Он с философическим спокойствием относился к тому, что его заставляют работать с «обрезками» материалов, оставшихся от экспериментов «почтенной научной гвардии» – Гейзенберга и иже с ним. Его – после низвержения – ограничивали в средствах, стесняли в возможностях, но он все-таки был блестящим экспериментатором и не терялся в самых сложных обстоятельствах, придумывая новые, неожиданные ходы.
Год назад, ревниво наблюдая за опытом Гейзенберга (порошковый уран и тяжелая вода внутри алюминиевого шара), он думал о том, что из-за этой алюминиевой оболочки нельзя точно измерить размножение нейтронов. Теперь он решил вообще обойтись без нее. Надо… заморозить тяжелую воду, и внутри этой ледяной глыбы выстроить решетку из урановых кубиков. Так и было сделано. 232 килограмма урана и 210 килограммов «тяжелого льда» заключили в парафиновый шар диаметром 75 сантиметров. Эксперимент проводился при температуре минус 12 градусов.
Догадка Дибнера подтвердилась. «Коэффициент размножения нейтронов» был гораздо выше, чем показывали опыты его коллег и, в частности, лейпцигский опыт Гейзенберга (L IV). Похоже было также, что схема, предложенная Дибнером (решетка из кубиков металлического урана), оказалась лучше (или хотя бы не хуже) традиционной схемы (чередование слоев урана и замедлителя).
Группа Дибнера готовила два новых эксперимента, чтобы узнать, как влияют на размножение нейтронов размеры реактора и температура. В первом случае эксперимент проводился при нормальной температуре, но реактор был тех же размеров, что и прежде. Во втором случае реактор увеличили вдвое, зато температуру не меняли. «Не сомневаюсь, что, увеличив данную конструкцию, мы непременно получили бы самовозбуждающийся реактор», – писал позднее Дибнер.
Однако профессор Гейзенберг, «верховный арбитр немецкой физики», не спешил признавать успех Дибнера. Выступая на совещании в Берлине 6 мая 1943 года, всего через несколько дней после столь блестящего опыта, он всячески превозносил свое (с Депелем) достижение годичной давности, а работы Дибнера интерпретировал так: «Вся его заслуга лишь в том, что он использовал более качественную аппаратуру, что и помогло ему достичь тех же результатов, что и мы. Гейзенберг всегда прав, а если не прав, смотрите начало фразы».
Главное же, Гейзенберг даже не упомянул, что конструкция реактора у «этого» Дибнера была совершенно иной. Готовясь к своему грандиозному эксперименту, профессор не намеревался идти на поводу у «опального физика» и менять что-либо в схеме. Все дело лишь «в измерительных приборах, а не в геометрии».
Попутно отметим еще одно заблуждение великого ученого. Он считал, что в реакторе, имеющем критические размеры само собой установится тепловое равновесие. На самом деле, если позабыть о кадмиевых регуляторах, дело кончится очень плохо. Сегодня мы знаем об этом. Гензенберг этого не знал. А стало быть, стоило ожидать худшего…
Совещание, на котором выступал Гейзенберг, проходило в стенах Германской академии авиационных исследований. Помимо него здесь слушали Отто Гана (расщепление ядра и значение этого открытия – изложено в общих чертах), профессора Клузиуса (способы разделения изотопов урана-235), профессора Боте (проекты циклотронов и бетатронов). А вот «шеф всея немецкой ядерной физики», ариец и партиец Эзау остерегся приехать сюда. Вожди рейха и, главное, фюрер недолюбливали эту академию – тем более месяц назад профессор Карл Рамзауэр, председатель Физического общества, использовал здешнюю трибуну, чтобы отругать власти за то, что они мешают нормальным научным исследованиям в стране. Неслыханное вольнодумство! Потому Абрахам Эзау, ревностно вторивший окрикам «сильных мира сего», не появился перед взорами своих подчиненных. Так же благоразумно поступили и другие важные персоны, начиная с генерал-фельдмаршала Мильха.
Гейзенберг же говорил не только об опытах своего строптивого коллеги и не столько о них, сколько об устройстве атомной бомбы. Его слова, как всегда, были доступны и понятны самым неподготовленным слушателям. Вот он заботливо показывает слайд, на котором изображено то, что случится, если «изготовить большое количество урана-235». Нейтроны начнут беспрестанно размножаться. Если кусок урана-235 достаточно велик, то внутри него образуется столько нейтронов, что они не успеют покинуть поверхность металла. Большая часть вещества мгновенно расщепится. Все займет какую-то долю секунды, и за эту долю секунды высвободится неимоверное количество энергии. Произойдет взрыв.
Теперь понятно, заключал Гейзенберг, почему так важны успешные опыты с ультрацентрифугой, которые проводил в прошлом году профессор Хартек, и другие опыты, поставленные недавно. Все потому, что во время них удавалось обогатить уран-235.
Сторонники немецкой «атомной бомбы» могли лишь сожалеть, что видные военные и политики не слышали эту внятную и увлекательную лекцию.
Весной 1943 года стало ясно, что недавняя реорганизация пользу науке не принесла. Мало было проку от «президиума», куда вошли 21 министр, высшие офицеры и руководители партии, в том числе Гиммлер, но где не оказалось ни одного ученого.
Ученые старались теперь не компрометировать себя близкими сношениями с партией победившего национал-социализма и делали для окончательной и бесповоротной ее победы в войне меньше, чем делали для своей победы ученые любой другой враждебной нацистам державы. Да и как им было не отдаляться от этой власти? При ней были объявлены «еврейскими» и, значит, «декадентскими» и «тлетворными» все теории, лежавшие в основе современной физики. Блестящие немецкие теоретики не могли нормально работать, потому что любую их оригинальную мысль оппоненты готовы были заклеймить как «проникнутую еврейским духом». Могли ли немецкие физики надеяться на то, что им удастся овладеть энергией атома, ежели партия отвергла «нечестивую» частную теорию относительности «жида Эйнштейна»?
«По злобе своей да судимы будут». В этой научной брани верх взял гений Эйнштейна, и атомная бомба была создана в его новой стране – США.
Кстати, а как видные немецкие ученые относились к такой «партийной интерпретации» науки? Одни, как Вейцзеккер, – недаром он родился в семье дипломата, – пытались умиротворить непримиримый нацистский гнев, другие, как Макс фон Лауэ, отважно бросали вызов творцам «нового научного канона» и ворошили старое, возвращая к жизни вычеркнутые имена. В письме от 22 мая 1943 года профессор Менцель менторским тоном наставлял великого физика, получившего Нобелевскую премию еще тридцать лет назад: «Немецкие исследователи четко дистанцируются от теории Эйнштейна». (Лауэ, приглашенный для чтения лекций в Швецию, с почтением говорил об этой теории вместо того, чтобы соблюдать «дистанцию огромного размера».) Вейцзеккер, узнав об этой истории, советовал Лауэ замять «оплошность», ответив, что частная теория относительности «в основном была разработана в трудах арийцев Лоренца и Пуанкаре». Однако Лауэ не пошел на компромисс и направил в один из научных журналов «вызывающе неприличную» статью о теории относительности. «Вот мой ответ», – писал он Вейцзеккеру.
А тем временем в США завершилось сооружение трех установок для изготовления тяжелой воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139