Пятый месяц, как нет от него писем, тревожно у меня на сердце. Может, поговоришь с военкомом, узнаешь, жив ли он,,, Буду молиться за тебя...
Вот уже неделю каждое утро старик поджидает Садыка у правления и заводит разговор о своем младшем сыне. В прошлом году он в один день получил похоронки на двух старших сыновей.
«Сердцем чувствует беду,— подумал Садык.— Бедный Пахлавон! Разве я могу сказать ему правду?.. Что делать?»
Неделю назад на имя старика пришла третья похоронка. Теперь на Абдуджаббора. Однако Садык до сих пор не решался сообщить Исмат-пахлавону черную весть. Видел, как скорбь по погибшим сыновьям согнула плечи отца; понимал, что сердце его и сейчас обливается кровью. Поэтому Садык и держал похоронку в ящике стола. И бухгалтера колхоза, знавшего об этом, попросил до поры до времени молчать.
Сейчас Исмат-пахлавон сидел через стол от Садыка, и во взгляде его застыла надежда. Садык не знал, что делать. И жалко было старика, и не имел он права молчать. Наконец отомкнул ящик стола, выдвинул, посидел, опустив глаза на похоронку...
В это время в кабинет вошел бригадир Амонулло. Садык с облегчением задвинул ящик.
— Солому всю вывезли?— обратился он к бригадиру.
— Сегодня ночью закончили.
— Мука у вас еще осталась?
Садык имел в виду мешок муки, который правление несколько дней назад специально выделило для стариков и подростков, занятых на тяжелой работе.
— Есть еще... килограммов двадцать...
— Тогда распорядитесь, чтобы испекли несколько лепешек, забирайте четыре-пять ослов и отправляйтесь в Яккабед. Там дядя Акрам с сыном, голодные, наверно... Пора перевозить и зерно с тока.
Однако Амонулло не торопился уходить. По его взгляду Садык понял, чего тот ждет.
— Сколько трудодней заработали вчера ваши люди?
— Восемнадцать,— ответил Амонулло.
— Ну хорошо, возьмите справку у бухгалтера и идите к заведующему складом. Получите восемнадцать лепешек. Там должно остаться из того, что пекли вчера. Если не хватит, он даст мукой. И сразу отправляйтесь
за зерном. Не забудьте захватить лепешки для дяди Акрама. К вечеру я сам подъеду.
Когда бригадир ушел, Садык сказал Исмат-пахлавону:
— Вчера я встретил военкома и спросил о вашем сыне. Он обещал написать письмо в часть. Не беспокойтесь, когда придет известие, я вам сообщу.
— Пятый месяц ничего нет. Был бы только...
— На войне, дядя, всякое случается. Может, идут такие бои, что и минутки свободной нет. А может, перевели его в другую часть, и ваши письма до него не доходят. Да мало ли что может быть.
— Не понимаю тебя, сынок. Как это — нет времени, чтобы написать несколько слов отцу, сообщить, что жив, здоров.— Исмат-пахлавон тяжело поднялся.— Боюсь, сынок, боюсь...
— Не тревожьтесь, дядя! Помните, в позапрошлом году мясник Назар получил похоронку на сына, справил поминки. А сын его, оказывается, был только ранен и вскоре приехал на побывку. Видите, как бывает. Завтра я еще раз скажу военкому, не переживайте.
— Что ж, пусть сбудутся твои слова, сынок... Если он даже вернется без рук или без ног, все равно буду благодарен богу, тысячу раз буду благодарен!
Проводив Исмат-пахлавона до улицы, Садык вернулся в кабинет.
«Говорят, лучше ложь во спасение, чем правда, которая убивает. Пусть Пахлавон думает, что сын его жив...»
Когда Садык приехал на ток в Яккабеде, солнце уже закатывалось за гору, сжигая на своем пути легкие пушистые облака. У большой кучи зерна стоял с мешком Амонулло. Дядя Акрам черпал решетом зерно и ссыпал его в мешок, считая вслух: «...восемь, девять, десять...» Неподалеку от тока в земляном очаге пылали ветки арчи. Сын дяди Акрама Гаффар подвешивал на почерневшую от копоти палку чайник с водой.
Ослабив подпругу и разнуздав коня, Садык пустил
его пастись, а сам, прихрамывая, подошел к работающим:
— Не уставать вам!
Все трое подняли головы.
— Будьте здоровы, председатель.—Дядя Акрам отложил в сторону решето, поздоровался с председателем за руку.— Какие новости привезли? Бригадир говорит, скоро будем собирать посылки на фронт?
— Да, как только уберем урожай, каждый сдаст то, что может.
— Что ж, это доброе, угодное богу дело!
Садык взял пригоршню зерна, полюбовался им, потом разжал пальцы — рыжие струйки потекли между ними. Сколько труда вложено в этот урожай! Садык почувствовал себя счастливым. Волнуясь, спросил старика:
— Что скажете, дядя, вывезем с вашего тока центнеров пятьдесят?
— Проявите великодушие, председатель, так вывезем!
Дядя Акрам довольно огладил посеревшую от пыли бороду. Полы его халата были подоткнуты под поясной платок, ворот рубахи расстегнут, виднелась костлявая загорелая грудь.
Садык взял в руки решето.
— Вы, дядя, вместе с Амонулло держите мешок, а я стану насыпать.
Они быстро наполнили мешок, завязали и поставили в ряд. Затем все трое подошли поближе к очагу, уселись на пустых мешках. Дядя Акрам развернул дастархан, разломил на куски две лепешки. Гаффар принес кипяток...
Погрузив на пять ослов мешки с зерном, Садык и Амонулло пустились в обратный путь. На потемневшем небе медленно плыла полная луна, напоминавшая лепешку, только что вынутую из танура.
Немного отъехав, Садык натянул повод и оглянулся. Услышал, как дядя Акрам говорил Гаффару: — Повыше поднимай вилы, повыше! Вот так...
В свете луны Садык ясно видел силуэты отца и сына — они провеивали солому, подбрасывая ее вилами. Пожелав про себя добра этим людям, Садык легонько тронул плеткой коня и вскоре догнал Амонулло. Попутный ветер донес от тока слегка дрожащий голос дяди Акрама:
О творец, где мое сердце, где любимая моя?
Что сказкой сделала мою жизнь, где чародейка
моя?
Из глаз моих катятся в подол жгучие слезы —
Где ты, где ты, жемчужина ты моя?
Старик умолк на минуту, потом послышалось снова;
Небесам нет дела до мудрости пророка,
Небесам нет дела до золота и серебра.
Странное заблуждение подчинило себе человека
Не верит он, что исчезнет его душа...
Садык не мог дослушать песню до конца — голос старика доносился все слабее. Когда он стал едва слышен, Садык тяжело вздохнул и спросил Амонулло:
— Вам нравится голос дяди Акрама?
— Да, голос старика чист, как и его сердце.
Дорога пошла вниз, в ущелье.
— Довезете груз сами?— приостановился Садык.— Хочу спуститься к роднику.
Амонулло удивило такое странное желание. Что ночью делать у родника? Взглянул на председателя и пожал плечами:
— Ладно, отчего же не довезти.
Садык повернул коня к поросшему арчовником склону и узкой тропой за несколько минут спустился к роднику Сероб. Круглый камень, возле которого он когда- то горько плакал, все так же белел у родника. Луна отражалась в прозрачной воде и мелко дрожала в ней, словно от ночного холода. В ее мягком свете все вокруг казалось белым, будто было залито молоком.
Садык слез с коня, присел на камень и стал смотреть на родник. Его чистая вода вскипала белым. Пробиваясь из-под темной скалы сквозь россыпь гальки, она тут же разливалась небольшим озерцом. Из озерца, журча, вытекал маленький ручеек и весело бежал
вниз по ущелью, среди зарослей мяты и камчинбутты. Здесь, под этой темной скалой, рождалась речка Дуга- ба и, вобрав по пути воды еще нескольких родников, достигала кишлака Заргарон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Вот уже неделю каждое утро старик поджидает Садыка у правления и заводит разговор о своем младшем сыне. В прошлом году он в один день получил похоронки на двух старших сыновей.
«Сердцем чувствует беду,— подумал Садык.— Бедный Пахлавон! Разве я могу сказать ему правду?.. Что делать?»
Неделю назад на имя старика пришла третья похоронка. Теперь на Абдуджаббора. Однако Садык до сих пор не решался сообщить Исмат-пахлавону черную весть. Видел, как скорбь по погибшим сыновьям согнула плечи отца; понимал, что сердце его и сейчас обливается кровью. Поэтому Садык и держал похоронку в ящике стола. И бухгалтера колхоза, знавшего об этом, попросил до поры до времени молчать.
Сейчас Исмат-пахлавон сидел через стол от Садыка, и во взгляде его застыла надежда. Садык не знал, что делать. И жалко было старика, и не имел он права молчать. Наконец отомкнул ящик стола, выдвинул, посидел, опустив глаза на похоронку...
В это время в кабинет вошел бригадир Амонулло. Садык с облегчением задвинул ящик.
— Солому всю вывезли?— обратился он к бригадиру.
— Сегодня ночью закончили.
— Мука у вас еще осталась?
Садык имел в виду мешок муки, который правление несколько дней назад специально выделило для стариков и подростков, занятых на тяжелой работе.
— Есть еще... килограммов двадцать...
— Тогда распорядитесь, чтобы испекли несколько лепешек, забирайте четыре-пять ослов и отправляйтесь в Яккабед. Там дядя Акрам с сыном, голодные, наверно... Пора перевозить и зерно с тока.
Однако Амонулло не торопился уходить. По его взгляду Садык понял, чего тот ждет.
— Сколько трудодней заработали вчера ваши люди?
— Восемнадцать,— ответил Амонулло.
— Ну хорошо, возьмите справку у бухгалтера и идите к заведующему складом. Получите восемнадцать лепешек. Там должно остаться из того, что пекли вчера. Если не хватит, он даст мукой. И сразу отправляйтесь
за зерном. Не забудьте захватить лепешки для дяди Акрама. К вечеру я сам подъеду.
Когда бригадир ушел, Садык сказал Исмат-пахлавону:
— Вчера я встретил военкома и спросил о вашем сыне. Он обещал написать письмо в часть. Не беспокойтесь, когда придет известие, я вам сообщу.
— Пятый месяц ничего нет. Был бы только...
— На войне, дядя, всякое случается. Может, идут такие бои, что и минутки свободной нет. А может, перевели его в другую часть, и ваши письма до него не доходят. Да мало ли что может быть.
— Не понимаю тебя, сынок. Как это — нет времени, чтобы написать несколько слов отцу, сообщить, что жив, здоров.— Исмат-пахлавон тяжело поднялся.— Боюсь, сынок, боюсь...
— Не тревожьтесь, дядя! Помните, в позапрошлом году мясник Назар получил похоронку на сына, справил поминки. А сын его, оказывается, был только ранен и вскоре приехал на побывку. Видите, как бывает. Завтра я еще раз скажу военкому, не переживайте.
— Что ж, пусть сбудутся твои слова, сынок... Если он даже вернется без рук или без ног, все равно буду благодарен богу, тысячу раз буду благодарен!
Проводив Исмат-пахлавона до улицы, Садык вернулся в кабинет.
«Говорят, лучше ложь во спасение, чем правда, которая убивает. Пусть Пахлавон думает, что сын его жив...»
Когда Садык приехал на ток в Яккабеде, солнце уже закатывалось за гору, сжигая на своем пути легкие пушистые облака. У большой кучи зерна стоял с мешком Амонулло. Дядя Акрам черпал решетом зерно и ссыпал его в мешок, считая вслух: «...восемь, девять, десять...» Неподалеку от тока в земляном очаге пылали ветки арчи. Сын дяди Акрама Гаффар подвешивал на почерневшую от копоти палку чайник с водой.
Ослабив подпругу и разнуздав коня, Садык пустил
его пастись, а сам, прихрамывая, подошел к работающим:
— Не уставать вам!
Все трое подняли головы.
— Будьте здоровы, председатель.—Дядя Акрам отложил в сторону решето, поздоровался с председателем за руку.— Какие новости привезли? Бригадир говорит, скоро будем собирать посылки на фронт?
— Да, как только уберем урожай, каждый сдаст то, что может.
— Что ж, это доброе, угодное богу дело!
Садык взял пригоршню зерна, полюбовался им, потом разжал пальцы — рыжие струйки потекли между ними. Сколько труда вложено в этот урожай! Садык почувствовал себя счастливым. Волнуясь, спросил старика:
— Что скажете, дядя, вывезем с вашего тока центнеров пятьдесят?
— Проявите великодушие, председатель, так вывезем!
Дядя Акрам довольно огладил посеревшую от пыли бороду. Полы его халата были подоткнуты под поясной платок, ворот рубахи расстегнут, виднелась костлявая загорелая грудь.
Садык взял в руки решето.
— Вы, дядя, вместе с Амонулло держите мешок, а я стану насыпать.
Они быстро наполнили мешок, завязали и поставили в ряд. Затем все трое подошли поближе к очагу, уселись на пустых мешках. Дядя Акрам развернул дастархан, разломил на куски две лепешки. Гаффар принес кипяток...
Погрузив на пять ослов мешки с зерном, Садык и Амонулло пустились в обратный путь. На потемневшем небе медленно плыла полная луна, напоминавшая лепешку, только что вынутую из танура.
Немного отъехав, Садык натянул повод и оглянулся. Услышал, как дядя Акрам говорил Гаффару: — Повыше поднимай вилы, повыше! Вот так...
В свете луны Садык ясно видел силуэты отца и сына — они провеивали солому, подбрасывая ее вилами. Пожелав про себя добра этим людям, Садык легонько тронул плеткой коня и вскоре догнал Амонулло. Попутный ветер донес от тока слегка дрожащий голос дяди Акрама:
О творец, где мое сердце, где любимая моя?
Что сказкой сделала мою жизнь, где чародейка
моя?
Из глаз моих катятся в подол жгучие слезы —
Где ты, где ты, жемчужина ты моя?
Старик умолк на минуту, потом послышалось снова;
Небесам нет дела до мудрости пророка,
Небесам нет дела до золота и серебра.
Странное заблуждение подчинило себе человека
Не верит он, что исчезнет его душа...
Садык не мог дослушать песню до конца — голос старика доносился все слабее. Когда он стал едва слышен, Садык тяжело вздохнул и спросил Амонулло:
— Вам нравится голос дяди Акрама?
— Да, голос старика чист, как и его сердце.
Дорога пошла вниз, в ущелье.
— Довезете груз сами?— приостановился Садык.— Хочу спуститься к роднику.
Амонулло удивило такое странное желание. Что ночью делать у родника? Взглянул на председателя и пожал плечами:
— Ладно, отчего же не довезти.
Садык повернул коня к поросшему арчовником склону и узкой тропой за несколько минут спустился к роднику Сероб. Круглый камень, возле которого он когда- то горько плакал, все так же белел у родника. Луна отражалась в прозрачной воде и мелко дрожала в ней, словно от ночного холода. В ее мягком свете все вокруг казалось белым, будто было залито молоком.
Садык слез с коня, присел на камень и стал смотреть на родник. Его чистая вода вскипала белым. Пробиваясь из-под темной скалы сквозь россыпь гальки, она тут же разливалась небольшим озерцом. Из озерца, журча, вытекал маленький ручеек и весело бежал
вниз по ущелью, среди зарослей мяты и камчинбутты. Здесь, под этой темной скалой, рождалась речка Дуга- ба и, вобрав по пути воды еще нескольких родников, достигала кишлака Заргарон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20