Как ты думаешь, нельзя ли на рынке обменять парик на воинскую плетку, я ведь вряд ли соберусь еще раз повидаться с ней, какой бы мягкой она ни была.
Я сказал, что это возможно, и снова напомнил, что спешу. Но Хоремхеб и не подумал уходить. Он пожаловался, что у него во рту привкус ила и что ему омерзителен запах женщины, который сохранили его руки. Он обнюхал также меня и решил, что я тоже, наверное, провел ночь с женщиной, потому что пахну притираниями. Я сказал, что был у брадобрея, ибо мне показалось оскорбительным ставить Нефернефернефер рядом с его женщиной. У меня было чувство, что со мной случилось нечто совсем иное, чем с ним, и все мое существо оплели невидимые золотые нити. Я, пожалуй, был прав, потому что важно, наверное, не то, что человек делает, а то, что чувствует его сердце тогда, когда он делает это.
- Ты помнишь клятву, которую я принес? - спросил Хоремхеб. - Я действительно очень много выпил, но вино прояснило для меня многие вещи, о которых я думал. Я понял, что все те, кто кичится своим богатством и знатностью, - это всего лишь мухи, кружащиеся надо мной. Может быть, и принцесса Бакетамон, та, которую я люблю, тоже кичливая муха по сравнению со мной. Единственное, что имеет значение, это власть. А без оружия нет власти. Так что мой сокол не ошибся, сделав меня воином.
- Власть не у тех, кто сражается, - сказал я, - а у тех, кто посылает воинов сражаться за них.
- Я не дурак, - сказал Хоремхеб. - Но тот, кто сидит в высоком кресле и воображает себя повелителем, может быть, на самом деле никем и не повелевает, ибо настоящей властью тайно владеют совсем другие люди. Я думаю, что коллегия жрецов Амона имеет большую власть в Египте и что у того жреца, который сидит по правую руку царицы-матери, сейчас в руках огромная сила. Но если бы кто-то собрал войска, заставил их выполнять свои приказы и повел на войну, именно этот человек оказался бы истинным властителем.
- И все-таки ты глуп, - возразил я, - ибо воин должен принести клятву верности фараону. А фараон всегда выше всех.
- Ты прав, - согласился Хоремхеб, - воин должен быть предан высшему лицу, на этом держится вся воинская дисциплина, без верности нет армии. Простых людей верности учит плетка, но если военачальник не верен, то и его подчиненные не верны - вот в чем беда. И все-таки я собираюсь остаться в Фивах, пока не пробьет мой час. Переспав с женщиной, я стал гораздо спокойнее, и, хотя по-прежнему люблю недостижимую, любовь в моем сердце так улеглась, что она мучает меня не больше обычных болей в желудке. Поэтому, я благодарен тебе, друг мой Синухе, за добрые советы, и если тебе когда-нибудь потребутся совет или помощь, ты найдешь меня в Золотом дворце.
Наконец он ушел на рынок менять зеленый парик на плетку старшего офицера, а я нанял носилки, поскольку не хотел пачкать ноги и одежду уличной пылью, и велел носильщикам поскорее примчать меня к дому Нефернефернефер. Мой одноглазый слуга Каптах озабоченно глядел мне вслед и качал головой, так как я еще никогда не покидал своей рабочей комнаты среди дня, и он боялся, что раз я пренебрегаю больными, их подношения иссякнут. Но у меня в голове была одна-единственная мысль, и тело мое горело, словно в огне, хотя этот огонь был нежным.
Служанка впустила меня и провела в комнату Нефернефернефер. Она как раз прихорашивалась перед зеркалом и посмотрела на меня холодными, словно зеленый камень, глазами.
- Чего ты хочешь, Синухе? - спросила она. - Твое присутствие вызывает во мне досаду.
- Ты хорошо знаешь, чего я хочу, - сказал я и попытался ее обнять, помня о том, как добра она была ночью.
Но она резко меня отстранила.
- Ты глуп и мешаешь мне, - раздраженно проговорила она. - Разве ты не видишь, что я должна привести себя в порядок? В Фивы прибыл купец из Сидона, у которого есть найденная в гробнице диадема царицы. Сегодня вечером кто-то подарит ее мне - я уже давно мечтаю о таком украшении, какого нет ни у него. Для этого я должна подкрасить свое лицо и омыться благовониями.
Она без стеснения разделась и позволила служанке умастить душистыми маслами все ее тело. Я глядел на ее красоту, и сердце мое поднялось к горлу, а ладони вспотели.
- Чего ты медлишь, Синухе, - спросила она, продолжая беспечно лежать в постели, когда рабыня скрылась. - Почему ты не уходишь? Я должна одеться.
И тут страсть меня одолела, я бросился к ней, но она отстранила меня так искусно, что я ничего не мог с ней поделать, и заплакал от бессильного вожделения. Наконец я сказал:
- Будь у меня деньги, я купил бы тебе диадему, ты это хорошо знаешь. И я не хочу, чтобы кто-то другой касался тебя. Лучше я умру.
- В самом деле? - легко сказала Нефернефернефер, чуть прикрыв глаза. Ты в самом деле не хочешь, чтобы кто-нибудь другой ласкал меня? А если бы я пожертвовала тебе этот день? Если бы я пила и ела и веселилась с тобой, Синухе, если бы я сделала это сегодня, ибо о завтрашнем дне никому неведомо? Что бы ты дал мне за это? - Она закинула руки за голову и потянулась в кровати так, что ее шелковистый живот провалился, и на всем теле не было ни волосинки - ни на голове, ни в других местах, где они обычно растут.
- Что бы ты дал мне? - повторила она, снова потягиваясь и глядя на меня.
- Мне нечего тебе дать, - отвечал я, осматривая ее покои, где ложе было из слоновой кости и черного дерева, пол - из ляпис-лазури, а вазы - из золота. - У меня на самом деле нет ничего такого, что я мог бы тебе подарить, - сказал я, чувствуя слабость в ногах и собираясь повернуться, чтобы уйти. Но она задержала меня.
- Мне жаль тебя, Синухе, - сказала она беспечно, снова мягко потягиваясь. - Ты и в самом деле не отдашь мне лучшее свое достояние, хотя, вспоминая об этом, я понимаю, что его ценность сильно преувеличивается. Но у тебя есть дом, мебель, вещи и инструменты, необходимые врачу. Ты, пожалуй, не совсем беден.
Я задрожал с ног до головы, но сказал:
- Это все твое, Нефернефернефер, если ты только пожелаешь. Все будет твое, если повеселишься со мной сегодня. Правда, все это недорогое, но дом оборудован для целителя, и какой-нибудь ученик из Дома Жизни может дать за него неплохую цену, если у его родителей есть средства.
- Ты думаешь? - спросила она, повернувшись ко мне обнаженной спиной, и стала оглядывать себя в зеркало, проводя пальцами по черным черточкам бровей. - Будь по-твоему. Позови писца, пусть он составит дарственную, чтобы я смогла перевести на свое имя все, чем ты владеешь. Ибо хотя я живу одна, я не какая-нибудь презренная женщина и должна заботиться о своем будущем, если ты бросишь меня, Синухе.
Я не отрывал глаз от ее обнаженной спины, и язык у меня прилип к гортани, а сердце забилось так бешено, что я торопливо ушел и разыскал ученого писца, который быстро составил все нужные документы и отнес их на хранение в архив фараона. Когда я вернулся, Нефернефернефер была одета в царский лен, на голове у нее был парик, красный, словно золото, на шее, запястьях и ладыжках звенели невиданные украшения, а у дверей ее дома стояли дорогие носилки.
Я отдал ей расписку ученого писца и сказал:
- Все, что у меня есть, теперь принадлежит тебе, Нефернефернефер, все твое, и даже платье на мне - тоже. Давай сегодня вместе пить, есть и веселиться, ибо завтрашний день никому не ведом.
Она взяла расписку, небрежно сунула ее в шкатулку эбенового дерева и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230
Я сказал, что это возможно, и снова напомнил, что спешу. Но Хоремхеб и не подумал уходить. Он пожаловался, что у него во рту привкус ила и что ему омерзителен запах женщины, который сохранили его руки. Он обнюхал также меня и решил, что я тоже, наверное, провел ночь с женщиной, потому что пахну притираниями. Я сказал, что был у брадобрея, ибо мне показалось оскорбительным ставить Нефернефернефер рядом с его женщиной. У меня было чувство, что со мной случилось нечто совсем иное, чем с ним, и все мое существо оплели невидимые золотые нити. Я, пожалуй, был прав, потому что важно, наверное, не то, что человек делает, а то, что чувствует его сердце тогда, когда он делает это.
- Ты помнишь клятву, которую я принес? - спросил Хоремхеб. - Я действительно очень много выпил, но вино прояснило для меня многие вещи, о которых я думал. Я понял, что все те, кто кичится своим богатством и знатностью, - это всего лишь мухи, кружащиеся надо мной. Может быть, и принцесса Бакетамон, та, которую я люблю, тоже кичливая муха по сравнению со мной. Единственное, что имеет значение, это власть. А без оружия нет власти. Так что мой сокол не ошибся, сделав меня воином.
- Власть не у тех, кто сражается, - сказал я, - а у тех, кто посылает воинов сражаться за них.
- Я не дурак, - сказал Хоремхеб. - Но тот, кто сидит в высоком кресле и воображает себя повелителем, может быть, на самом деле никем и не повелевает, ибо настоящей властью тайно владеют совсем другие люди. Я думаю, что коллегия жрецов Амона имеет большую власть в Египте и что у того жреца, который сидит по правую руку царицы-матери, сейчас в руках огромная сила. Но если бы кто-то собрал войска, заставил их выполнять свои приказы и повел на войну, именно этот человек оказался бы истинным властителем.
- И все-таки ты глуп, - возразил я, - ибо воин должен принести клятву верности фараону. А фараон всегда выше всех.
- Ты прав, - согласился Хоремхеб, - воин должен быть предан высшему лицу, на этом держится вся воинская дисциплина, без верности нет армии. Простых людей верности учит плетка, но если военачальник не верен, то и его подчиненные не верны - вот в чем беда. И все-таки я собираюсь остаться в Фивах, пока не пробьет мой час. Переспав с женщиной, я стал гораздо спокойнее, и, хотя по-прежнему люблю недостижимую, любовь в моем сердце так улеглась, что она мучает меня не больше обычных болей в желудке. Поэтому, я благодарен тебе, друг мой Синухе, за добрые советы, и если тебе когда-нибудь потребутся совет или помощь, ты найдешь меня в Золотом дворце.
Наконец он ушел на рынок менять зеленый парик на плетку старшего офицера, а я нанял носилки, поскольку не хотел пачкать ноги и одежду уличной пылью, и велел носильщикам поскорее примчать меня к дому Нефернефернефер. Мой одноглазый слуга Каптах озабоченно глядел мне вслед и качал головой, так как я еще никогда не покидал своей рабочей комнаты среди дня, и он боялся, что раз я пренебрегаю больными, их подношения иссякнут. Но у меня в голове была одна-единственная мысль, и тело мое горело, словно в огне, хотя этот огонь был нежным.
Служанка впустила меня и провела в комнату Нефернефернефер. Она как раз прихорашивалась перед зеркалом и посмотрела на меня холодными, словно зеленый камень, глазами.
- Чего ты хочешь, Синухе? - спросила она. - Твое присутствие вызывает во мне досаду.
- Ты хорошо знаешь, чего я хочу, - сказал я и попытался ее обнять, помня о том, как добра она была ночью.
Но она резко меня отстранила.
- Ты глуп и мешаешь мне, - раздраженно проговорила она. - Разве ты не видишь, что я должна привести себя в порядок? В Фивы прибыл купец из Сидона, у которого есть найденная в гробнице диадема царицы. Сегодня вечером кто-то подарит ее мне - я уже давно мечтаю о таком украшении, какого нет ни у него. Для этого я должна подкрасить свое лицо и омыться благовониями.
Она без стеснения разделась и позволила служанке умастить душистыми маслами все ее тело. Я глядел на ее красоту, и сердце мое поднялось к горлу, а ладони вспотели.
- Чего ты медлишь, Синухе, - спросила она, продолжая беспечно лежать в постели, когда рабыня скрылась. - Почему ты не уходишь? Я должна одеться.
И тут страсть меня одолела, я бросился к ней, но она отстранила меня так искусно, что я ничего не мог с ней поделать, и заплакал от бессильного вожделения. Наконец я сказал:
- Будь у меня деньги, я купил бы тебе диадему, ты это хорошо знаешь. И я не хочу, чтобы кто-то другой касался тебя. Лучше я умру.
- В самом деле? - легко сказала Нефернефернефер, чуть прикрыв глаза. Ты в самом деле не хочешь, чтобы кто-нибудь другой ласкал меня? А если бы я пожертвовала тебе этот день? Если бы я пила и ела и веселилась с тобой, Синухе, если бы я сделала это сегодня, ибо о завтрашнем дне никому неведомо? Что бы ты дал мне за это? - Она закинула руки за голову и потянулась в кровати так, что ее шелковистый живот провалился, и на всем теле не было ни волосинки - ни на голове, ни в других местах, где они обычно растут.
- Что бы ты дал мне? - повторила она, снова потягиваясь и глядя на меня.
- Мне нечего тебе дать, - отвечал я, осматривая ее покои, где ложе было из слоновой кости и черного дерева, пол - из ляпис-лазури, а вазы - из золота. - У меня на самом деле нет ничего такого, что я мог бы тебе подарить, - сказал я, чувствуя слабость в ногах и собираясь повернуться, чтобы уйти. Но она задержала меня.
- Мне жаль тебя, Синухе, - сказала она беспечно, снова мягко потягиваясь. - Ты и в самом деле не отдашь мне лучшее свое достояние, хотя, вспоминая об этом, я понимаю, что его ценность сильно преувеличивается. Но у тебя есть дом, мебель, вещи и инструменты, необходимые врачу. Ты, пожалуй, не совсем беден.
Я задрожал с ног до головы, но сказал:
- Это все твое, Нефернефернефер, если ты только пожелаешь. Все будет твое, если повеселишься со мной сегодня. Правда, все это недорогое, но дом оборудован для целителя, и какой-нибудь ученик из Дома Жизни может дать за него неплохую цену, если у его родителей есть средства.
- Ты думаешь? - спросила она, повернувшись ко мне обнаженной спиной, и стала оглядывать себя в зеркало, проводя пальцами по черным черточкам бровей. - Будь по-твоему. Позови писца, пусть он составит дарственную, чтобы я смогла перевести на свое имя все, чем ты владеешь. Ибо хотя я живу одна, я не какая-нибудь презренная женщина и должна заботиться о своем будущем, если ты бросишь меня, Синухе.
Я не отрывал глаз от ее обнаженной спины, и язык у меня прилип к гортани, а сердце забилось так бешено, что я торопливо ушел и разыскал ученого писца, который быстро составил все нужные документы и отнес их на хранение в архив фараона. Когда я вернулся, Нефернефернефер была одета в царский лен, на голове у нее был парик, красный, словно золото, на шее, запястьях и ладыжках звенели невиданные украшения, а у дверей ее дома стояли дорогие носилки.
Я отдал ей расписку ученого писца и сказал:
- Все, что у меня есть, теперь принадлежит тебе, Нефернефернефер, все твое, и даже платье на мне - тоже. Давай сегодня вместе пить, есть и веселиться, ибо завтрашний день никому не ведом.
Она взяла расписку, небрежно сунула ее в шкатулку эбенового дерева и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230