.. Нет, вы поглядите: он еще смеется. Да что же это такое? Его сюда для потехи привели или вешать?
Карагьозоолу сделал Селямсызу знак рукой, чтоб он замолчал.
— Пойми Селямсыз, Варлаам не писал этого.
— Как не писал? Кто не писал? Он не писал?
— Смотри: на другой стороне и про него написано. Ведь это он верхом на вальке изображен... Вот, слушай, что про него пишут: «Тарильом, попечитель школьный — господи боже!»
— Как? Неужели правда? — осклабившись до ушей, , воскликнул Селямсыз и впился глазами в листок.— Ну да, это Тарильом, Тарильом! Какая морда! На дохлую козу похож...
Узнав себя на карикатуре, Варлаам кинул на Селямсыза зверский взгляд и скрылся в толпе.
А Селямсыз, оглашая весь двор громким хохотом, жал руку всем присутствующим чорбаджиям. Но бей, которому вся эта комедия з конце концов надоела, напустил на него свою «мексиканку». Тут Селямсыз понял, что судопроизводство окончено, и поспешил оказаться за воротами конака.
Однако не успел он дойти до корчмы Мирко, поздоровавшись всего-навсего с восемью встречными, как его догнал жандарм, объявивший ему, что, по распоряжению бея, он должен эту ночь просидеть под арестом.
С Варлаама только взяли подписку о верности султану.
Сатира была написана приказчиком из лавки Иванчо йоты. Сам Иванчо только продиктовал текст и нарисовал фигуры. Случайно Селямсыз вышел очень похожим на Тотю-воеводу, как его изображали проникавшие и в этот город бунтарские листки.
Эпилог
Утром кофейню Джака наполнили обычные ее посетители; все разговоры вертелись вокруг вчерашних необычайных событий, которые взволновали весь город.
Иванчо Йота, теперь уже успокоившийся, с победоносным видом, похлебывая кофе, рассказывал присутствующим о своем бегстве с Хаджи Смионом, опуская лишь некоторое Подробности вроде кораблекрушения и страха, вызванного появлением Мунчо. Хаджи Смион, сидя напротив, подтверждал рассказ Иванчо кивками. Только относительно змеи произошло небольшое разногласие: Иванчо уверял, что длина ее составляла один локоть и два с половиной рупа, а Хаджи Смион утверждал, что змея была примерно с кишку наргиле, которое курит дед Нистор. Но серьезный спор возник по вопросу о том, кому принадлежит честь победы, которую Хаджи Смион приписывал себе.
— Камнем по голове хватить любая бабка сумеет. А ты попробуй рукой возьми,— сказал он Иванчо. И, повернувшись к Ивану Капзамалину, шепнул ему: —Йота скрывает, что в реке весь вымок, как мышь. Я тебе после расскажу. Он страшно трусил.
Потом, нагнувшись и перебирая четки, словно вспомнив о чем-то, он пробормотал себе под нос!
— Ах, черт бы побрал этого Мунчо!
— Ты-то чего бегал? — сердито спросил Иван Капза-малии.
Хаджи Смион немного смутился, но ответил:
— Ах, кабы не этот фес,— понятно, не убежал бы. Да я и не бегал, а просто ушел в горы. Я ведь американец, ты знаешь... А йота — такой трус, не приведи господи...
И он опять кинул на Иванчо полный сожаления взгляд.
В это время между владельцем кофейни и некоторыми посетителями шел разговор о сатирах.
Гадали о том, кто бы мог быть их автором; дед Нистор ругал его на чем свет стоит.
— Свинство! —строго промолвил о. Ставри.
— Глупость болгарская! — пробормотал Хаджи Христо Молдава, голову которого владелец кофейни, он же и цирюльник, в это время намыливал.
Но Иванчо Йота не слышал этих обидных отзывов о своем произведении и не замечал предательских нашептываний Хаджи Смиона: он погрузился в размышление о вчерашних событиях, которые решил подробно описать в особой повести, и уже подыскивал для нее подходящее название.
Чорбаджи Николаки, до тех пор молча сидевший в противоположном углу, посасывая свой чубук и обводя присутствующих серьезным взглядом, вдруг вынул трубку изо рта и повернулся к Мичо Бейзаде:
— Я вчера говорил тебе, Мичо: от таких варлаамов не жди добра! Посмешищем станем!
— Попечители! Позор для болгарского народа! — поддержал Йота.
Мичо Бейзаде, еще со вчерашнего дня сердитый на чорбаджи Николаки, вскипел. Имя Варлаама послужило сигналом к началу дискуссии по восточному вопросу.
Чорбаджи Николаки стал восхвалять силу турок, упорно отстаивая свой взгляд. Бай Мичо энергично возражал ему. Голос Мирончо разносился дал&ю за пределами кофейни. Не меньшую отвагу обнаруживал и Хаджи Смион, видевший русских в 48 году в Бухаресте. Даже владелец кофейни, оставив намыленную голову Хаджи Христо, ругал турецкую власть. Но и чорбаджи Николаки имел сильных союзников, среди которых наибольшей яростью отличался Иван Стамболия, посетивший в Царьграде Топхане. К ним относился и Хаджи Атанасий, который из любви к греческим церковным песнопениям терпеть не мог столь любезного для Мирончо восточного вопроса. Однако последний предусмотрительно воздержался от полемики, опасаясь, как бы спор не вызвал какого-нибудь «накаления атмосферы», и благоразумно принялся водворять мир. Но напрасно. Бай Мичо Бейзаде был вне себя: среди общего крика и гвалта он громил Турцию и чорбаджи Николаки, не заметив в азарте, как отворилась дверь и в кофейню вошел онба-ши. Мгновенно воцарилось молчание; турок сел; все склонились перед ним в поклоне Бай Мичо быстро встал прямо перед онбаши, тяжело дыша и устремив на него свирепый взгляд.
— Говорю тебе, Мичо,— вдруг раздался среди гробовой тишины тонкий голос Хаджи Атанасия.— До малого поста только три недели осталось,— об заклад готов биться на что хочешь. Не спорь зря.
— Да, да,— поддержал сообразительный Хаджи Смион, скидывая левый башмак и ласково глядя на онбаши.
Бай Ганю в Дрездене
— У меня тоже была встреча с бай Ганю,— заметил Колю,— в Дрездене. Хотите, расскажу?
— Что за вопрос. Рассказывай!—дружно воскликнули присутствующие.
— Не знаю, слышали ли вы,— несколько лет тому назад дрезденское общество было встревожено трагической катастрофой, жертвой которой стали одна гимназистка-болгарка и молодой американец. Напомню вам в двух словах этот печальный случай. В этом городе, как вы знаете, есть целые кварталы, населенные англичанами, американцами, русскими и другими иностранцами, дети которых учатся в тамошних учебных заведениях. Одна гимназистка-американка подружилась с нашей болгаркой. Гимназистки — англичанки и американки любят, из каприза, брать под свое покровительство какую-нибудь однокашницу из наиболее беззащитных. Наша болгарка выглядела как раз такой: застенчивая, смирненькая, молчаливенькая. Они подружились, и американка стала звать ее по праздникам к себе домой. Болгарка познакомилась со всем семейством и, между прочим, с ее братом, двадцатилетним юношей, занимавшимся живописью. По свойственной ли молодым художникам склонности увлекаться каждой живой моделью, не подходящей под общий шаблон, по присущей ли американцам любви к оригинальности,— не знаю,— только молодой человек после нескольких встреч с нашей скромной, конфузливой болгаркой, видимо, почувствовал влечение к ней, не упускал случая повидать ее, поделиться с ней своими художественными переживаниями, полюбезничать; короче говоря, они полюбили друг друга. И любовь эта оказалась для них роковой. В один из праздничных дней, во время летних каникул, все семейство, вместе с болгаркой, отправилось на прогулку по горам Саксонской Швейцарии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Карагьозоолу сделал Селямсызу знак рукой, чтоб он замолчал.
— Пойми Селямсыз, Варлаам не писал этого.
— Как не писал? Кто не писал? Он не писал?
— Смотри: на другой стороне и про него написано. Ведь это он верхом на вальке изображен... Вот, слушай, что про него пишут: «Тарильом, попечитель школьный — господи боже!»
— Как? Неужели правда? — осклабившись до ушей, , воскликнул Селямсыз и впился глазами в листок.— Ну да, это Тарильом, Тарильом! Какая морда! На дохлую козу похож...
Узнав себя на карикатуре, Варлаам кинул на Селямсыза зверский взгляд и скрылся в толпе.
А Селямсыз, оглашая весь двор громким хохотом, жал руку всем присутствующим чорбаджиям. Но бей, которому вся эта комедия з конце концов надоела, напустил на него свою «мексиканку». Тут Селямсыз понял, что судопроизводство окончено, и поспешил оказаться за воротами конака.
Однако не успел он дойти до корчмы Мирко, поздоровавшись всего-навсего с восемью встречными, как его догнал жандарм, объявивший ему, что, по распоряжению бея, он должен эту ночь просидеть под арестом.
С Варлаама только взяли подписку о верности султану.
Сатира была написана приказчиком из лавки Иванчо йоты. Сам Иванчо только продиктовал текст и нарисовал фигуры. Случайно Селямсыз вышел очень похожим на Тотю-воеводу, как его изображали проникавшие и в этот город бунтарские листки.
Эпилог
Утром кофейню Джака наполнили обычные ее посетители; все разговоры вертелись вокруг вчерашних необычайных событий, которые взволновали весь город.
Иванчо Йота, теперь уже успокоившийся, с победоносным видом, похлебывая кофе, рассказывал присутствующим о своем бегстве с Хаджи Смионом, опуская лишь некоторое Подробности вроде кораблекрушения и страха, вызванного появлением Мунчо. Хаджи Смион, сидя напротив, подтверждал рассказ Иванчо кивками. Только относительно змеи произошло небольшое разногласие: Иванчо уверял, что длина ее составляла один локоть и два с половиной рупа, а Хаджи Смион утверждал, что змея была примерно с кишку наргиле, которое курит дед Нистор. Но серьезный спор возник по вопросу о том, кому принадлежит честь победы, которую Хаджи Смион приписывал себе.
— Камнем по голове хватить любая бабка сумеет. А ты попробуй рукой возьми,— сказал он Иванчо. И, повернувшись к Ивану Капзамалину, шепнул ему: —Йота скрывает, что в реке весь вымок, как мышь. Я тебе после расскажу. Он страшно трусил.
Потом, нагнувшись и перебирая четки, словно вспомнив о чем-то, он пробормотал себе под нос!
— Ах, черт бы побрал этого Мунчо!
— Ты-то чего бегал? — сердито спросил Иван Капза-малии.
Хаджи Смион немного смутился, но ответил:
— Ах, кабы не этот фес,— понятно, не убежал бы. Да я и не бегал, а просто ушел в горы. Я ведь американец, ты знаешь... А йота — такой трус, не приведи господи...
И он опять кинул на Иванчо полный сожаления взгляд.
В это время между владельцем кофейни и некоторыми посетителями шел разговор о сатирах.
Гадали о том, кто бы мог быть их автором; дед Нистор ругал его на чем свет стоит.
— Свинство! —строго промолвил о. Ставри.
— Глупость болгарская! — пробормотал Хаджи Христо Молдава, голову которого владелец кофейни, он же и цирюльник, в это время намыливал.
Но Иванчо Йота не слышал этих обидных отзывов о своем произведении и не замечал предательских нашептываний Хаджи Смиона: он погрузился в размышление о вчерашних событиях, которые решил подробно описать в особой повести, и уже подыскивал для нее подходящее название.
Чорбаджи Николаки, до тех пор молча сидевший в противоположном углу, посасывая свой чубук и обводя присутствующих серьезным взглядом, вдруг вынул трубку изо рта и повернулся к Мичо Бейзаде:
— Я вчера говорил тебе, Мичо: от таких варлаамов не жди добра! Посмешищем станем!
— Попечители! Позор для болгарского народа! — поддержал Йота.
Мичо Бейзаде, еще со вчерашнего дня сердитый на чорбаджи Николаки, вскипел. Имя Варлаама послужило сигналом к началу дискуссии по восточному вопросу.
Чорбаджи Николаки стал восхвалять силу турок, упорно отстаивая свой взгляд. Бай Мичо энергично возражал ему. Голос Мирончо разносился дал&ю за пределами кофейни. Не меньшую отвагу обнаруживал и Хаджи Смион, видевший русских в 48 году в Бухаресте. Даже владелец кофейни, оставив намыленную голову Хаджи Христо, ругал турецкую власть. Но и чорбаджи Николаки имел сильных союзников, среди которых наибольшей яростью отличался Иван Стамболия, посетивший в Царьграде Топхане. К ним относился и Хаджи Атанасий, который из любви к греческим церковным песнопениям терпеть не мог столь любезного для Мирончо восточного вопроса. Однако последний предусмотрительно воздержался от полемики, опасаясь, как бы спор не вызвал какого-нибудь «накаления атмосферы», и благоразумно принялся водворять мир. Но напрасно. Бай Мичо Бейзаде был вне себя: среди общего крика и гвалта он громил Турцию и чорбаджи Николаки, не заметив в азарте, как отворилась дверь и в кофейню вошел онба-ши. Мгновенно воцарилось молчание; турок сел; все склонились перед ним в поклоне Бай Мичо быстро встал прямо перед онбаши, тяжело дыша и устремив на него свирепый взгляд.
— Говорю тебе, Мичо,— вдруг раздался среди гробовой тишины тонкий голос Хаджи Атанасия.— До малого поста только три недели осталось,— об заклад готов биться на что хочешь. Не спорь зря.
— Да, да,— поддержал сообразительный Хаджи Смион, скидывая левый башмак и ласково глядя на онбаши.
Бай Ганю в Дрездене
— У меня тоже была встреча с бай Ганю,— заметил Колю,— в Дрездене. Хотите, расскажу?
— Что за вопрос. Рассказывай!—дружно воскликнули присутствующие.
— Не знаю, слышали ли вы,— несколько лет тому назад дрезденское общество было встревожено трагической катастрофой, жертвой которой стали одна гимназистка-болгарка и молодой американец. Напомню вам в двух словах этот печальный случай. В этом городе, как вы знаете, есть целые кварталы, населенные англичанами, американцами, русскими и другими иностранцами, дети которых учатся в тамошних учебных заведениях. Одна гимназистка-американка подружилась с нашей болгаркой. Гимназистки — англичанки и американки любят, из каприза, брать под свое покровительство какую-нибудь однокашницу из наиболее беззащитных. Наша болгарка выглядела как раз такой: застенчивая, смирненькая, молчаливенькая. Они подружились, и американка стала звать ее по праздникам к себе домой. Болгарка познакомилась со всем семейством и, между прочим, с ее братом, двадцатилетним юношей, занимавшимся живописью. По свойственной ли молодым художникам склонности увлекаться каждой живой моделью, не подходящей под общий шаблон, по присущей ли американцам любви к оригинальности,— не знаю,— только молодой человек после нескольких встреч с нашей скромной, конфузливой болгаркой, видимо, почувствовал влечение к ней, не упускал случая повидать ее, поделиться с ней своими художественными переживаниями, полюбезничать; короче говоря, они полюбили друг друга. И любовь эта оказалась для них роковой. В один из праздничных дней, во время летних каникул, все семейство, вместе с болгаркой, отправилось на прогулку по горам Саксонской Швейцарии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33