— Венк, я передаю в ваши руки судьбу Германии.
Все в ставке отлично понимали, что их судьба находится в более чем слабых руках. Движением Венка никто из генералов даже не интересовался. Только Гитлер требовал, чтобы ему каждый час сообщали о положении «армии спасения».
Но 21 апреля и сам Гитлер понял, наконец, что надежды на спасение нет. Он впервые произнёс вслух то, что давно уже знали его помощники:
— Война проиграна…
Гитлер покончил с собой. Генерал-фельдмаршал Кессельринг получил полноту власти в южной части разрезанной надвое Германии, адмирал Дениц стал правителем Севера, Геббельс, Борман и Кребс оставались в имперской канцелярии. Колченогий «немец укороченного образца» стал жертвою собственной лжи о том, что Берлин и Германия будут спасены, если не «армией Венка», то американцами, которые, подоспев к Берлину, остановят армии большевиков. Теперь Геббельс был в ловушке. Ему не только некуда было выскочить самому, но невозможно было даже эвакуировать жену и пятерых детей. Он, как скорпион, жалящий себя в кольце огня, убил всех шестерых и кончил жизнь самоубийством, как только стало ясно, что овладевшее Берлином советское командование отвергнет какие бы то ни было предложения о перемирии. Генерал Кребс, дважды выезжавший на переговоры с генералом армии Чуйковым, привозил один и тот же ответ:
— Никаких условий! Капитуляция должна быть безоговорочной.
После неудачной попытки выскочить из окружения в сторону американцев и Кребс пустил себе пулю в лоб, предоставив начальнику берлинского гарнизона генералу Вейдлингу расхлёбывать кровавую кашу. Шверер уже плохо помнит, что происходило в последние минуты в бункере Гитлера. Отчётливее всего у него в памяти удержалась бурная сцена между Борманом и генералом Бургдорфом. Шверер стал её свидетелем случайно, явившись к Кребсу за последними приказаниями насчёт оперативных документов. На простых дубовых скамьях вокруг стола, липкого от пролитого вина, сидели Борман, Кребс и Бургдорф.
Бургдорф, потрясая кулаком перед широкой физиономией Бормана, истерически кричал:
— Я ставил себе целью объединение партии с армией! Ради этого я пожертвовал симпатиями своих друзей, я ушёл сюда, к вам, которых презирали все офицеры…
— Презирали? — глухо проговорил Борман.
— Презирали и ненавидели.
— Кто? — стукнув кулаком по столу так, что подпрыгнули стаканы, крикнул Борман.
— Дурак, — грубо ответил Бургдорф, — теперь тебе это всё равно!..
— Я тебя спрашиваю: кто?
— Пойди к чорту, дурак! — повторил Бургдорф, отмахиваясь от Кребса, пытавшегося его успокоить. — Не мешай мне, Ганс!.. Я вижу, что был идиотом. Презрение товарищей, выпавшее на мою долю, было справедливо: вы кретины и преступники. Да, да, все: от Гитлера до тебя самого… — Бургдорф с трудом переводил дыхание и, сжав кулаки, смотрел прямо в глаза Борману. — Но теперь-то я скажу хоть тебе, чего вы все стоите: дермо, собачье дермо! Ради чего мы послали на смерть миллионы немцев, ради чего мы умертвили цвет нашего народа? Ради достоинства и величия Германии? Врёшь! Все это совершено ради вас, и только вас одних. Вы весело жили, лапали баб, хапали имения, копили богатства, обманывая и угнетая народ. Немецкие идеалы, немецкую нравственность, веру и душу немцев вы втоптали в грязь.
— Но ты тоже не оставался в стороне от этого, — с усмешкой перебил Борман.
— Да, и я тоже, и я тоже… И, как преступник, я, наверно, буду наказан. Если меня не пристукнут русские, то непременно повесят сами же немцы. И тебя. И тебя! — торжествующе крикнул он, тыча пальцем в грудь Бормана, оставшегося единственным трезвым из всех троих.
Шверер стоял в дверях, никем не замечаемый, и наблюдал эту сцену, когда на плечо ему легла чья-то рука. Обернувшись, он увидел группенфюрера Кроне.
— На два слова, генерал, — сказал Кроне и потянул Шверера за рукав в тёмный коридор. — Что вы намерены делать?
Шверер пожал плечами:
— Жду указаний о том, куда девать материалы моего отдела.
— Русского отдела? — спросил Кроне.
— Да…
В низкой двери бункера появился Борман.
— Что вам нужно? — спросил он, увидев Кроне и Шверера.
Приблизившись к Борману, Кроне что-то прошептал ему на ухо.
— А, хорошо! Но помните, что в нашем распоряжении минуты, — сказал Борман и скрылся в бункере.
Кроне обратился к Швереру:
— Господин Борман просит вас немедленно собрать все самое важное из документов русского отдела; все то, что представляет ценность на будущее.
— Ценность на будущее? — не без удивления спросил Шверер.
— Да, на тот случай, если бы нам пришлось возобновить операции против русских. Нам или кому-нибудь другому…
Шверер начинал понимать. Надежда на то, что даже нынешний разгром Германии не означает окончательного крушения планов войны с Россией, надежда на то, что его труды могут ещё оказаться не потраченными напрасно и рано или поздно, руками немцев или американцев, но военная машина будет снова пущена в ход против ненавистной Швереру России, вспыхнула в нём при виде уверенного в себе, спокойного Кроне.
— Ваше дело покончить со сборами. В вашем распоряжении полчаса, — сказал эсесовец.
— Это немыслимо!
— Через полчаса я приду за вами, — строго повторил Кроне.
И действительно, ровно через тридцать минут он был у Шверера. За его спиною стояло несколько здоровенных солдат СС с мешками. Мешки набили бумагами и картами и, предводительствуемые Кроне, двинулись подземными ходами. Когда они проходили мимо главного убежища, Кроне велел остановиться и подождать его. Он исчез за поворотом, ведущим в бункер, где раньше жил Гитлер. Через несколько минут он вернулся с Борманом.
Пройдя несколько шагов, Шверер почувствовал, что ему нечем дышать. Смешанный смрад горячего бензина и палёного мяса душил его. Пелена чёрного дыма тянулась под сводом подземного хода. Повернув за угол, Шверер попятился: несколько эсесовцев в противогазах, плеская из жестянок бензином, пытались сжечь труп Геббельса. Шверер узнал его по валяющейся тут же знаменитой туфле с высоким каблуком, похожей на дамскую. Стараясь совладать с собою, Шверер ухватился за стенку. Но его сознание все же отметило спокойствие Бормана, приостановившегося над трупом Геббельса, на котором огонь уже успел уничтожить одежду.
— Время! — сердито напомнил Кроне, и Борман пошёл дальше. Шверер с трудом плёлся следом.
Скоро Шверер увидел над собою клочок неба. Он уже две недели не выходил из-под земли, и первые глотки пропитанного зловонием разложения и угаром пожарищ воздуха не принесли ему облегчения. Кровь стучала у него в висках, он пошатывался. Кроне пришлось ухватить его за локоть и толкнуть вперёд, к ступеням, ведущим на поверхность земли.
Спотыкаясь о камни развалин, перелезая через обвалы, местами ползя на животе, они с лихорадочной поспешностью пробирались по останкам Берлина. Пожары освещали им путь.
Шверер плохо ориентировался. Только выйдя на прямую, как стрела, магистраль Ост-Вест, он понял, где находится. Но приходилось то и дело менять направление, ложиться, чтобы спастись от осколков непрерывно рвавшихся снарядов, вставать и, пробежав несколько шагов, снова ложиться и снова бежать. Шверера душило сердце, ставшее огромным, подступавшее к самому горлу; в глазах его метались огненные круги, такие же яркие, как разрывы снарядов, как зарево пожаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119