— Пошли, — согласился Мизинец и посмотрел на корпус цеха. В наступившей темноте он был почти не виден. «Там, Вова, я тебя и закопаю, — подумал Мизинец. — Извини уж, но ты сам так решил. А потом вернусь и добью Грека… Сонного-то легко. Сонного просто».
Перед тем как выйти из квартиры, Танк долго смотрел в глазок, но в мутном желтом свете ничего опасного не увидел.
* * *
— Выходят, — сказал Грач-два в микрофон. Он видел, как распахнулась дверь в драной дерматиновой обивке. — Выходят двое.
Его голос слышали Грачи: один, три и четыре. Они расположились недалеко от подъезда.
— Значит, Мизинчик уже уехал, — сказал Грач-один. — Ладно, приготовились. Брать будем, когда станут садиться в машину.
А Мизинец и Танк уже спускались по скрипучей деревянной лестнице. Танк шел вторым, зрачки у него были огромными. Лестница казалась бесконечной, в висках пульсировала кровь.
Они вышли на улицу и двинулись в сторону, противоположную старенькой «пятерке», которой пользовалась группа.
— Куда они идут? — спросил Грач-три с недоумением.
— Похоже, к заводскому корпусу. Больше в той стороне и нет ничего.
— Всем следовать за ними, — скомандовал первый. — Действовать по обстановке. Но, главное, мужики, не дайте им уйти. Хоть один нам нужен живым.
Темные фигуры Мизинца и Танка удалялись по заросшему бурьяном пустырю. Они двигались довольно шумно. Вслед им с интервалом метров сорок неслышно скользили Грачи — два, три, четыре. Грач-один остался около подъезда в машине.
* * *
Майор Чайковский вернулся домой рано, еще и восьми не было. Такое случалось очень редко, обычно Виктор Федорович приходил не раньше девяти. Иногда позже, иногда только под утро или не приходил вообще.
Чайковский достал из портфеля бутылку «смирновской» и полиэтиленовый пакет, который передал ему Зверев… «На память, Витя», — сказал Зверев… Майор опустился в старинное кресло. Не развязывая шнурков, освободился от ботинок. Ногам стало хорошо, Чайковский с удовольствием пошевелил пальцами.
Он свернул пробку с горлышка бутылки, пошарил глазами по письменному столу, заваленному бумагами, рисунками, книгами. Ничего подходящего не нашел и налил водку в кружку с остатками чая и сморщенным пакетиком-«утопленником» на дне. Водка сразу приобрела желтоватый оттенок… Чайковский брезгливо поморщился, вытащил утопленника за нитку и небрежно швырнул на стол. Пакетик шлепнулся на лист ватмана с изображением Гувда, разлетелись брызги… Пакость какая!
Майор выпил водку и снова сморщился. Закусить под рукой ничего не нашлось, а идти в кухню к холодильнику не было смысла. Чайковский закурил и развернул зверевский «подарок».
Внутри лежал обрез двустволки. Майор нажал на рычаг затвора, «переломил» стволы. Экстрактор выдвинул гильзы. Капсюль в донышке одного патрона носил след бойка. Чайковский вытащил его и поставил на стол. Патрон во втором стволе оказался снаряженным. Виктор Федорович подкинул его на ладони, вставил обратно, захлопнул стволы. Этот самый обрез сто лет назад он передал придурку-юрисконсульту.
Чайковский снова налил водки. Выпил, преодолел тошноту. Потом он придвинул к себе лист с мордой Гувда и дохлым пакетиком. Наискось размашисто написал: «Никто не свободен от вины».
Он упер косо отпиленную шейку приклада в ящик письменного стола, навалился на стволы грудью. Гувд смотрел майору Чайковскому прямо в глаза.
* * *
Пока шли через пустырь, Танк тихонько матерился, испытывал искушение завалить Мизинца прямо здесь: чего зря ноги бить? Что-то останавливало… Жалость? Навряд ли, никакой жалости в нем давно уже не осталось… Ладно, решил Танк, недалеко идти-то.
Вскоре подошли к безжизненной бетонной коробке с черными незастекленными проемами.
— Куда? — спросил Мизинец, оборачиваясь.
— Залезай, — буркнул Танк.
Мизинец взялся левой рукой за ржавую арматурину, поставил ногу на бетонный «подоконник». Секунда — и он спрыгнет внутрь. Танк выхватил нож…
«Ну, извини, Мизинец», — прошептал он. Правой рукой сильно вогнал нож в правый бок. Левой толкнул тело в проем.
— Ах! — выдохнул Мизинец и рухнул, едва не вырвав нож из руки.
— Вот так, Серый, — сказал Танк. — Извини. Извини, братуха.
Танк встал на подоконник, оглянулся влево-вправо.
…Мизинец рухнул в проем. Боль была не сильной, но он понял, что опоздал, что раньше надо было мочить… Он ударился лицом в песок, порезал обо что-то щеку, разбил в кровь губы… Ну, суки!
Он повернулся на бок, вырвал пистолет из-под ремня. Силуэт Танка был виден четко. Б-бах! Выстрел гулко раскатился под бетонным сводом. Вспышка ослепила, и Мизинец выронил пистолет.
Он уже не увидел, как пуля вышвырнула из оконного проема тело Танка, пробитое навылет. В глазах было темно. Жизнь вместе с кровью вытекала из страшной резаной раны в правом боку. Он попытался сесть, но уже не смог.
Спустя несколько секунд на Мизинца упал свет фонарика. Осветил бледное лицо и язык, который пытался вытолкнуть песок изо рта.
* * *
Настя устала. Уже несколько часов она металась по квартире. Она ждала звонка от Танка. А звонка все не было. Она то молила Бога, чтобы Вова скорей позвонил и сказал: все о’кей, сделал, как договаривались… то просила Бога о противоположном. Чтобы эти убийцы, эти ублюдки просто поскорее убрались из города… И — забыть! Все забыть.
Она не знала, что и Мизинец, и Танк уже мертвы. Что третий, неизвестный ей член группы по прозвищу Грек находится в руках Грачей и уже начал давать показания.
Ничего этого она не знала.
* * *
Мертвый майор Виктор Чайковский сидел в кресле с открытыми глазами. Обожженная пороховыми газами, залитая кровью левая сторона груди притягивала взгляд Гувда. Вообще-то он любил жрать живую человечину, но и мертвечиной не брезговал.
НИКТО НЕ СВОБОДЕН ОТ ВИНЫ!.. А ты?
* * *
Александр Зверев и Андрей Обнорский сидели в Сашкином «кабинете» в агентстве и скучно пили водку. Без тостов. Закусывали засохшим сыром. Когда литровая бутылка «России» опустела, Обнорский встал и вышел. Вернулся через минуту с «маленькой» спирта. Оксана использовала его для профилактики ксерокса и принтера. Андрей с Сашкой использовали спирт по прямому назначению… Журналюги. Им — известное дело! — лишь бы нажраться.
В Сашкином закутке они и уснули.
* * *
Грачи кое-как привели Грека в себя с помощью нашатыря, холодной воды и пощечин. С ним работали в той самой квартире… которую они снимали. Его допрашивав в ванной, под звук включенного душа.
Грек был по жизни мужик волевой, крепкий. Никогда не кололся в ментуре. Но тут ситуация сложилась другая… Раскололся. Когда всерьез и умело берутся за дело люди знающие — расколешься. А куда ты денешься?
Грек все это отлично знал. Был деморализован в ноль, рассказал, что — да! — «сделали» Малевича. Что заказчица — баба. Богатая, тварь такая. Отвалила полета тонн баков. Что была у Танка мысля и ее… того… порешить. Зря, видать, не порешили, суку.
Потом он спросил: где Танк? где Мизинец? Грач-один поколебался немного и рассказал… Грач-один, как и Грек, тоже воевал в Афгане. Посочувствовал… рассказал. Грек, скользя наручниками по вертикальной стойке душа, опустился на дно ванны, заплакал.
Грач-один курил, смотрел на него сверху.
— Может, отпустишь? — спросил Грек. — Я на край света, в Таджикистан уеду… Как мышь молчать буду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84