Над костром высилась освещённая пламенем тренога, к её вершине было подвешено толстое чучело с табличкой: «Геринг». От пляшущих бликов костра казалось, что ноги уродливой куклы совершают нелепые движения канатного плясуна.
О, Шверер никогда не забудет той ночи! С тех пор вид всякой верёвки вызывал у него воспоминание о словах, огненными буквами горевших над входом кино: «Суд народов»!.. Они грозно светились на фоне погруженного во мрак Берлина, они неслись над городом вслед убегавшему от ужасного видения Швереру, они, как пылающий меч архангела, изгоняли его из города, где хозяином стал народ. «Суд народов»! Это было страшно. Шверер, спотыкаясь, бежал мимо ослепших глазниц берлинских развалин. Он зажимал уши, чтобы не слышать гула упрёков, чудившихся в каждом возгласе; он не смотрел на людей, чтобы не встретиться с укоряющим взглядом вдовы, сироты, калеки; сердце его, как безумное, колотилось в груди, казавшейся наполненной пепелящим жаром страха: и он тоже, и он тоже… «Суд народов»! Кровь стучала в висках: «Суд народов!.. Суд… суд…»
Шверер бежал из родного города, и несколько ночей подряд его душили кошмары: палач, накидывающий ему петлю из толстой белой верёвки. Из такой самой верёвки, какую Шверер видел на шее Кейтеля, Нейрата, Йодля… Да, народы не пожалели пеньки для помощников Гитлера! Шверер никогда не перестанет благодарить господа-бога за то, что тот помог ему остаться свидетелем этого суда, а не быть в нём объектом киноаппарата: верёвка такой толщины не может оборваться… Но почему этот же бог, к которому Шверер всегда относился вполне лояльно, не избавит его от ужаса назойливых воспоминаний? Зачем они постоянно теснятся в его мозгу? Для чего память упрямо воссоздаёт ему шаг за шагом события последних дней Берлина и империи Гитлера? К чему назойливые думы о последних совещаниях в имперской канцелярии, когда Гитлер призвал его, Конрада фон Шверера, поборника идеи примирения с Западом любой ценой и беспощадной борьбы с Россией?.. Запоздалый призыв!..
Теснятся в памяти события, люди. Нет, уже не люди, а маски мертвецов. Из всех участников военных совещаний последних дней Берлина в живых остался, пожалуй, один Гудериан…
Шверер с трудом принуждает свою память проскользнуть мимо длинного ряда лиц, встающих перед ним с чертами, дико искажёнными предсмертным ужасом. Это те из его коллег-генералов, кто, выполняя волю американских вдохновителей заговора 20 июля, пытался разделаться с Гитлером, чтобы заменить шайку Гитлера правительством, приемлемым для англо-американцев. Шверер видел всех их повешенными.
Когда это снится Швереру, он просыпается весь в поту: прежде, в 1944 году, ему и в голову не приходило, что сообщение, мимоходом сделанное им Гитлеру из простого желания выслужиться, по сути дела окажется доносом, роковым для нескольких тысяч человек, главным образом его сослуживцев — генералов и офицеров. Быть может, события тех июльских дней и не были бы выжжены в памяти Шверера, как калёным железом, если бы не садистская выдумка Гитлера, приказавшего всем генералам, до которых не дотянулись щупальцы «особой комиссии 20.7.44» просмотреть фильм — отчёт о казни главных участников заговора 20 июля. Гитлер строго наблюдал за тем, чтобы никто не улизнул от кровавого зрелища. Швереру пришлось увидеть на экране, как в подвал, похожий на лавку мясника, первым втащили генерал-полковника Эриха Геппнера. Шверер был уверен, что Геппнера привели в число заговорщиков отнюдь не принципиальные соображения, а скорее всего желание отомстить Гитлеру за жестокую обиду: ещё в 1942 году Гитлер отрешил его от командования армией на русском фронте и предал военному суду за неисполнение приказа драться «до последнего солдата». Геппнер тогда отступил под натиском советских войск. Это стоило ему отставки Шверер готов был допустить, что инициаторы заговора могли поддеть Геппнера на крючок честолюбия и мести. Да, только это… И вот перед глазами Шверера ужасные кадры развязки.
Когда Геппнера привели на место казни, он, повидимому, не сразу осознал назначение больших железных крючьев, вбитых в стены подвала. Скованному по рукам, ему связали ещё ноги. Два эсесовца подтащили его к стене и повернули лицом к зловеще торчащему крюку. Кажется, только тут Геппнер понял, что его ждёт, — он стал биться в руках палачей. Но третий эсесовец, охватив его голову, с размаху насадил её подбородком на крюк…
В этом месте фильма Швереру сделалось плохо, и он отвернулся от экрана. Но в демонстрационном зале тотчас раздался окрик Кальтенбруннера, посланного Гитлером, чтобы следить за впечатлением, какое казнь произведёт на зрителей:
— Смотреть на экран!
Кальтенбруннер успел заметить попытку некоторых генералов закрыть глаза.
— Смотреть! — грубо орал он на весь зал.
Генералы смотрели. Смотрел Шверер. Он видел, как в подвал, где ещё судорожно передёргивалось на крюке тело Геппнера, шлёпая по лужам его крови, вели старика, в котором не сразу можно было узнать генерал-фельдмаршала Вицлебена.
Боже правый! Неужели ещё одна жизнь в уплату за неудовлетворённое честолюбие? Уж тут-то Шверер убеждён: не беззаветная преданность родине сделала Вицлебена одним из руководителей заговора, а устранение от командования на Западе. Неужели и его?.. Неужто так ужасна участь, которой по счастливой случайности избежал сам Шверер?.. Бежать, бежать из зала!.. Но нет, взгляд Кальтенбруннера пригвождает его к креслу. Шверер не смеет даже опустить веки, он смотрит на Вицлебена: старый фельдмаршал в одних брюках. Вместо мундира на нём клочьями висят окровавленные остатки нижней рубашки, лицо представляет собою сплошной кровоподтёк. Увидев то, что недавно было Геппнером, Вицлебен забился в руках палачей.
Здоровенные звероподобные эсесовцы подняли его, чтобы повесить рядом с Геппнером. Однако старик сопротивлялся так яростно, что палачи промахнулись. Железный крюк разорвал ему лицо и вошёл в скулу под глазом. Но в приговоре Гитлера было сказано, что заговорщики должны быть повешены за подбородок. Поэтому воющего старика сняли с крюка и снова, на этот раз более тщательно, надели нижней челюстью.
Швереру потом рассказывали, что в этом месте первого просмотра, организованного для одного Гитлера, он швырнул чем-то в изображение Вицлебена на экране, затопал ногами и, брызжа пеной, завизжал:
— Так его, так его!..
По возвращении домой с этого просмотра Шверер долго возился в уборной. Ему было стыдно показать кому-нибудь своё бельё. К тому же его долго, мучительно рвало. Перепуганная Эмма вызвала врачей…
С тех пор прошло четыре года, но стоило Швереру услышать или прочесть имя кого-либо из казнённых, как поднималось ощущение тошноты и его начинал трясти озноб.
Но до сегодняшнего дня в этом деле с заговором 20 июля для Шверера оставалось кое-что непонятное. Как могло случиться, что некий группенфюрер СС Вильгельм Кроне, пытавшийся вовлечь его в это дело, остался цел? Как могло случиться, что этот Кроне, возложивший на него, Шверера, задачу изолировать Гитлера и Кейтеля в штабном бункере под Растенбургом, на случай, если фюрер не будет убит бомбой Штауфенберга, не только не был привлечён к ответу, но предстал перед Шверером в роли следователя страшной «особой комиссии 20.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119