Команда могла собрать в общей сложности около пятидесяти тысяч фунтов за вечер. Скажем, десять выступлений в Великобритании. Полмиллиона фунтов, не форинтов. Венгрия была чрезвычайно довольна. Тут звонит человек, если я правильно помню, Альдо Сгрои – может быть такое имя? – известный итальянский кинопродюсер, предлагает сделать документальный фильм об этом триумфальном турне. Обычный молодой человек, немного безвкусный, но серьезный, здравомыслящий, искренний. И просит всего десять процентов от прибыли. Сделка подписана. Какая блестящая идея увеличить сборы от выступлений команды! К последнему дню турне Сгрои, один из них, почти говорит по-венгерски. Они братья по крови? Igen! Могут ли они когда-нибудь предать друг друга? Nem!
Русский остановился, медленно отрезал кусочек мяса, словно забыв о том, что говорил. Харгрейвс, не скрывая, нервничал в ожидании продолжения.
– Давайте, давайте! – торопил он.
– Всему свое время. – Пожевал, пожевал, проглотил. – Расписки были помещены в восточноевропейский банк в Лондоне. До сих пор его название неизвестно. В последний день руководитель команды перегружен делами: билеты на самолет, визы, отправка лошадей, не говоря уж о наездниках и конюхах. Надо было собрать эту маленькую венгерскую армию для заключительного броска на родину.
По договору банк переведет деньги в Будапешт, как только команда улетит. Но тут появляется кто-то из команды – а может, кто-то из киносъемочной группы, трудно их разделить в эти последние недели – с запиской от руководителя команды, которую передает руководителю банка. Через десять минут венгерские полмиллиона в пятидесятифунтовых банкнотах упакованы в бриф-кейс. И он удаляется! – Глеб хлопнул ладонями. – Только что видели деньги, и тю-тю, их нет.
– Проклятье! – Харгрейвс сдавленно захохотал. – Черт подери!
– И помни, старик, – продолжал Глеб, – этот Сгрои – всего лишь один человек. А дюжины таких, как он, разгуливают по улицам Лондона, отыскивая какого-нибудь бизнесмена, чтобы стянуть у него деньги. Представляешь, какой шум поднялся бы в Будапеште, если бы эта игра была разыграна ЦРУ? Но эти таинственные люди не имеют никакого отношения к политике. Это стервятники, которые мчатся вперед, наметив очередную жертву. И ты мне говоришь, что кто-то из них мог возбудить интерес прелестной Джилиан?
Искры дьявольского веселья, блестевшие в глазах Харгрейвса, медленно потухли.
– Боже, да нет, – сказал он наконец. – Ничего таинственного.
– Ну так расскажи мне.
Вместо ответа Харгрейвс тайком взглянул в дальний угол зала, чтобы рассмотреть пухлого, с одутловатым лицом и выпуклыми глазами человека. Удивительно, какого рода внешность позволяет обеспечивать доверие? И правда кинопродюсер! По распространенному мнению, а Харгрейвс твердо верил, что все, что он думал, было распространенным мнением – типичный человек, вызывающий доверие, должен быть обходительным, мягким, хорошо одетым, достаточно привлекательным и для мужчин, и для женщин и, безусловно, свободным от каких-либо неприятных характеристик или отрицательных черт, которые могут насторожить потенциальную жертву.
– Удивительно, – вздохнул Харгрейвс. Он бы и сам смог стать подобным мошенником, если бы хватило смелости. Но единственное, что ему удавалось, – это дурачить молодых и впечатлительных женщин, которые нуждались в его помощи, чтобы войти в общество. Он снова вздохнул.
– Твой ум где-то бродит, – заметил Глеб.
– Да. Просто восхищаюсь сырой глиной, из которой может быть вылеплена такая мастерская интрига, как «Дело венгерской команды».
– Ты говорил о любопытстве мисс Лэм. К кому она проявляет интерес? – спросил русский на прекрасном английском.
– Один шпион из американского посольства, Френч.
– Френч?
– Ну да, дело в том... – И журналист принялся сбивчиво объяснять то, что смутило его сотрапезника. – На самом деле парень не француз. Только фамилия его Френч.
Глеб думал, как лучше прервать этот фонтан ненужных объяснений.
– Нед Френч, – сказал он наконец, – фанатик джаза.
Харгрейвс остановился на полуслове, открыв рот.
– Извини? – Краска полностью покрыла его лицо розовым румянцем.
– Тоже любитель фортепианного джаза, как и я.
– Ты его знаешь? – Пальцы Харгрейвса тряслись, пока он неуклюже рылся в карманах пиджака, пытаясь достать ручку. – Играет на фортепиано, – пробормотал он, быстро записывая что-то в маленькой записной книжке.
– Вовсе нет. Просто любитель, как я. Хотя, уверяю тебя, я не думаю, что мы любим одних и тех же исполнителей. – Глеб подождал, пока Харгрейвс зачеркнул предыдущую запись. – Мне говорили, что он балдеет от малоизвестного чикагского пианиста Арта Ходса. – У Глеба появилось странное, почти брезгливое выражение, плохо вязавшееся с его сакс-кобургским видом. – Очень бледный, специализирующийся на блюзах исполнитель. Фигня.
– А ты? – выспрашивал Харгрейвс.
– Я? Я предпочитаю бессмертного Оскара.
– Уайльда?
– Петерсона. – Глеб видел, как журналист записал это. – Да про меня-то зачем, бестолочь? Джилиан про меня не спрашивала.
– Точно. – Харгрейвс зачеркнул запись. – Что ты еще можешь рассказать про Френча?
Глеб откинулся назад и начал тщательно разрезать остатки букета из мясных листьев. Он прожевал кусок, который показался ему суховатым, потом поднял взгляд на своего гостя.
– Напротив, старик, что можешь рассказать мне ты?
Если полковник Френч уходил на ленч рано, капитан Шамун обедал поздно, и наоборот. Но если Френч забывал предупредить своего заместителя о времени ленча, Морис Шамун оказывался привязанным к письменному столу, не зная, когда удастся перекусить, да и удается ли вообще. Если дела шли нормально, это не вызывало проблем. Но сегодня по личным причинам Шамун особенно хотел пообедать вне пределов канцелярии. Он включил крохотный транзистор, чтобы узнать новости. Ничего, кроме музыки. Он выключил приемник.
Когда вернется Нед, было не известно, никто не заметил, когда он вышел из здания. Шамун стоял у окна, смотрел на Гросвенор-сквер и думал, что делать. Обычно Нед не исчезал не замеченный охраной у входа. Но в последнее время он ускользал в полдень незаметно.
Утром, перед тем как сесть в машину и заехать за Недом, Шамун позвонил из телефонной будки.
Этот звонок и был причиной того, что сейчас он немного нервничал.
Он заметил длинноногую девицу, сидевшую на скамейке. Нэнси Ли Миллер без сандвича и араба-любовника все равно писала что-то в своей проклятой книжечке. Даже с такого расстояния Шамун видел, что у нее была новая записная книжка, значит, старую изучают боссы. У Шамуна неожиданно возникла мысль, не слишком хорошая, но заманчивая.
Как заметил Шамун, обходя лужайку, чтобы подойти к Нэнси Ли сзади, погода была переменчивой, обещала то дождь, то солнце, но ни того ни другого не было. Покрытое тучами небо прояснилось и сияло голубизной. Люди проходили через сквер, опасливо поглядывая на небо, а возможно, и друг на друга.
Он подошел сзади к скамейке Нэнси. Она и в самом деле читала книгу в бумажной обложке, под которой лежала небольшая записная книжка, прошитая пластиковой спиралью, что до литературы, то Нэнси Ли оказалась патриоткой: в руках у нее был порнографический бестселлер: его автор, американский писатель, жил за границей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Русский остановился, медленно отрезал кусочек мяса, словно забыв о том, что говорил. Харгрейвс, не скрывая, нервничал в ожидании продолжения.
– Давайте, давайте! – торопил он.
– Всему свое время. – Пожевал, пожевал, проглотил. – Расписки были помещены в восточноевропейский банк в Лондоне. До сих пор его название неизвестно. В последний день руководитель команды перегружен делами: билеты на самолет, визы, отправка лошадей, не говоря уж о наездниках и конюхах. Надо было собрать эту маленькую венгерскую армию для заключительного броска на родину.
По договору банк переведет деньги в Будапешт, как только команда улетит. Но тут появляется кто-то из команды – а может, кто-то из киносъемочной группы, трудно их разделить в эти последние недели – с запиской от руководителя команды, которую передает руководителю банка. Через десять минут венгерские полмиллиона в пятидесятифунтовых банкнотах упакованы в бриф-кейс. И он удаляется! – Глеб хлопнул ладонями. – Только что видели деньги, и тю-тю, их нет.
– Проклятье! – Харгрейвс сдавленно захохотал. – Черт подери!
– И помни, старик, – продолжал Глеб, – этот Сгрои – всего лишь один человек. А дюжины таких, как он, разгуливают по улицам Лондона, отыскивая какого-нибудь бизнесмена, чтобы стянуть у него деньги. Представляешь, какой шум поднялся бы в Будапеште, если бы эта игра была разыграна ЦРУ? Но эти таинственные люди не имеют никакого отношения к политике. Это стервятники, которые мчатся вперед, наметив очередную жертву. И ты мне говоришь, что кто-то из них мог возбудить интерес прелестной Джилиан?
Искры дьявольского веселья, блестевшие в глазах Харгрейвса, медленно потухли.
– Боже, да нет, – сказал он наконец. – Ничего таинственного.
– Ну так расскажи мне.
Вместо ответа Харгрейвс тайком взглянул в дальний угол зала, чтобы рассмотреть пухлого, с одутловатым лицом и выпуклыми глазами человека. Удивительно, какого рода внешность позволяет обеспечивать доверие? И правда кинопродюсер! По распространенному мнению, а Харгрейвс твердо верил, что все, что он думал, было распространенным мнением – типичный человек, вызывающий доверие, должен быть обходительным, мягким, хорошо одетым, достаточно привлекательным и для мужчин, и для женщин и, безусловно, свободным от каких-либо неприятных характеристик или отрицательных черт, которые могут насторожить потенциальную жертву.
– Удивительно, – вздохнул Харгрейвс. Он бы и сам смог стать подобным мошенником, если бы хватило смелости. Но единственное, что ему удавалось, – это дурачить молодых и впечатлительных женщин, которые нуждались в его помощи, чтобы войти в общество. Он снова вздохнул.
– Твой ум где-то бродит, – заметил Глеб.
– Да. Просто восхищаюсь сырой глиной, из которой может быть вылеплена такая мастерская интрига, как «Дело венгерской команды».
– Ты говорил о любопытстве мисс Лэм. К кому она проявляет интерес? – спросил русский на прекрасном английском.
– Один шпион из американского посольства, Френч.
– Френч?
– Ну да, дело в том... – И журналист принялся сбивчиво объяснять то, что смутило его сотрапезника. – На самом деле парень не француз. Только фамилия его Френч.
Глеб думал, как лучше прервать этот фонтан ненужных объяснений.
– Нед Френч, – сказал он наконец, – фанатик джаза.
Харгрейвс остановился на полуслове, открыв рот.
– Извини? – Краска полностью покрыла его лицо розовым румянцем.
– Тоже любитель фортепианного джаза, как и я.
– Ты его знаешь? – Пальцы Харгрейвса тряслись, пока он неуклюже рылся в карманах пиджака, пытаясь достать ручку. – Играет на фортепиано, – пробормотал он, быстро записывая что-то в маленькой записной книжке.
– Вовсе нет. Просто любитель, как я. Хотя, уверяю тебя, я не думаю, что мы любим одних и тех же исполнителей. – Глеб подождал, пока Харгрейвс зачеркнул предыдущую запись. – Мне говорили, что он балдеет от малоизвестного чикагского пианиста Арта Ходса. – У Глеба появилось странное, почти брезгливое выражение, плохо вязавшееся с его сакс-кобургским видом. – Очень бледный, специализирующийся на блюзах исполнитель. Фигня.
– А ты? – выспрашивал Харгрейвс.
– Я? Я предпочитаю бессмертного Оскара.
– Уайльда?
– Петерсона. – Глеб видел, как журналист записал это. – Да про меня-то зачем, бестолочь? Джилиан про меня не спрашивала.
– Точно. – Харгрейвс зачеркнул запись. – Что ты еще можешь рассказать про Френча?
Глеб откинулся назад и начал тщательно разрезать остатки букета из мясных листьев. Он прожевал кусок, который показался ему суховатым, потом поднял взгляд на своего гостя.
– Напротив, старик, что можешь рассказать мне ты?
Если полковник Френч уходил на ленч рано, капитан Шамун обедал поздно, и наоборот. Но если Френч забывал предупредить своего заместителя о времени ленча, Морис Шамун оказывался привязанным к письменному столу, не зная, когда удастся перекусить, да и удается ли вообще. Если дела шли нормально, это не вызывало проблем. Но сегодня по личным причинам Шамун особенно хотел пообедать вне пределов канцелярии. Он включил крохотный транзистор, чтобы узнать новости. Ничего, кроме музыки. Он выключил приемник.
Когда вернется Нед, было не известно, никто не заметил, когда он вышел из здания. Шамун стоял у окна, смотрел на Гросвенор-сквер и думал, что делать. Обычно Нед не исчезал не замеченный охраной у входа. Но в последнее время он ускользал в полдень незаметно.
Утром, перед тем как сесть в машину и заехать за Недом, Шамун позвонил из телефонной будки.
Этот звонок и был причиной того, что сейчас он немного нервничал.
Он заметил длинноногую девицу, сидевшую на скамейке. Нэнси Ли Миллер без сандвича и араба-любовника все равно писала что-то в своей проклятой книжечке. Даже с такого расстояния Шамун видел, что у нее была новая записная книжка, значит, старую изучают боссы. У Шамуна неожиданно возникла мысль, не слишком хорошая, но заманчивая.
Как заметил Шамун, обходя лужайку, чтобы подойти к Нэнси Ли сзади, погода была переменчивой, обещала то дождь, то солнце, но ни того ни другого не было. Покрытое тучами небо прояснилось и сияло голубизной. Люди проходили через сквер, опасливо поглядывая на небо, а возможно, и друг на друга.
Он подошел сзади к скамейке Нэнси. Она и в самом деле читала книгу в бумажной обложке, под которой лежала небольшая записная книжка, прошитая пластиковой спиралью, что до литературы, то Нэнси Ли оказалась патриоткой: в руках у нее был порнографический бестселлер: его автор, американский писатель, жил за границей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116