Я лежал почти что в природном одеянии под палящим солнцем на раскаленном асфальте оживленной городской магистрали среди белого дня...
Зазвенел будильник, норовя упасть со стола и побрякивая в затухающем темпе, ехал он к окну. Ехал, ехал, свалился и, ударившись о паркет замолчал. Минутки две я еще мог поспать, но вскоре начали подходить и говорить “вставай!”. Наконец я не выдержал и открыл глаза: из окна холодным ветром со снегом завывал новый день, светил, неизвестно откуда взявшийся свет фонарей, акомпонимировала всему этому сигнализация чьей-то машины. Ну уж очень не хотелось мне идти туда, где меня совсем не ждут, где не заметят ни моего присутствия, ни моего отсутствия - в школу, к занятым друзьям, к наглой роже В.А., к холодной парте, вместо нагретой мягкой подушки.
Тем не менее оставалось десять минут до выхода и я вскочил. Немного кружилась голова, хотелось пить и спать. Я, сам не замечая того, уже надевал ботинки, забинтовывая изорванные шнурки. Причесываясь с закрытыми глазами, поправлял я бабочку, одновременно раздражаясь количеством складок на пиджаке (еще вчера глаженом).
Спектакль продолжается. Дядя клоун заболел, но “Режиссер с удивленным лицом, снимающий фильмы с печальным концом” еще здесь. Со щек осыпался грим, потерялся смешной красный носик на резиночке, и зрители, окончательно напившись в буфете, хотят спать. Но не надо смотреть в зал, смотри лучше на декорации и спокойно играй свою истерику. Гордость или стыд будешь испытывать только ты.
Опаздывая на семь минут, я вышел из дома. По главному жизненному закону лифт не ехал минуты две, а, опускаясь вниз, останавливался через этаж.
VI
Последний ход
Я молча без стука вошел в класс. “Опоздал минут на пять” - подумал я. Похмельные заспанные лица... Напротив сидел М.Д. , теребя свой немытый хвостик волос. На улице было еще темно. Нас освещали ртутные лампы дневного света, и в связи с этим цвет кожи у всех присутствующих отдавал мертвечиной.
За последней партой сидел СЭР, как всегда при параде, и периодически комментировал речь учителя, дополняя ее всяческими умничествами. М.Д. непонимающе растеряно озирался при том старательно ковыряясь в носу. Я опять почувствовал себя лежащим посреди шоссе, и все мои силы были направленны на борьбу со сном. Это было похоже на бег от морской волны: то захлестнет тебя с ног до головы, то выбросит на берег, а очнешься - опять по новой.
На горизонте показался розово-фиолетовый жгутик рассвета, больше похожий на закат, так и светил он сквозь полиэтиленовое небо. Все начали чего-то писать. СЭР громко сказал “Извините!”, встал и вышел... Вернее не вышел, а ушел, и ушел далеко, если даже не сказать уехал. Ехал он к Л.К. Он знал, что ее нет дома, он даже плохо помнил адрес, но она могла уже прийти к его приезду, а если даже и нет, то все равно его злая шутка бы удалась. Она не могла не получиться, ведь это последнее, что ему осталось. И поэтому он это делать передумал. СЭР хотел оставить за собой этот последний ход.
“Предательство! Ненавижу предательство!” - шевеля губами думал СЭР - “Это есть самое гнусное преступление против жизни” Как можно ненавидеть - он знал, но как можно предавать? Вот они - ходячие трупы!
Она родилась с сильным сердцем и чистой душой, и вот - ее научили, вылечили, опустили занавес. Браво!.. А что потом? Потом - привилегированный кремлевский колледж, потом - работа в кремле по маминой рекомендации, потом - богатый муж, такие же как она, несчастные дети, а под конец - унизительная старость, смертельное одиночество и + ежедневное ощущение, что кто-то ждет твоей смерти (что от части правда). Ну прямо - без пяти смерть. Разве ты этого ждешь?!
Нет, это уже не равнодушие и, тем более, не ненависть, а самое настоящее самопредательство.
А что такое преданность, верность? Нет, слова не те. Что-то в этом закрепощающее несвободное, какой-то покорно рабский фанатизм, некое желание подчиняться.
Я заберусь на самое высокое здание на проспекте Мира и, гордо смотря в небеса и заглушая рев машин, прокричу: “Друзья-сестрички, вы несвободны, раскрепощайтесь!” “Раскрепощайтесь?” - не значит ли это, что нужно покинуть крепость - столь надежное и привычное убежище, обеспечивая нам моральный, а порой и физический покой? Или... Для каждой крепости - свои стены.
А, тем временем Друзья-сестрички вызовут пожарников. Те в свою очередь проедут сквозь толпу ошеломленного люда, периодически покручивающего пальцем у виска и обменивающегося между собой мнениями по этому поводу, и протянут могучую пожарную лестницу, (если таковая достанет до карниза) что бы снять меня - сумасшедшего с крыши. И это - как минимум. Хорошо если мне сразу не завяжут рукава заботливо вызванные бдительными прохожими санитары.
Да, нет, конечно, я никуда не полезу и ничего не буду кричать. Потому что я боюсь, стесняюсь, я неподходяще одет и мало ел с утра... Вот она - несвобода!
VII
Анестезия
Поздно под вечер возвращался я домой...
И сразу засыпал.
На одно ухо я ложился, а на другое орал телевизор. Хотелось чем-нибудь закинуться и уснуть в глубокой литоргии, что бы на утро не проснуться. С головой накрывшись одеялом, я уткнулся в стену и начал разглядывать обои. Но тут заверещал телефон. Я встал, пошлепал босыми ногами на кухню.
Из окна светил зеленовато-рассеянный свет, еле-еле пробивающийся сквозь низкие облака. Низкие до такой степени, что, выглянув в окно, я не мог не заметить, что нижняя их граница простирается в двух метрах над моим окном. На кухне было тепло и тихо, но я чувствовал, как за окном ураганом завывал холодный ветер. Я, нагнувшись через стол, посмотрел из окна вниз.
Я не боялся высоты, но мне было страшновато. Место положение моей квартиры было крайне неестественно. Она находилась как минимум этаже на тридцатом. Внизу под окном в тумане копошились машины. Все это было как-то угрожающее неуютно: огромные пространства, эта колоссальная высота разрывали меня на части и одновременно давили, вернее зловеще нависали надо мной. Из-за этого мои ноги шли в разные (а, порой, и в противоположные) стороны, Руки делали одно, голова думала о втором, (а, вернее, ни о чем) глаза смотрели на третье.
“Ах, да! Звонил телефон!” - вспомнил я было и...
И тут увидел:
Над моим телефоном глобально надругались. Надтреснутый корпус сиротливо лежал посреди стола. На стене, пробивая жалобную слезу, грустил одинокий оборванный провод, а справа, на недоломанном мной в детстве стуле, сидела юная вандалистка, обличенная в образе Л.К.
Сидела она, покачиваясь, и продолжала измываться над пожилым механизмом моего телефона, нагло при том. Нагло при том улыбаясь, и, даже, ехидно хихикая. Слева же на табуретке сидел ее братишка. Мальчик поспешил надругаться над трубкой, заранее оторванной заботливой рукой начинающего трешера. раскручивали, раскурочивали, били-колотили они с таким азартом и , как казалось в унисон, что, наверное, истерли бы его в мелкий порошок. Но тут связь между разумом и моим организмом восстановилась - я решительно (при том ничего не решая) взялся за трубку и начал отнимать ее у малого. Однако малой в недоумении начал неистово сопротивляться, не переставая смотреть на меня обиженно-черными большими глазами из подлобья. Разогнув его пальцы, плотно обвивающие трубку моего телефона, я бережным движением прижал ее к своей груди и поспешил удалиться со своей добычей в маленькую комнату, что пустовала за стенкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Зазвенел будильник, норовя упасть со стола и побрякивая в затухающем темпе, ехал он к окну. Ехал, ехал, свалился и, ударившись о паркет замолчал. Минутки две я еще мог поспать, но вскоре начали подходить и говорить “вставай!”. Наконец я не выдержал и открыл глаза: из окна холодным ветром со снегом завывал новый день, светил, неизвестно откуда взявшийся свет фонарей, акомпонимировала всему этому сигнализация чьей-то машины. Ну уж очень не хотелось мне идти туда, где меня совсем не ждут, где не заметят ни моего присутствия, ни моего отсутствия - в школу, к занятым друзьям, к наглой роже В.А., к холодной парте, вместо нагретой мягкой подушки.
Тем не менее оставалось десять минут до выхода и я вскочил. Немного кружилась голова, хотелось пить и спать. Я, сам не замечая того, уже надевал ботинки, забинтовывая изорванные шнурки. Причесываясь с закрытыми глазами, поправлял я бабочку, одновременно раздражаясь количеством складок на пиджаке (еще вчера глаженом).
Спектакль продолжается. Дядя клоун заболел, но “Режиссер с удивленным лицом, снимающий фильмы с печальным концом” еще здесь. Со щек осыпался грим, потерялся смешной красный носик на резиночке, и зрители, окончательно напившись в буфете, хотят спать. Но не надо смотреть в зал, смотри лучше на декорации и спокойно играй свою истерику. Гордость или стыд будешь испытывать только ты.
Опаздывая на семь минут, я вышел из дома. По главному жизненному закону лифт не ехал минуты две, а, опускаясь вниз, останавливался через этаж.
VI
Последний ход
Я молча без стука вошел в класс. “Опоздал минут на пять” - подумал я. Похмельные заспанные лица... Напротив сидел М.Д. , теребя свой немытый хвостик волос. На улице было еще темно. Нас освещали ртутные лампы дневного света, и в связи с этим цвет кожи у всех присутствующих отдавал мертвечиной.
За последней партой сидел СЭР, как всегда при параде, и периодически комментировал речь учителя, дополняя ее всяческими умничествами. М.Д. непонимающе растеряно озирался при том старательно ковыряясь в носу. Я опять почувствовал себя лежащим посреди шоссе, и все мои силы были направленны на борьбу со сном. Это было похоже на бег от морской волны: то захлестнет тебя с ног до головы, то выбросит на берег, а очнешься - опять по новой.
На горизонте показался розово-фиолетовый жгутик рассвета, больше похожий на закат, так и светил он сквозь полиэтиленовое небо. Все начали чего-то писать. СЭР громко сказал “Извините!”, встал и вышел... Вернее не вышел, а ушел, и ушел далеко, если даже не сказать уехал. Ехал он к Л.К. Он знал, что ее нет дома, он даже плохо помнил адрес, но она могла уже прийти к его приезду, а если даже и нет, то все равно его злая шутка бы удалась. Она не могла не получиться, ведь это последнее, что ему осталось. И поэтому он это делать передумал. СЭР хотел оставить за собой этот последний ход.
“Предательство! Ненавижу предательство!” - шевеля губами думал СЭР - “Это есть самое гнусное преступление против жизни” Как можно ненавидеть - он знал, но как можно предавать? Вот они - ходячие трупы!
Она родилась с сильным сердцем и чистой душой, и вот - ее научили, вылечили, опустили занавес. Браво!.. А что потом? Потом - привилегированный кремлевский колледж, потом - работа в кремле по маминой рекомендации, потом - богатый муж, такие же как она, несчастные дети, а под конец - унизительная старость, смертельное одиночество и + ежедневное ощущение, что кто-то ждет твоей смерти (что от части правда). Ну прямо - без пяти смерть. Разве ты этого ждешь?!
Нет, это уже не равнодушие и, тем более, не ненависть, а самое настоящее самопредательство.
А что такое преданность, верность? Нет, слова не те. Что-то в этом закрепощающее несвободное, какой-то покорно рабский фанатизм, некое желание подчиняться.
Я заберусь на самое высокое здание на проспекте Мира и, гордо смотря в небеса и заглушая рев машин, прокричу: “Друзья-сестрички, вы несвободны, раскрепощайтесь!” “Раскрепощайтесь?” - не значит ли это, что нужно покинуть крепость - столь надежное и привычное убежище, обеспечивая нам моральный, а порой и физический покой? Или... Для каждой крепости - свои стены.
А, тем временем Друзья-сестрички вызовут пожарников. Те в свою очередь проедут сквозь толпу ошеломленного люда, периодически покручивающего пальцем у виска и обменивающегося между собой мнениями по этому поводу, и протянут могучую пожарную лестницу, (если таковая достанет до карниза) что бы снять меня - сумасшедшего с крыши. И это - как минимум. Хорошо если мне сразу не завяжут рукава заботливо вызванные бдительными прохожими санитары.
Да, нет, конечно, я никуда не полезу и ничего не буду кричать. Потому что я боюсь, стесняюсь, я неподходяще одет и мало ел с утра... Вот она - несвобода!
VII
Анестезия
Поздно под вечер возвращался я домой...
И сразу засыпал.
На одно ухо я ложился, а на другое орал телевизор. Хотелось чем-нибудь закинуться и уснуть в глубокой литоргии, что бы на утро не проснуться. С головой накрывшись одеялом, я уткнулся в стену и начал разглядывать обои. Но тут заверещал телефон. Я встал, пошлепал босыми ногами на кухню.
Из окна светил зеленовато-рассеянный свет, еле-еле пробивающийся сквозь низкие облака. Низкие до такой степени, что, выглянув в окно, я не мог не заметить, что нижняя их граница простирается в двух метрах над моим окном. На кухне было тепло и тихо, но я чувствовал, как за окном ураганом завывал холодный ветер. Я, нагнувшись через стол, посмотрел из окна вниз.
Я не боялся высоты, но мне было страшновато. Место положение моей квартиры было крайне неестественно. Она находилась как минимум этаже на тридцатом. Внизу под окном в тумане копошились машины. Все это было как-то угрожающее неуютно: огромные пространства, эта колоссальная высота разрывали меня на части и одновременно давили, вернее зловеще нависали надо мной. Из-за этого мои ноги шли в разные (а, порой, и в противоположные) стороны, Руки делали одно, голова думала о втором, (а, вернее, ни о чем) глаза смотрели на третье.
“Ах, да! Звонил телефон!” - вспомнил я было и...
И тут увидел:
Над моим телефоном глобально надругались. Надтреснутый корпус сиротливо лежал посреди стола. На стене, пробивая жалобную слезу, грустил одинокий оборванный провод, а справа, на недоломанном мной в детстве стуле, сидела юная вандалистка, обличенная в образе Л.К.
Сидела она, покачиваясь, и продолжала измываться над пожилым механизмом моего телефона, нагло при том. Нагло при том улыбаясь, и, даже, ехидно хихикая. Слева же на табуретке сидел ее братишка. Мальчик поспешил надругаться над трубкой, заранее оторванной заботливой рукой начинающего трешера. раскручивали, раскурочивали, били-колотили они с таким азартом и , как казалось в унисон, что, наверное, истерли бы его в мелкий порошок. Но тут связь между разумом и моим организмом восстановилась - я решительно (при том ничего не решая) взялся за трубку и начал отнимать ее у малого. Однако малой в недоумении начал неистово сопротивляться, не переставая смотреть на меня обиженно-черными большими глазами из подлобья. Разогнув его пальцы, плотно обвивающие трубку моего телефона, я бережным движением прижал ее к своей груди и поспешил удалиться со своей добычей в маленькую комнату, что пустовала за стенкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12