Котелок не варит.
— В котелке пусто,— согласился Хаджи Смион. Доводы Стамболии, энергично поддержанные приободрившимся Хаджи Смионом, привели противников в смущение. Дед Нистор нахмурился и стал чистить трубочку, не зная, что ответить. Иван Бухал несколько раз кашлянул и принялся что-то искать у себя в карманах. Иван Головрат начал усиленно сосать кальян, а Иван Капзамалин сидел неподвижно. Наступило молчание. Его нарушил Хаджи Смион.
— Да, да, дедушка Нистор, люди знают, что делают и кого выбирают. Согласие согласием, да в башке-то что, вот вопрос.
Так как дед Нистор ничего не ответил, Хаджи Смион, расхрабрившись, спустил обе ноги и дерзко заявил:
— Я тоже за них голос подал и еще подам, потому что это люди достойные!
Иванчо йота, до тех пор молча прихлебывавший кофе и только кидавший враждебные взгляды на Хаджи Смиона, вдруг вскипел:
— Достойные! Имени своего грамотно написать не умеют и прочее. Тарильом подписывается не «Варлаам», а «Фарлам»; вместо «веди» «ферт» ставит да одно «а» выбрасывает и прочее!..
— Э, что Варлаам, что Фарлам — все едино. Ну какая от этого беда? — возразил Хаджи Смион, который был не из тех, что позволяют сбить себя с толку.
— Как «все едино»? — спросил Иванчо Йота.— По-твоему, можно сказать «пророк Фарлам» и прочее? Никакой беды, а? Выходит, все равно, что в руках: валек или перо? Назад, назад пятимся, ни на что не годимся.
— Известное дело, не годимся,— подтвердил Хаджи Смион.
Иванчо Йота злился на то, что, вопреки своему ожиданию, не был выбран в попечители. Он считал, что эту пакость устроил ему учитель Гатю, с которым они как-то раз поспорили насчет правописания.
— Вон идет! — крикнул один из присутствующих.
— Кто?
— Тарильом.
— И несет рыбу.
— Остановился, здоровается с Коной Крылатым,
— Но куда это он вдруг так заторопился, словно его хонит кто, и прочее?
1 «Веди» — буква «в» в церковнославянском алфавите, «ферт» -— «ф». Буква «йота» была исключена из болгарского алфавита. Церковнославянскую графику в повести защищает Иванчо Йота,
— Просто летит...
— Разве не видишь? Селямсыз сзади показался. Все столпились у окон.
В самом деле, наверху показался Селямсыз с рыбой в руке; но, встретив Нечо Райчинчина, остановился, чтобы что-то ему сказать,— наверно, почем купил рыбу, которую он при этом поднял кверху. Потом он встретил Марина Хаджи Пакова и, видимо, пожелал ему доброго утра, так как поглядел на солнце. А завидев впереди дедушку Постола, догнал его и начал ему что-то рассказывать— должно быть, что-нибудь очень важное, так как не заметил прошедшего рядом приятеля своего Ивана Распопа и не поздоровался с ним, так же как и потихоньку уходившего Варлаама Копринарку — и не изругал его.
II. Варлаам Копринарка
Варлаам Копринарка, по прозвищу Тарильом, шел к себе домой. Ему было ровно сорок девять лет и два месяца; лицо он имел длинное, худое и постное, как у святого Ивана Копривара; он носил красный фес цилиндрической формы и широкие шаровары, которые очень к нему шли. Это был человек скромный, благонравный, женатый и жил выделкой шнуров, о чем свидетельствовали обе руки его, вечно вымазанные самой лучшей индийской синькой.
Варлаам Копринарка чуждался всякого разврата: он говел по средам и пятницам, носил пестрые чулки, которые вязала ему жена, рано ложился спать и рано вставал, почему Иван Бухал, великий насмешник, говорил, что Варлаам ужинает с нищими, ложится спать с курами и встает с петухами. Он не пил вина, не курил, был человек передовой, регулярно ходил в церковь, очень редко в кофейню и никогда не ходил в суд, если не считать его тяжбы из-за водосточной трубы с соседом Иваном Селямсыаом — они уже много лет таскали друг друга по кадиям. Но что это была за ссора, святой архидьякон Стефан! Даже жены их, Варлаамица и Селямсызка, страшно друг с другом враждовали, и взаимная ненависть их доходила до того, что Варлаамица не называла Селямсызку иначе, как «сало тухлое» по причине желтых пятен на ее заплывшем жиром лице, а Селям-сызка звала Варлаамицу «клойихой», имея в виду ее малый рост и великую кровожадность, За два месяца до описываемых событий Варлаамида, сойдясь с Селям-сызкой на площади у колодца, отведала ее скалку на своей спине, чуть повыше локтя. С тех пор Селямсызка стала чаще отводить воду ручья, либо увидав в щелку, что Варлаамица моет руки в ручье, тотчас выльет в него помои из корыта, оставшиеся после стирки детского белья... А Варлаамица чуть не лопалась от злости!
А как нежно любил Варлаам свою жену Как страстно и ласково говорил о ней:
— Она мне нынче похлебку из фасоли сварила, только уксусу перелила, и та маленько кислая, получилась, вроде улыбки Фачко Забидренки.
Только при своем приятеле Хаджи Смионе он дает себе волю и запросто называет жедеу «фалимилией» —» так же как слово «метода» он в присутствии, Иванчр Йоты однажды произнес «методга». Напрасно Иванчо Йота, отличающийся очень дурным характером, убеждал его, что метода — одно, а метод!а — другое, и что грам-матйка где угодно позволяет писать I, только не в слове «метода»,— Варлаам Копринарка, тоже не чуждый учености (он в свое время готовился стать дьяконом в Гложденском монастыре), уперся на своем и не пожелал признать авторитета Иванчо. В связи с этим отношения Иванчо Йоты и Варлаама Копринарки не были приятельскими.
Но, помимо цилиндрического красного феса, который сохранился от первого периода царствования султана Меджида, устояв против всех посягательств моды, Варлаам Копринарка обладал еще одной особенностью: он был очень умен и любил выражать свои мысли с помощью глубокомысленных иносказаний, почему дедушка Постол был того мнения, что он читал Соломона. Например, если мясник Колю встретит Варлаама, идущего рано утром с засученными рукавамц к колодцу на площади, чтобы ополоснуть себе лицо, и скажет ему: «Доброе утро, Варлаам!» — тот ответит по-церковному, нараспев: «Доброе ли, нет ли, а уж так говорится...» Что должно было означать: «Слава богу, Варлаам зцает, что делает».
Скажет ли кто ему в июльскую жару:
— Что ты напялил эту дурацкую телогрейку? Жара дьявольская. Или боишься озябнуть?
Он отвечал:
— Горячее палит, холодное холодит, а обожаешься — на кашу дуешь. Это значит, что одиннадцать лет тому назад Варлаам простудился в Петров день и долго болел, после чего голова его сверху стала похожа на Сахару,
Но особенно любезно Варлаам Копринарка разговаривал с Коно Крылатым, соседом, жившим по другую сторону ручья и больше похожим на бочку в штанах, чем на порхающую птичку. Сядут они, например, летним вечером, при луне, каждый у себя на пороге, без шапок, в одних рубашках и подштанниках, в туфлях на босу ногу,— и начнут мирно беседовать о том о сем: о политике, о курах, о пряже, о луне. И Коно Крылатый (господи боже, ну какой же он крылатый?), пуская дым от цигарки прямо в небо, говорит:
— Посмотри-ка на луну, Варлаам... Наверно, большущая... Поглядишь ей в лицо,— словно бы живая. А кто ее знает...
Варлаам кинет взгляд на небосвод и скажет?
— Может, живая, а может — и мертвая. Все сие — умышление... Вот, скажем, ручей. Ежели муравей перед ним остановится, так скажет: море! Ты скажешь: ручей! А Фарлам говорит тебе: море! Воистину чудесны чудеса господни!
Коно Крылатый задумается, потом опять спрашивает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— В котелке пусто,— согласился Хаджи Смион. Доводы Стамболии, энергично поддержанные приободрившимся Хаджи Смионом, привели противников в смущение. Дед Нистор нахмурился и стал чистить трубочку, не зная, что ответить. Иван Бухал несколько раз кашлянул и принялся что-то искать у себя в карманах. Иван Головрат начал усиленно сосать кальян, а Иван Капзамалин сидел неподвижно. Наступило молчание. Его нарушил Хаджи Смион.
— Да, да, дедушка Нистор, люди знают, что делают и кого выбирают. Согласие согласием, да в башке-то что, вот вопрос.
Так как дед Нистор ничего не ответил, Хаджи Смион, расхрабрившись, спустил обе ноги и дерзко заявил:
— Я тоже за них голос подал и еще подам, потому что это люди достойные!
Иванчо йота, до тех пор молча прихлебывавший кофе и только кидавший враждебные взгляды на Хаджи Смиона, вдруг вскипел:
— Достойные! Имени своего грамотно написать не умеют и прочее. Тарильом подписывается не «Варлаам», а «Фарлам»; вместо «веди» «ферт» ставит да одно «а» выбрасывает и прочее!..
— Э, что Варлаам, что Фарлам — все едино. Ну какая от этого беда? — возразил Хаджи Смион, который был не из тех, что позволяют сбить себя с толку.
— Как «все едино»? — спросил Иванчо Йота.— По-твоему, можно сказать «пророк Фарлам» и прочее? Никакой беды, а? Выходит, все равно, что в руках: валек или перо? Назад, назад пятимся, ни на что не годимся.
— Известное дело, не годимся,— подтвердил Хаджи Смион.
Иванчо Йота злился на то, что, вопреки своему ожиданию, не был выбран в попечители. Он считал, что эту пакость устроил ему учитель Гатю, с которым они как-то раз поспорили насчет правописания.
— Вон идет! — крикнул один из присутствующих.
— Кто?
— Тарильом.
— И несет рыбу.
— Остановился, здоровается с Коной Крылатым,
— Но куда это он вдруг так заторопился, словно его хонит кто, и прочее?
1 «Веди» — буква «в» в церковнославянском алфавите, «ферт» -— «ф». Буква «йота» была исключена из болгарского алфавита. Церковнославянскую графику в повести защищает Иванчо Йота,
— Просто летит...
— Разве не видишь? Селямсыз сзади показался. Все столпились у окон.
В самом деле, наверху показался Селямсыз с рыбой в руке; но, встретив Нечо Райчинчина, остановился, чтобы что-то ему сказать,— наверно, почем купил рыбу, которую он при этом поднял кверху. Потом он встретил Марина Хаджи Пакова и, видимо, пожелал ему доброго утра, так как поглядел на солнце. А завидев впереди дедушку Постола, догнал его и начал ему что-то рассказывать— должно быть, что-нибудь очень важное, так как не заметил прошедшего рядом приятеля своего Ивана Распопа и не поздоровался с ним, так же как и потихоньку уходившего Варлаама Копринарку — и не изругал его.
II. Варлаам Копринарка
Варлаам Копринарка, по прозвищу Тарильом, шел к себе домой. Ему было ровно сорок девять лет и два месяца; лицо он имел длинное, худое и постное, как у святого Ивана Копривара; он носил красный фес цилиндрической формы и широкие шаровары, которые очень к нему шли. Это был человек скромный, благонравный, женатый и жил выделкой шнуров, о чем свидетельствовали обе руки его, вечно вымазанные самой лучшей индийской синькой.
Варлаам Копринарка чуждался всякого разврата: он говел по средам и пятницам, носил пестрые чулки, которые вязала ему жена, рано ложился спать и рано вставал, почему Иван Бухал, великий насмешник, говорил, что Варлаам ужинает с нищими, ложится спать с курами и встает с петухами. Он не пил вина, не курил, был человек передовой, регулярно ходил в церковь, очень редко в кофейню и никогда не ходил в суд, если не считать его тяжбы из-за водосточной трубы с соседом Иваном Селямсыаом — они уже много лет таскали друг друга по кадиям. Но что это была за ссора, святой архидьякон Стефан! Даже жены их, Варлаамица и Селямсызка, страшно друг с другом враждовали, и взаимная ненависть их доходила до того, что Варлаамица не называла Селямсызку иначе, как «сало тухлое» по причине желтых пятен на ее заплывшем жиром лице, а Селям-сызка звала Варлаамицу «клойихой», имея в виду ее малый рост и великую кровожадность, За два месяца до описываемых событий Варлаамида, сойдясь с Селям-сызкой на площади у колодца, отведала ее скалку на своей спине, чуть повыше локтя. С тех пор Селямсызка стала чаще отводить воду ручья, либо увидав в щелку, что Варлаамица моет руки в ручье, тотчас выльет в него помои из корыта, оставшиеся после стирки детского белья... А Варлаамица чуть не лопалась от злости!
А как нежно любил Варлаам свою жену Как страстно и ласково говорил о ней:
— Она мне нынче похлебку из фасоли сварила, только уксусу перелила, и та маленько кислая, получилась, вроде улыбки Фачко Забидренки.
Только при своем приятеле Хаджи Смионе он дает себе волю и запросто называет жедеу «фалимилией» —» так же как слово «метода» он в присутствии, Иванчр Йоты однажды произнес «методга». Напрасно Иванчо Йота, отличающийся очень дурным характером, убеждал его, что метода — одно, а метод!а — другое, и что грам-матйка где угодно позволяет писать I, только не в слове «метода»,— Варлаам Копринарка, тоже не чуждый учености (он в свое время готовился стать дьяконом в Гложденском монастыре), уперся на своем и не пожелал признать авторитета Иванчо. В связи с этим отношения Иванчо Йоты и Варлаама Копринарки не были приятельскими.
Но, помимо цилиндрического красного феса, который сохранился от первого периода царствования султана Меджида, устояв против всех посягательств моды, Варлаам Копринарка обладал еще одной особенностью: он был очень умен и любил выражать свои мысли с помощью глубокомысленных иносказаний, почему дедушка Постол был того мнения, что он читал Соломона. Например, если мясник Колю встретит Варлаама, идущего рано утром с засученными рукавамц к колодцу на площади, чтобы ополоснуть себе лицо, и скажет ему: «Доброе утро, Варлаам!» — тот ответит по-церковному, нараспев: «Доброе ли, нет ли, а уж так говорится...» Что должно было означать: «Слава богу, Варлаам зцает, что делает».
Скажет ли кто ему в июльскую жару:
— Что ты напялил эту дурацкую телогрейку? Жара дьявольская. Или боишься озябнуть?
Он отвечал:
— Горячее палит, холодное холодит, а обожаешься — на кашу дуешь. Это значит, что одиннадцать лет тому назад Варлаам простудился в Петров день и долго болел, после чего голова его сверху стала похожа на Сахару,
Но особенно любезно Варлаам Копринарка разговаривал с Коно Крылатым, соседом, жившим по другую сторону ручья и больше похожим на бочку в штанах, чем на порхающую птичку. Сядут они, например, летним вечером, при луне, каждый у себя на пороге, без шапок, в одних рубашках и подштанниках, в туфлях на босу ногу,— и начнут мирно беседовать о том о сем: о политике, о курах, о пряже, о луне. И Коно Крылатый (господи боже, ну какой же он крылатый?), пуская дым от цигарки прямо в небо, говорит:
— Посмотри-ка на луну, Варлаам... Наверно, большущая... Поглядишь ей в лицо,— словно бы живая. А кто ее знает...
Варлаам кинет взгляд на небосвод и скажет?
— Может, живая, а может — и мертвая. Все сие — умышление... Вот, скажем, ручей. Ежели муравей перед ним остановится, так скажет: море! Ты скажешь: ручей! А Фарлам говорит тебе: море! Воистину чудесны чудеса господни!
Коно Крылатый задумается, потом опять спрашивает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33