это долина, где покоится великий Ментухотеп-хапет-Ра. Больше я не скажу ничего, пока ты не увидишь его своими глазами. Мы едем завтра. Приходи к ступеням на берегу через час после рассвета и возьми сандалии, потому что дорога кое-где идет по камням.
– Я приду. Но почему вы выбрали меня, ваше высочество? Чем я могу вам помочь?
– Я расскажу тебе, о чем мечтаю, и ты меня поймешь. Я поделилась бы с Инени, но он не поймет, как бы ни старался. А с тобой, жрец, мы испытанные друзья, хотя не встречались и десяти раз за всю жизнь. Ты знаешь мою душу. Или я ошибаюсь?
– Я глубоко почитаю вас, царевич, но не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь сможет сказать, что знает вашу душу. Мне кажется, вы доверяете мне, и именно это хотите сказать. Вы не боитесь меня, потому что я никто, маленький прислужник из храма.
– Ты перестал быть маленьким прислужником из храма в тот миг, когда впервые оказался' в присутствии Инени, – ответила она. – Но кто ты теперь?
Под ними рывками двигались огоньки, то и дело пересекаясь на окруженных деревьями дорожках сада, – это качались фонари в руках стражников. Свита Хатшепсут и раб Сенмута ждали их у нижней ступени лестницы, но двое на крыше сидели неподвижно, каждый был погружен в собственные мысли. Они с трудом могли разглядеть друг друга, так было темно.
Когда раздался звук трубы, призывающей к обеду, первой пошевелилась Хатшепсут.
– Сегодня я не хочу есть. Иди, жрец, увидимся завтра. Это был приказ. Он неуклюже встал и поклонился, но она уже не глядела на него. Ее взгляд был устремлен за реку, точно она надеялась усилием воли рассеять тьму и увидеть свою долину. Сенмут сбежал по лестнице. Он больше не задавался вопросом, что будет с ним дальше. Он был готов принять свою судьбу.
На следующий день он поспешил к ступеням у воды и нашел там Хатшепсут; она стояла на палубе своей охотничьей ладьи, а рядом с ней находился носитель опахала. Для защиты от жары она надела плащ из ослепительно белого льна; носитель опахала, нубиец, был черен как ночь. Сенмут невольно вспомнил рисунок, который видел в одном из драгоценных свитков Инени: «Душа начинает свое путешествие в подземный мир». Поклонившись, он взобрался на борт, и гребцы, обливаясь потом, оттолкнули лодку от берега.
– Пойдем под навес, – сказала она. – Здесь уже невыносимо жарко. Отец разрешил мне поехать, но предупредил, чтобы я не заходила дальше в горы, чем это будет необходимо. Однако может статься, в такую жару я и вовсе никуда не пойду.
Она указала на сложенные у борта носилки с торчавшим над ними зонтиком. Потом критически посмотрела на него.
– Глаза надо красить, тогда солнце не так слепит, – сказала она. – Та-кха'ет!
Из каюты вынырнула рабыня и, щурясь от яркого света, замерла в ожидании.
– Принеси косметическую шкатулку и кисточки! – приказала Хатшепсут, и девушка, странно покачиваясь и почти не отрывая от палубы ног, заскользила прочь, а Сенмут не мог оторвать глаз от ее изогнутой спины.
– Это моя новая рабыня, Та-кха'ет, – пояснила Хатшепсут, заметив одобрительный взгляд Сенмута. – Очень усердная и исполнительная, но говорит мало. А теперь, Та-кха'ет, – обратилась она к девушке, едва та вернулась, – возьми черную краску и обведи этому жрецу глаза.
Она сама выбрала кисть и передала ее рабыне.
– Только не слишком сильно, и побыстрее. До некрополя рукой подать.
Та-кха'ет опустилась перед Сенмутом на колени, поставила шкатулку на палубу и открыла ее. Ее лицо ничего не выражало, но, обмакнув кисточку в бутылочку с черной краской, она улыбнулась.
– Господин, закройте, пожалуйста, глаза, – сказала она, и Сенмут повиновался, чувствуя, как порхают возле его щек теплые руки, а прохладная влажная кисть скользит вдоль век.
– А теперь откройте, – раздался голос Та-кха'ет. Ее овальное личико с зелеными глазами, смотревшими из-под рыжей челки, было так близко, что, подайся он немного вперед, и они соприкоснулись бы носами. Он наблюдал, как она работает, зажав кончик языка между зубами, от ее дыхания пахло сладостями и анисовым семенем. Закончив, она села на пятки, любуясь делом своих рук, но по одному слову Хатшепсут торопливо закрыла шкатулку и исчезла. Лодка ткнулась носом в ступени мертвых, и они встали.
– Она знает свое дело, – сказала Хатшепсут. – Краска тебе к лицу. А теперь пора, дорога длинная. Думаю, мне лучше поехать. Приготовьте носилки! – крикнула она гребцам.
Сенмут сошел за ней на берег, где были приготовлены носилки. Нубиец раскрыл зонтик, от которого на землю пролилась крохотная лужица тени, Хатшепсут забралась внутрь и легла, опираясь на локоть, чтобы удобно было разговаривать с Сенмутом по дороге.
Они тронулись, и скоро она умолкла, задумчиво глядя перед собой. Сенмут, нубиец и двое носильщиков обливались потом от жара, который одуряющими волнами исходил от раскаленного песка и скал, заставляя плавиться все вокруг, так что тропа перед ними расплывалась и дрожала от зноя. Скоро она резко нырнула вправо, но еще раньше Сенмут успел заметить другую тропу, совсем свежую и широкую. Она брала начало от дикой тропы, по которой шли они, и устремлялась прямо туда, где утесы встречались с пустыней. Но и там тропа не обрывалась, а бежала дальше. Сенмут разглядел на ней следы, оставленные быками, и отпечатки множества человеческих ног. Все это удивило его, но по команде Хатшепсут он свернул вправо, и скоро тропа, петляя, поползла вверх.
Через несколько минут у него заболели ноги, а подъем все не кончался. Как раз тогда, когда он понял, что не сделает больше ни шагу без глотка воды, утесы накрыли их своей тенью и Хатшепсут приказала остановиться у их подножия. Откуда-то из глубины носилок была извлечена фляга с водой, и люди пустили ее по кругу. Хатшепсут приказала носильщикам ждать, не сходя с места. Потом жестом велела нубийцу взять зонт и идти за ними.
– Он глух, – пояснила она деловито, – так что при нем можно говорить о чем угодно.
Хатшепсут, Сенмут и огромный негр снова пустились в путь. Но на этот раз долго идти не пришлось: внезапно их глазам открылась глубокая и просторная долина, чье ровное, точно пол, дно с трех сторон обрамляли утесы. Все трое остановились, и Хатшепсут едва слышно вздохнула.
– Узри священное место упокоения Осириса-Ментухоте-па, – сказала она.
Они умолкли, и Сенмут, стоя в тени зонта, почувствован, как его охватывает благоговение. Это и впрямь было священное, таинственное место, достойное владык. Он вдруг показался себе самозванцем, мелким и незначительным. Солнце лило в долину свет из вечно полной горящей чаши, и ни один звук не нарушал ее покой.
– Я хочу строить здесь, – сказала Хатшепсут, чей голос почти потерялся в гнетущей тишине. – Это моя священная долина, монумент, выражающий мою божественную сущность. Сюда будут приходить позднее люди, здесь они станут воздавать мне почести. Но как мне построить храм, достойный меня? Такой же прекрасный, как я сама? Я не хочу, чтобы это была пирамида наподобие той, в которой покоится могущественный Ментухотеп, ибо мне кажется, что нависшие над ней угрюмые скалы лишают ее величия. Но тогда что? Удастся ли нам вместе придумать, какая драгоценность достойна того, чтобы украсить собой венец этих гор?
Сенмут не отвечал. Цепким глазом архитектора он уже прикидывал расстояния, оценивал пропорции, измерял высоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
– Я приду. Но почему вы выбрали меня, ваше высочество? Чем я могу вам помочь?
– Я расскажу тебе, о чем мечтаю, и ты меня поймешь. Я поделилась бы с Инени, но он не поймет, как бы ни старался. А с тобой, жрец, мы испытанные друзья, хотя не встречались и десяти раз за всю жизнь. Ты знаешь мою душу. Или я ошибаюсь?
– Я глубоко почитаю вас, царевич, но не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь сможет сказать, что знает вашу душу. Мне кажется, вы доверяете мне, и именно это хотите сказать. Вы не боитесь меня, потому что я никто, маленький прислужник из храма.
– Ты перестал быть маленьким прислужником из храма в тот миг, когда впервые оказался' в присутствии Инени, – ответила она. – Но кто ты теперь?
Под ними рывками двигались огоньки, то и дело пересекаясь на окруженных деревьями дорожках сада, – это качались фонари в руках стражников. Свита Хатшепсут и раб Сенмута ждали их у нижней ступени лестницы, но двое на крыше сидели неподвижно, каждый был погружен в собственные мысли. Они с трудом могли разглядеть друг друга, так было темно.
Когда раздался звук трубы, призывающей к обеду, первой пошевелилась Хатшепсут.
– Сегодня я не хочу есть. Иди, жрец, увидимся завтра. Это был приказ. Он неуклюже встал и поклонился, но она уже не глядела на него. Ее взгляд был устремлен за реку, точно она надеялась усилием воли рассеять тьму и увидеть свою долину. Сенмут сбежал по лестнице. Он больше не задавался вопросом, что будет с ним дальше. Он был готов принять свою судьбу.
На следующий день он поспешил к ступеням у воды и нашел там Хатшепсут; она стояла на палубе своей охотничьей ладьи, а рядом с ней находился носитель опахала. Для защиты от жары она надела плащ из ослепительно белого льна; носитель опахала, нубиец, был черен как ночь. Сенмут невольно вспомнил рисунок, который видел в одном из драгоценных свитков Инени: «Душа начинает свое путешествие в подземный мир». Поклонившись, он взобрался на борт, и гребцы, обливаясь потом, оттолкнули лодку от берега.
– Пойдем под навес, – сказала она. – Здесь уже невыносимо жарко. Отец разрешил мне поехать, но предупредил, чтобы я не заходила дальше в горы, чем это будет необходимо. Однако может статься, в такую жару я и вовсе никуда не пойду.
Она указала на сложенные у борта носилки с торчавшим над ними зонтиком. Потом критически посмотрела на него.
– Глаза надо красить, тогда солнце не так слепит, – сказала она. – Та-кха'ет!
Из каюты вынырнула рабыня и, щурясь от яркого света, замерла в ожидании.
– Принеси косметическую шкатулку и кисточки! – приказала Хатшепсут, и девушка, странно покачиваясь и почти не отрывая от палубы ног, заскользила прочь, а Сенмут не мог оторвать глаз от ее изогнутой спины.
– Это моя новая рабыня, Та-кха'ет, – пояснила Хатшепсут, заметив одобрительный взгляд Сенмута. – Очень усердная и исполнительная, но говорит мало. А теперь, Та-кха'ет, – обратилась она к девушке, едва та вернулась, – возьми черную краску и обведи этому жрецу глаза.
Она сама выбрала кисть и передала ее рабыне.
– Только не слишком сильно, и побыстрее. До некрополя рукой подать.
Та-кха'ет опустилась перед Сенмутом на колени, поставила шкатулку на палубу и открыла ее. Ее лицо ничего не выражало, но, обмакнув кисточку в бутылочку с черной краской, она улыбнулась.
– Господин, закройте, пожалуйста, глаза, – сказала она, и Сенмут повиновался, чувствуя, как порхают возле его щек теплые руки, а прохладная влажная кисть скользит вдоль век.
– А теперь откройте, – раздался голос Та-кха'ет. Ее овальное личико с зелеными глазами, смотревшими из-под рыжей челки, было так близко, что, подайся он немного вперед, и они соприкоснулись бы носами. Он наблюдал, как она работает, зажав кончик языка между зубами, от ее дыхания пахло сладостями и анисовым семенем. Закончив, она села на пятки, любуясь делом своих рук, но по одному слову Хатшепсут торопливо закрыла шкатулку и исчезла. Лодка ткнулась носом в ступени мертвых, и они встали.
– Она знает свое дело, – сказала Хатшепсут. – Краска тебе к лицу. А теперь пора, дорога длинная. Думаю, мне лучше поехать. Приготовьте носилки! – крикнула она гребцам.
Сенмут сошел за ней на берег, где были приготовлены носилки. Нубиец раскрыл зонтик, от которого на землю пролилась крохотная лужица тени, Хатшепсут забралась внутрь и легла, опираясь на локоть, чтобы удобно было разговаривать с Сенмутом по дороге.
Они тронулись, и скоро она умолкла, задумчиво глядя перед собой. Сенмут, нубиец и двое носильщиков обливались потом от жара, который одуряющими волнами исходил от раскаленного песка и скал, заставляя плавиться все вокруг, так что тропа перед ними расплывалась и дрожала от зноя. Скоро она резко нырнула вправо, но еще раньше Сенмут успел заметить другую тропу, совсем свежую и широкую. Она брала начало от дикой тропы, по которой шли они, и устремлялась прямо туда, где утесы встречались с пустыней. Но и там тропа не обрывалась, а бежала дальше. Сенмут разглядел на ней следы, оставленные быками, и отпечатки множества человеческих ног. Все это удивило его, но по команде Хатшепсут он свернул вправо, и скоро тропа, петляя, поползла вверх.
Через несколько минут у него заболели ноги, а подъем все не кончался. Как раз тогда, когда он понял, что не сделает больше ни шагу без глотка воды, утесы накрыли их своей тенью и Хатшепсут приказала остановиться у их подножия. Откуда-то из глубины носилок была извлечена фляга с водой, и люди пустили ее по кругу. Хатшепсут приказала носильщикам ждать, не сходя с места. Потом жестом велела нубийцу взять зонт и идти за ними.
– Он глух, – пояснила она деловито, – так что при нем можно говорить о чем угодно.
Хатшепсут, Сенмут и огромный негр снова пустились в путь. Но на этот раз долго идти не пришлось: внезапно их глазам открылась глубокая и просторная долина, чье ровное, точно пол, дно с трех сторон обрамляли утесы. Все трое остановились, и Хатшепсут едва слышно вздохнула.
– Узри священное место упокоения Осириса-Ментухоте-па, – сказала она.
Они умолкли, и Сенмут, стоя в тени зонта, почувствован, как его охватывает благоговение. Это и впрямь было священное, таинственное место, достойное владык. Он вдруг показался себе самозванцем, мелким и незначительным. Солнце лило в долину свет из вечно полной горящей чаши, и ни один звук не нарушал ее покой.
– Я хочу строить здесь, – сказала Хатшепсут, чей голос почти потерялся в гнетущей тишине. – Это моя священная долина, монумент, выражающий мою божественную сущность. Сюда будут приходить позднее люди, здесь они станут воздавать мне почести. Но как мне построить храм, достойный меня? Такой же прекрасный, как я сама? Я не хочу, чтобы это была пирамида наподобие той, в которой покоится могущественный Ментухотеп, ибо мне кажется, что нависшие над ней угрюмые скалы лишают ее величия. Но тогда что? Удастся ли нам вместе придумать, какая драгоценность достойна того, чтобы украсить собой венец этих гор?
Сенмут не отвечал. Цепким глазом архитектора он уже прикидывал расстояния, оценивал пропорции, измерял высоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134