Он ведь мне тоже не чужой был, хотя ему-то на меня наплевать было, так же, как и тебе. У него свой сложный мир был — между Аленой и Мирославой. Я туда уже не помещалась. Предполагала я и то, что без этой сучки Затулы во всей этой истории не обошлось. Хотелось, чтобы и она свое получила, тварь эта…
Андрей вдруг поймал себя на вопросе — а не стоит ли он с разинутым ртом, потрогал рукой, нет, вроде закрыт, вроде все нормально.
— Да, — произнес после долгой паузы Обнорский. — Интересный у нас тут винегрет образовался, дорогие товарищи. Все ингредиенты, какие положено. Даже с перебором. Крыть, в общем-то, нечем. Ладно, Галя, пойду я. Спасибо за честный разговор. И… знаешь… Вот я что хотел тебе сказать на прощание. Та ночь — в Крыму, когда мы в море… Ну ты помнишь… У меня это все равно останется одним из самых дорогих мне воспоминаний, правда… Ведь, несмотря ни на что, в этой ночи что-то волшебное было. И я этого никогда забыть не смогу — да и не хочу я этого забывать. Это я тебе говорю от души… Ну бывай, мать. Не сердись на меня, ежели что не так сказал. Встретишь Эстера — привет ему передавай, мы ж с ним как-никак «молочные братики», как я понимаю. Почти родственники. Ты, кстати, все-таки поосторожнее с ним, он хоть и заботится о тебе, как ты говоришь, но в размен-то пустит не задумываясь, если что… Да, жизнь — она штука очень даже бугристая…
Андрей хмыкнул и пошел к выходу. Он узнал все, что хотел, — и даже больше. Настолько больше, что идти ему было очень тяжело.
— Андрей! — голос Галины буквально толкнул его в спину. В нем слышались боль, тоска и отчаяние. Обнорский запнулся на мгновение, но оборачиваться не стал.
— Прощай, Галя, — сказал он, открывая входную дверь. И потом, уже на лестничной площадке, повторил совсем тихо:
— Прощай, Галя. Бог тебе судья…
***
Обнорский вышел из подъезда. Хлопнула дверь на пружине. Светило солнце, и кружился мелкий, искрящийся снег. Он сделал несколько шагов по тротуару, обернулся и посмотрел на окна… Галина стояла у окна и зажимала рукой ворот халата.
— О'кей? — шепнул он.
— Йес, — ответила она.
Андрей быстро пошел прочь. На Крещатике он тормознул такси.
— Куда? — спросил водитель.
— Домой.
***
Андрей сидел уже в зале аэропорта, когда позвонил полковник Перемежко.
— А вы большой шутник, Андрей Викторович, — сказал Перемежко.
— Не скрою, люблю пошутить, — ответил Обнорский.
Что означают слова Перемежко, он еще не знал, поэтому ответил нейтрально.
— Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.
— Да что такое, Василий Василич? — озабоченно спросил Андрей.
Перемежко бросил кому-то: — Я занят, зайдите позже. — И — Андрею:
— Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.
— И что? — спросил Андрей.
— И даже — дурак старый — доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.
— И что? — снова спросил Андрей.
— Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, — ядовито произнес полковник.
— Вы хорошо смотрели? — спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. — Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?
— В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.
— А, черт! Она была… вы мне не верите?
— Я вам верю, — устало сказал полковник. — В том самом месте, которое вы указали, несомненно что-то было… Но по поверхности этого кирпича кто-то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк-тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.
Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.
— Извините, — буркнул Андрей. — Василий Василич, — сказал он Перемежко, — я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…
— Спасибо. А толку-то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь-то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!
Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»
Он ошибся, точка была не последней — «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…
Эпилог
Ворон наорал на помощника и выгнал его из кабинета… Он был раздражен сверх всякой меры. Уже месяц его доставали журналисты. Доставали по-черному, до самой печени. И все из-за этого сраного особняка. Ворон достал из бара бутылку «Чивас Ригал», налил половину фужера и выпил одним махом. Бросил в рот соленый орешек… Как работать? С кем работать? Не помощники, а мудозвоны! Сказано было всем русским языком: с прессой нужно работать, материалы давать только своим. Остальных гнать в шею… Русским языком сказано: Кагаеву, сучку, на пушечный выстрел не подпускать. Так нет! Опять за ней не уследили. Ворон подошел к окну, распахнул створку, и в прохладный кондиционированный воздух ворвалось жаркое дыхание крымского июля. Раздраженно он снова закрыл окно.
На столе за спиной зазвонил телефон. По этому аппарату могли звонить только свои. Леонид Ворон обернулся, подошел к столу и снял трубку:
— Алло.
— Привет, Ленчик, — сказала трубка. — А ты чего такой злой?
— А-а… это ты? Привет… Да я не злой, просто достала блядь одна.
— Ну без блядей тоже, знаешь, не в кайф… Нужны бляди-то, — с усмешкой сказал звонивший.
— Да она не в том смысле блядь… Она такая блядь… Журналистка, короче. Обосрала меня на телевидении с ног до головы. Врубаешься, киевлянин?
Голос в трубке рассмеялся и ответил:
— Так это, наверно, Елена Кагаева? По поводу твоей скромной хижины, Ленчик?
— Она, сучка драная… Лучшая журналистка Крыма! Што б ей болт на лбу вырос!
Киевлянин снова засмеялся, потом сказал:
— Не любишь ты свободную прессу, Леня… нехорошо. А ты головенку-то иногда включай. Ты же у нас в Крыму главный коммунист.
Ворону очень хотелось послать киевского чиновника куда подальше, но позволить этого он себе не мог.
— Да я… — начал было Ворон, но киевлянин оборвал:
— Ты, Ленчик, назначен у нас главным большевиком в Крыму. Тебе по положению должна быть присуща большевистская скромность и где-то даже аскетизм… А ты, щусенок, отгрохал себе особняк стоимостью пять лимонов зеленью… Ай, хорошо!
— Два лимона, — процедил Ворон.
— Всего за два? — оживился киевлянин. — Так это же в корне меняет дело, Леня. Ты так и объясни своему электорату: я, борец за права пролетарьята Леонид Ворон, построил себе особнячок всего за два лимона зеленых… Они поймут, Леня. Обязательно поймут.
— Да ладно тебе… ты за этим звонишь?
— Нет, не за этим. Я тебе, мудаку, подарок хочу сделать…
— Какой? — озадаченно спросил Ворон. В словах киевлянина он заподозрил подвох.
— Я для тебя лицензию на отстрел пушного зверя достал.
— Да ты что? — выдохнул Ворон.
Киевлянин рассмеялся. Лидер крымских коммунистов Ворон давно уже хотел свалить премьера Соболева. Да все не получалось. Ворон был старый и опытный интриган, закаленный в тайных обкомовских игрищах. Он умел душить противников, откручивать им головы и сжирать вместе с костями… Но с Соболевым у него ничего не получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Андрей вдруг поймал себя на вопросе — а не стоит ли он с разинутым ртом, потрогал рукой, нет, вроде закрыт, вроде все нормально.
— Да, — произнес после долгой паузы Обнорский. — Интересный у нас тут винегрет образовался, дорогие товарищи. Все ингредиенты, какие положено. Даже с перебором. Крыть, в общем-то, нечем. Ладно, Галя, пойду я. Спасибо за честный разговор. И… знаешь… Вот я что хотел тебе сказать на прощание. Та ночь — в Крыму, когда мы в море… Ну ты помнишь… У меня это все равно останется одним из самых дорогих мне воспоминаний, правда… Ведь, несмотря ни на что, в этой ночи что-то волшебное было. И я этого никогда забыть не смогу — да и не хочу я этого забывать. Это я тебе говорю от души… Ну бывай, мать. Не сердись на меня, ежели что не так сказал. Встретишь Эстера — привет ему передавай, мы ж с ним как-никак «молочные братики», как я понимаю. Почти родственники. Ты, кстати, все-таки поосторожнее с ним, он хоть и заботится о тебе, как ты говоришь, но в размен-то пустит не задумываясь, если что… Да, жизнь — она штука очень даже бугристая…
Андрей хмыкнул и пошел к выходу. Он узнал все, что хотел, — и даже больше. Настолько больше, что идти ему было очень тяжело.
— Андрей! — голос Галины буквально толкнул его в спину. В нем слышались боль, тоска и отчаяние. Обнорский запнулся на мгновение, но оборачиваться не стал.
— Прощай, Галя, — сказал он, открывая входную дверь. И потом, уже на лестничной площадке, повторил совсем тихо:
— Прощай, Галя. Бог тебе судья…
***
Обнорский вышел из подъезда. Хлопнула дверь на пружине. Светило солнце, и кружился мелкий, искрящийся снег. Он сделал несколько шагов по тротуару, обернулся и посмотрел на окна… Галина стояла у окна и зажимала рукой ворот халата.
— О'кей? — шепнул он.
— Йес, — ответила она.
Андрей быстро пошел прочь. На Крещатике он тормознул такси.
— Куда? — спросил водитель.
— Домой.
***
Андрей сидел уже в зале аэропорта, когда позвонил полковник Перемежко.
— А вы большой шутник, Андрей Викторович, — сказал Перемежко.
— Не скрою, люблю пошутить, — ответил Обнорский.
Что означают слова Перемежко, он еще не знал, поэтому ответил нейтрально.
— Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.
— Да что такое, Василий Василич? — озабоченно спросил Андрей.
Перемежко бросил кому-то: — Я занят, зайдите позже. — И — Андрею:
— Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.
— И что? — спросил Андрей.
— И даже — дурак старый — доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.
— И что? — снова спросил Андрей.
— Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, — ядовито произнес полковник.
— Вы хорошо смотрели? — спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. — Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?
— В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.
— А, черт! Она была… вы мне не верите?
— Я вам верю, — устало сказал полковник. — В том самом месте, которое вы указали, несомненно что-то было… Но по поверхности этого кирпича кто-то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк-тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.
Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.
— Извините, — буркнул Андрей. — Василий Василич, — сказал он Перемежко, — я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…
— Спасибо. А толку-то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь-то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!
Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»
Он ошибся, точка была не последней — «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…
Эпилог
Ворон наорал на помощника и выгнал его из кабинета… Он был раздражен сверх всякой меры. Уже месяц его доставали журналисты. Доставали по-черному, до самой печени. И все из-за этого сраного особняка. Ворон достал из бара бутылку «Чивас Ригал», налил половину фужера и выпил одним махом. Бросил в рот соленый орешек… Как работать? С кем работать? Не помощники, а мудозвоны! Сказано было всем русским языком: с прессой нужно работать, материалы давать только своим. Остальных гнать в шею… Русским языком сказано: Кагаеву, сучку, на пушечный выстрел не подпускать. Так нет! Опять за ней не уследили. Ворон подошел к окну, распахнул створку, и в прохладный кондиционированный воздух ворвалось жаркое дыхание крымского июля. Раздраженно он снова закрыл окно.
На столе за спиной зазвонил телефон. По этому аппарату могли звонить только свои. Леонид Ворон обернулся, подошел к столу и снял трубку:
— Алло.
— Привет, Ленчик, — сказала трубка. — А ты чего такой злой?
— А-а… это ты? Привет… Да я не злой, просто достала блядь одна.
— Ну без блядей тоже, знаешь, не в кайф… Нужны бляди-то, — с усмешкой сказал звонивший.
— Да она не в том смысле блядь… Она такая блядь… Журналистка, короче. Обосрала меня на телевидении с ног до головы. Врубаешься, киевлянин?
Голос в трубке рассмеялся и ответил:
— Так это, наверно, Елена Кагаева? По поводу твоей скромной хижины, Ленчик?
— Она, сучка драная… Лучшая журналистка Крыма! Што б ей болт на лбу вырос!
Киевлянин снова засмеялся, потом сказал:
— Не любишь ты свободную прессу, Леня… нехорошо. А ты головенку-то иногда включай. Ты же у нас в Крыму главный коммунист.
Ворону очень хотелось послать киевского чиновника куда подальше, но позволить этого он себе не мог.
— Да я… — начал было Ворон, но киевлянин оборвал:
— Ты, Ленчик, назначен у нас главным большевиком в Крыму. Тебе по положению должна быть присуща большевистская скромность и где-то даже аскетизм… А ты, щусенок, отгрохал себе особняк стоимостью пять лимонов зеленью… Ай, хорошо!
— Два лимона, — процедил Ворон.
— Всего за два? — оживился киевлянин. — Так это же в корне меняет дело, Леня. Ты так и объясни своему электорату: я, борец за права пролетарьята Леонид Ворон, построил себе особнячок всего за два лимона зеленых… Они поймут, Леня. Обязательно поймут.
— Да ладно тебе… ты за этим звонишь?
— Нет, не за этим. Я тебе, мудаку, подарок хочу сделать…
— Какой? — озадаченно спросил Ворон. В словах киевлянина он заподозрил подвох.
— Я для тебя лицензию на отстрел пушного зверя достал.
— Да ты что? — выдохнул Ворон.
Киевлянин рассмеялся. Лидер крымских коммунистов Ворон давно уже хотел свалить премьера Соболева. Да все не получалось. Ворон был старый и опытный интриган, закаленный в тайных обкомовских игрищах. Он умел душить противников, откручивать им головы и сжирать вместе с костями… Но с Соболевым у него ничего не получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107