Это для него Родина? Или все-таки мать и отец?
Ревизор остановился.
Устав? Или родители?
Родина? Или Родина?
Если решать самому? Без оглядки на писаные и неписаные правила Конторы. Если решать, а не беспрекословно подчиняться!
Устав!
Но и родители!
Но и родители! Которых он не видел двадцать лет. Потому что не имел права видеть. И теперь, находясь от них в нескольких километрах, в сорока минутах ходьбы, не имеет права! Потому что встреча с родственниками приравнивается в Конторе к провалу. И родственники, увидевшие и узнавшие своего умершего много лет назад сына или брата, не должны передать эту опасную для Конторы информацию дальше, а должны...
А если не увидели?
Если увидел только он? А они нет? Если встреча была односторонней? Если, допустим, он встретил их на улице и они его не узнали? Можно ли тогда расценивать их встречу нарушением правил Конторы?
Если он их встретит на улице и они его не узнают! И, значит, не узнают о существовании Конторы!
Разве может быть наказуема случайность?
Нет!
Ну и, значит, можно все свалить на случайность. Тем более что это действительно случайность, так как в этот город он попал не по своей охоте. Случайно попал! В силу обстоятельств.
А раз так, то пусть случайность прорастет случайностью!
Пусть судьба, приведшая его в этот город, приведет его в его дом!
Ревизор повернулся и быстро, почти бегом, пошел к автобусной остановке.
Пусть будет так, как должно быть. Как должно быть по справедливости!..
Автобус остановился на знакомой остановке.
— "Школа", — объявил водитель.
Его школа! В которой он учился. Из которой ушел в армию и из нее почти сразу же в первую Учебку.
Школа...
Ревизор выскочил из автобуса. Пошел по знакомым, но уже почти забытым улицам.
Там должен быть магазин. Кажется, хлебный.
«Там» был магазин. Но давно уже не хлебный, уже торгующий черт знает чем.
Еще квартал и поворот. Откуда будет виден его дом. Его подъезд...
Ревизор прибавил шаг. И тут же остановился. И сел на первую подвернувшуюся скамейку.
Стоп! Так нельзя. Нельзя бежать, оглядываться, жадно рассматривать окружающий пейзаж. Нельзя выдавать свое волнение. Выделяться из толпы.
Надо успокоиться. Надо вести себя как на задании. Рассудочно и хладнокровно.
Кто сказал, что это его дом? Он уже давно может быть не его, может быть чужим. За двадцать лет чего только не бывает.
Размены, продажи... Смерти. Да, бывают смерти! Потому что человек смертей. И выбывает из квартир в том числе и по этой причине.
И тогда... и тогда в его доме его никто не ждет. Ревизор высидел на скамейке пять минут. Пока не успокоился. Пока не вошел в рабочий ритм.
Ну что? Пошли?
Пошли!
Ревизор обогнул угол дома. Вошел во двор. В свой двор. С незнакомыми песочницами, скамейками, детскими турниками. С неузнаваемыми, выросшими под крыши домов деревьями. Увидел подъезды. Один из которых был его подъездом. Совершенно таким, каким был раньше. Поднялся по ступенькам крыльца. Потянул на себя дверь.
Подъезд тоже не изменился. Подъезд был тот же. И пах так же. И даже надписи на стенах были похожи. Кольки и Машки соединялись плюсами. А Петька был дурак. Только двери... Двери были сплошь металлические. В его времена они были деревянные. С одним-единственным замком.
Ревизор поднялся на свой этаж. Остановился.
Что дальше?
О том, что делать дальше, он не думал. Он шел к своей двери, не имея никаких конкретных намерений. Просто шел. Чтобы дойти.
А что, если?.. Если позвонить? Просто чтобы увидеть, кто откроет дверь. Просто увидеть... И тут же уйти, извинившись, что не туда попал, что перепутал адрес.
Ведь прошло столько лет. Разве можно его узнать? Разве можно узнать в сорокалетнем мужчине, перепутавшем двери, умершего двадцать лет назад восемнадцатилетнего пацана?..
Ревизор потянулся к кнопке звонка, не додумав мысль. Что было ему не свойственно. Что было не свойственно работникам Конторы.
Он нажал кнопку.
Еще раз.
И еще раз.
За дверью было тихо.
Он постучал.
Никто не ответил.
Тогда, может быть... Раз уже... Потому что теперь все равно.
Действительно все равно. Он преступил разрешенную рань уже только тем, что захотел увидеть своих родителей, увидеть свой дом. И уж тем более преступил, придя сюда. Теперь не важно, что он сделает дальше. Он уже сделал больше, чем было позволительно. Он уже нарушил главный Закон Конторы. Закон сохранения Тайны.
Ну и, значит...
Ревизор осмотрел дверь. Замок был один. И был самым примитивным. Старым. К которому не могла подойти его предназначенная для более современных замков универсальная отмычка.
Он осмотрелся, подобрал потерянную какой-то женщиной проволочную заколку. Изогнул ее в нескольких местах, сунул в замочную скважину, повернул раз, другой, притирая импровизированную отмычку к зубчикам замка, услышал легкие щелчки, еще повернул и толкнул дверь. Дверь открылась.
— Есть кто? У вас дверь открыта! — крикнул он.
Тишина.
Когда Ревизор подбирал к замку отмычку, открывал дверь и спрашивал, есть ли кто-нибудь дома, он действовал автоматически. Как всегда действовал, входя в чужую квартиру. Пусть даже в бывшую свою.
И дальше он тоже делал то, что должен был делать. Прошел в коридор. Открыл электрический счетчик, вывернул пробки, с корнем вырвал высунувшиеся наружу провода. Под счетчиком набросал найденные тут же в ящике прихожей инструменты — плоскогубцы, молоток, отвертки, изоленту. Накинул на плечи снятую с вешалки телогрейку.
И лишь после этого огляделся.
Квартира была его! Его родителей! Этот он понял сразу. В этой квартире ничего не изменилось. Разве только холодильник в коридоре. Другой холодильник. И другая одежда на вешалке. Пуховики. Тогда пуховиков не было.
Но пуховики и холодильник не в счет.
Ревизор, сделав несколько шагов, открыл дверь в комнату. Подчиняясь привычке, ногой открыл, чтобы не оставлять на ручке отпечатки пальцев. Открыл и, вздрогнув, замер. С противоположной стены на него смотрело лицо. Не чужое лицо. Знакомое лицо. Его лицо. Его портрет. Точно такой же, что был на кладбищенском памятнике. Только здесь большой. Перевязанный в правом верхнем углу черной траурной ленточкой.
И рядом, справа еще один портрет. Точно так же перевязанный траурной лентой. Портрет отца. Значит, отец тоже...
«Нет! Почему тоже?» — испугался он своей мгновенно промелькнувшей мысли. Не тоже. Не тоже! Потому что он не умер. Он жив. Вот он. Стоит рядом со своей фотографией.
Не умер! Хотя ему много лет внушали другую, более угодную Конторе мысль, вымарывая из памяти прошлое. Удачно вымарывая.
И, может быть, вымарали бы окончательно, если бы он, по случайности, не спрыгнул с поезда и не оказался здесь, в своем городе. А теперь уже в своей квартире.
Ревизор отвел глаза от портретов. Огляделся. Увидел дверь. В свою комнату. В ту комнату, где он жил восемнадцать лет, двадцать лет назад.
Что теперь там? В комнате, где он не был почти четверть века.
Он открыл дверь. Увидел стол, кровать, книжные полки. Тот же самый стол, ту же самую кровать, те же самые полки и те же книги... В его комнате ничего не изменилось. В его комнате ничего не меняли.
Он протянул руку к полке. Вытащил первую попавшуюся книгу. «Робинзон Крузо». Любимая книга. Тогда. Теперь нет. Теперь, пожив двадцать лет робинзоном в океане людей, он ему не завидует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Ревизор остановился.
Устав? Или родители?
Родина? Или Родина?
Если решать самому? Без оглядки на писаные и неписаные правила Конторы. Если решать, а не беспрекословно подчиняться!
Устав!
Но и родители!
Но и родители! Которых он не видел двадцать лет. Потому что не имел права видеть. И теперь, находясь от них в нескольких километрах, в сорока минутах ходьбы, не имеет права! Потому что встреча с родственниками приравнивается в Конторе к провалу. И родственники, увидевшие и узнавшие своего умершего много лет назад сына или брата, не должны передать эту опасную для Конторы информацию дальше, а должны...
А если не увидели?
Если увидел только он? А они нет? Если встреча была односторонней? Если, допустим, он встретил их на улице и они его не узнали? Можно ли тогда расценивать их встречу нарушением правил Конторы?
Если он их встретит на улице и они его не узнают! И, значит, не узнают о существовании Конторы!
Разве может быть наказуема случайность?
Нет!
Ну и, значит, можно все свалить на случайность. Тем более что это действительно случайность, так как в этот город он попал не по своей охоте. Случайно попал! В силу обстоятельств.
А раз так, то пусть случайность прорастет случайностью!
Пусть судьба, приведшая его в этот город, приведет его в его дом!
Ревизор повернулся и быстро, почти бегом, пошел к автобусной остановке.
Пусть будет так, как должно быть. Как должно быть по справедливости!..
Автобус остановился на знакомой остановке.
— "Школа", — объявил водитель.
Его школа! В которой он учился. Из которой ушел в армию и из нее почти сразу же в первую Учебку.
Школа...
Ревизор выскочил из автобуса. Пошел по знакомым, но уже почти забытым улицам.
Там должен быть магазин. Кажется, хлебный.
«Там» был магазин. Но давно уже не хлебный, уже торгующий черт знает чем.
Еще квартал и поворот. Откуда будет виден его дом. Его подъезд...
Ревизор прибавил шаг. И тут же остановился. И сел на первую подвернувшуюся скамейку.
Стоп! Так нельзя. Нельзя бежать, оглядываться, жадно рассматривать окружающий пейзаж. Нельзя выдавать свое волнение. Выделяться из толпы.
Надо успокоиться. Надо вести себя как на задании. Рассудочно и хладнокровно.
Кто сказал, что это его дом? Он уже давно может быть не его, может быть чужим. За двадцать лет чего только не бывает.
Размены, продажи... Смерти. Да, бывают смерти! Потому что человек смертей. И выбывает из квартир в том числе и по этой причине.
И тогда... и тогда в его доме его никто не ждет. Ревизор высидел на скамейке пять минут. Пока не успокоился. Пока не вошел в рабочий ритм.
Ну что? Пошли?
Пошли!
Ревизор обогнул угол дома. Вошел во двор. В свой двор. С незнакомыми песочницами, скамейками, детскими турниками. С неузнаваемыми, выросшими под крыши домов деревьями. Увидел подъезды. Один из которых был его подъездом. Совершенно таким, каким был раньше. Поднялся по ступенькам крыльца. Потянул на себя дверь.
Подъезд тоже не изменился. Подъезд был тот же. И пах так же. И даже надписи на стенах были похожи. Кольки и Машки соединялись плюсами. А Петька был дурак. Только двери... Двери были сплошь металлические. В его времена они были деревянные. С одним-единственным замком.
Ревизор поднялся на свой этаж. Остановился.
Что дальше?
О том, что делать дальше, он не думал. Он шел к своей двери, не имея никаких конкретных намерений. Просто шел. Чтобы дойти.
А что, если?.. Если позвонить? Просто чтобы увидеть, кто откроет дверь. Просто увидеть... И тут же уйти, извинившись, что не туда попал, что перепутал адрес.
Ведь прошло столько лет. Разве можно его узнать? Разве можно узнать в сорокалетнем мужчине, перепутавшем двери, умершего двадцать лет назад восемнадцатилетнего пацана?..
Ревизор потянулся к кнопке звонка, не додумав мысль. Что было ему не свойственно. Что было не свойственно работникам Конторы.
Он нажал кнопку.
Еще раз.
И еще раз.
За дверью было тихо.
Он постучал.
Никто не ответил.
Тогда, может быть... Раз уже... Потому что теперь все равно.
Действительно все равно. Он преступил разрешенную рань уже только тем, что захотел увидеть своих родителей, увидеть свой дом. И уж тем более преступил, придя сюда. Теперь не важно, что он сделает дальше. Он уже сделал больше, чем было позволительно. Он уже нарушил главный Закон Конторы. Закон сохранения Тайны.
Ну и, значит...
Ревизор осмотрел дверь. Замок был один. И был самым примитивным. Старым. К которому не могла подойти его предназначенная для более современных замков универсальная отмычка.
Он осмотрелся, подобрал потерянную какой-то женщиной проволочную заколку. Изогнул ее в нескольких местах, сунул в замочную скважину, повернул раз, другой, притирая импровизированную отмычку к зубчикам замка, услышал легкие щелчки, еще повернул и толкнул дверь. Дверь открылась.
— Есть кто? У вас дверь открыта! — крикнул он.
Тишина.
Когда Ревизор подбирал к замку отмычку, открывал дверь и спрашивал, есть ли кто-нибудь дома, он действовал автоматически. Как всегда действовал, входя в чужую квартиру. Пусть даже в бывшую свою.
И дальше он тоже делал то, что должен был делать. Прошел в коридор. Открыл электрический счетчик, вывернул пробки, с корнем вырвал высунувшиеся наружу провода. Под счетчиком набросал найденные тут же в ящике прихожей инструменты — плоскогубцы, молоток, отвертки, изоленту. Накинул на плечи снятую с вешалки телогрейку.
И лишь после этого огляделся.
Квартира была его! Его родителей! Этот он понял сразу. В этой квартире ничего не изменилось. Разве только холодильник в коридоре. Другой холодильник. И другая одежда на вешалке. Пуховики. Тогда пуховиков не было.
Но пуховики и холодильник не в счет.
Ревизор, сделав несколько шагов, открыл дверь в комнату. Подчиняясь привычке, ногой открыл, чтобы не оставлять на ручке отпечатки пальцев. Открыл и, вздрогнув, замер. С противоположной стены на него смотрело лицо. Не чужое лицо. Знакомое лицо. Его лицо. Его портрет. Точно такой же, что был на кладбищенском памятнике. Только здесь большой. Перевязанный в правом верхнем углу черной траурной ленточкой.
И рядом, справа еще один портрет. Точно так же перевязанный траурной лентой. Портрет отца. Значит, отец тоже...
«Нет! Почему тоже?» — испугался он своей мгновенно промелькнувшей мысли. Не тоже. Не тоже! Потому что он не умер. Он жив. Вот он. Стоит рядом со своей фотографией.
Не умер! Хотя ему много лет внушали другую, более угодную Конторе мысль, вымарывая из памяти прошлое. Удачно вымарывая.
И, может быть, вымарали бы окончательно, если бы он, по случайности, не спрыгнул с поезда и не оказался здесь, в своем городе. А теперь уже в своей квартире.
Ревизор отвел глаза от портретов. Огляделся. Увидел дверь. В свою комнату. В ту комнату, где он жил восемнадцать лет, двадцать лет назад.
Что теперь там? В комнате, где он не был почти четверть века.
Он открыл дверь. Увидел стол, кровать, книжные полки. Тот же самый стол, ту же самую кровать, те же самые полки и те же книги... В его комнате ничего не изменилось. В его комнате ничего не меняли.
Он протянул руку к полке. Вытащил первую попавшуюся книгу. «Робинзон Крузо». Любимая книга. Тогда. Теперь нет. Теперь, пожив двадцать лет робинзоном в океане людей, он ему не завидует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105