– Ну, попался! Будь ты хитрее самого дьявола, а выпил воду, в которой я мыла ноги! – она крякнула: – Сяо-эр, Сяо-сань! Скорее сюда!
Послышался топот ног, и в комнату вбежало несколько парней. Потом У Сун слышал, как вынесли во внутреннее помещение двух его охранников и женщина забрала узел и пояса, лежавшие на столе. Ему показалось, что она ощупывала узел и, верно, обнаружив там золото и серебро, громко рассмеялась и сказала:
– Ну, сегодня попало целых трое, так что теперь надолго хватит начинки для пампушек! Да к тому же еще и добра порядочно!
Видел он, как женщина уносила во внутренние комнаты его узел и прочие вещи, а потом вернулась, чтобы присмотреть за тем, как трое парней станут переносить У Суна. Но они даже с места не могли его сдвинуть, словно он весил тысячи цзиней, и он лежал, вытянувшись во весь свой рост. Тогда женщина крикнула:
– Ах вы, сукины дети! Только и знаете, что жрать да вино лакать! Больше ни на что и не годны! Дожидаетесь, чтобы я все сама сделала! А этот чертов парень вздумал еще подшучивать надо мной! Ну и жирный же! Вполне сойдет за говядину, а тех поджарых придется выдавать за мясо буйвола. Надо поскорее перетащить туда этого парня и разделать в первую очередь.
Затем он видел, как женщина скинула кофту и нарядную юбку. Оголившись до пояса, она подошла к У Суну и без всякого труда подняла его. Улучив удобный момент, У Сун крепко обхватил ее, повалил на пол и встал на нее ногами. Тут женщина завопила истошным голосом, будто ее режут. Работники ринулись было к ней на помощь, но У Сун так зарычал, что они от страха замерли на месте.
– Удалой молодец, прости меня! – умоляла лежавшая на полу женщина, не в состоянии подняться.
В это мгновение на пороге появился человек с вязанкой хвороста в руках, который, увидев, что происходит, быстро подошел к У Суну и обратился к нему:
– Не гневайтесь, добрый человек, и простите ее! Разрешите сказать вам несколько слов.
У Сун выпрямился и, придавив женщину ногой, хотел было снова нападать. Взглянув на вошедшего, У Сун увидел, что человек этот повязан черной шелковой косынкой, примятой посередине, одет в белую рубаху грубого полотна, подпоясанную длинным кушаком, на ногах у него темные обмотки и льняные туфли с завязками, а лицо с реденькой бороденкой и сильно выступающими скулами напоминает треугольник. На вид ему было лет тридцать шесть.
– Разрешите узнать ваше уважаемое имя? – сказал незнакомец, приложив сложенные руки к сердцу и глядя на У Суна.
– Ни в пути, ни на привалах я не скрываю своего имени, – отвечал У Сун. – Я начальник охраны, и зовут меня У Сун!
– Вы не тот ли командир У Сун, который убил тигра на перевале Цзин-ян-ган? – спросил человек.
– Тот самый, – отозвался У Сун.
– Я давно слышал про, вас, – молвил человек, низко кланяясь У Суну, – и вот сегодня очень рад приветствовать вас.
– Вы, верно, муж этой женщины? – осведомился У Сун.
– Да, – отвечал тот, – она моя жена. Вот уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметил». Я не знаю, чем она оскорбила вас, только уж простите ее ради меня, недостойного.
Услышав такие речи, У Сун поспешил освободить женщину и сказал:
– Вы с женой, как я погляжу, люди необычные. Могу я узнать ваше имя?
Хозяин велел жене одеться и немедленно поклониться У Суну.
– Не сердитесь на меня за то, что я обидел вас, – молвил ей У Сун.
– Вот уж впрямь, – сказала женщина. – «Хоть и есть глаза, а хорошего человека не признала». Моя вина. Но уж вы, дорогой господин, простите меня и пройдите во внутренние комнаты.
– Как же все-таки вас зовут? – снова спросил У Сун. – И откуда вы знаете меня?
– Мое имя Чжан Цин, – отвечал хозяин. – Когда-то я работал неподалеку, на огородах монастыря Гуанминсы. Однажды, из-за какого-то пустяка, я убил монаха, а потом спалил монастырь. Пожаловаться на меня было некому, и власти оставили это дело без внимания, а я поселился под этим деревом на склоне горы и занялся легким промыслом. Но как-то раз проходил здесь один старик с поклажей. Я затеял с ним драку, и в конце концов на двадцать первой схватке старик этот сбил меня коромыслом, на котором нес поклажу. Оказалось, что в молодости он сам промышлял разбоем, и, увидев, что я человек ловкий, взял меня с собой в город, где и обучил своему искусству. А потом он отдал мне в жены свою дочь – эту женщину. Только в городе разве проживешь? Вот я и решил вернуться на старое место, построил дом и открыл здесь кабачок. Мы заманиваем подходящих путников и тех, кто потолще, спаиваем зельем и убиваем. Большие куски мяса мы продаем под видом говядины, а из отходов рубим начинку для пампушек. Я сам продаю их в окрестных деревнях, так вот мы и живем. Меня хорошо знают удальцы из вольного люда, и среди них я известен под именем огородника Чжан Цина. Фамилия моей жены – Сунь. Она полностью усвоила искусство отца, и ее называют «Людоедка Сунь Эр-нян». Я только что вернулся и услышал вопли жены. Но никак не думал, что встречу здесь вас, уважаемый начальник! Сколько раз я твердил жене, чтобы она никогда не вредила трем категориям людей и в первую очередь бродячим монахам. Эти люди и раньше-то не знали хорошей доли, да еще к тому же отрешились от мира. Так она ведь не послушалась меня и однажды чуть не погубила замечательного человека по имени Лу Да. Прежде он служил сотником в пограничных войсках старого Чуна в Яньаньфу. Там он убил мясника, и ему пришлось спасаться бегством, постричься в монахи и вступить в монастырь на горе Утайшань. Все его тело разрисовано татуировкой, отчего среди вольного люда его зовут Татуированным монахом, Лу Чжи-шэнем. Он носят посох из кованого железа весом в шестьдесят с лишним цзиней. Так вот, этот самый монах и проходил здесь. А жена моя, увидев, какой он жирный, тут же опоила его зельем. Потом они снесли его во внутреннее помещение и совсем уж было приготовились разделывать, как на счастье я возвратился домой. Заметив его необычайный посох, я поспешил дать ему противоядие от нашего дурмана и так спас ему жизнь. А после мы с ним даже побратались. Я узнал, что он с каким-то Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый зверь», захватил кумирню Баочжусы на горе Двух драконов и теперь занимается разбоем. Не раз получал я от него письма, в которых он приглашает меня к себе, да вот пока не могу собраться.
– Я также частенько слышал от вольного люда эти имена, – отозвался У Сун.
– Жаль, – продолжал Чжан Цин, – что одного здоровенного монаха, ростом в восемь чи, она все же опоила! Запоздал я немного, а когда пришел, его уже разрезали на части. Только и остались от него железная палка с наконечником, черная ряса да монастырское свидетельство. Остальные вещи не так интересны, хоть и есть среди них две очень редкие: четки из ста восьми косточек, вырезанных из человеческого черепа, и кинжалы из лучшей белоснежной стали. Уж, верно, немало людей загубил в своей жизни этот монах. И до сих пор нередко слышится в полночь, как стонет его кинжал. Простить себе не могу, что не успел спасти этого монаха, и все вспоминаю о нем. Еще я запретил убивать певичек и бродячих актеров. Они кочуют из города в город и где придется дают свои представления. С большим трудом добывают они себе пропитание. Нельзя их губить, не то они станут передавать друг другу об этом и со всех театральных подмостков начнут дурно говорить про нас вольным людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165