Один из этих двоих должен был быть агентом НКВД. Начальник тюрьмы должен был также подготовить нужное количество помещений для допросов и обеспечить «особые меры» для наблюдения за арестованными, их охрану и сопровождение.
Из московских лагерей, где содержались военнопленные, отобрали восемь заключенных – тех, кто служил в бункере до самого конца, включая камердинера фюрера Линге и его помощника Баура. Протоколы допросов, которые длились по восемь-девять часов и проходили большей частью по ночам, в делах отсутствуют, их заменяют конспекты. Тем не менее можно установить, что Линге и Бауру не разрешали днем спать, их одели в рваное тряпье, что усугубляло испытываемый ими ужас.
Из документов явствует, что Линге не доверяли. Когда его схватили, он дал сомнительные показания, будто бы заранее приготовил одно одеяло, чтобы завернуть в него труп, и положил это одеяло в коридоре около комнаты Гитлера в ожидании его самоубийства. Как это могло быть, спрашивали советские следователи, когда должно было быть два самоубийства? При такой похвальной предусмотрительности нужно было бы приготовить два одеяла?!
Более того, хотя Линге корчился от страха, холода и голода, он говорил своему сокамернику (агенту НКВД, немцу, которого звали Бемен), что никогда не расколется и поэтому его нельзя будет обвинить во лжи, потому что только Мартин Борман и он знают правду!
Тем не менее следователи были уверены, что он лжет и что он намеренно отослал в последнюю минуту из кабинета Гитлера второго камердинера, чтобы он, Линге, «освободился от свидетеля». Во всех показаниях, которые Линге давал советским следователям, он ни разу не упоминал о каком-либо запахе вроде цианида, а только о едком дымке, в отношении которого они не верили, что его можно было унюхать через закрытую дверь, не пропускавшую запахов.
Высокомерие советских следователей, допрашивавших Линге по поводу пулевой раны на виске у Гитлера, заставило его после возвращения в камеру признаться Бемену:
«Они спрашивали меня о пулевом отверстии и о том, были ли на одежде следы крови. Я ответил, что заметил кровавое пятно на правом виске – красное пятно – размером не больше трех почтовых марок. Я не знал, действительно ли это рана от пули – это красное пятно могли и нарисовать…»
Как мог Линге, якобы последний человек, который видел Гитлера живым, и первый, кто увидел его труп, даже предполагать, что пулевая рана могла быть кем-то нарисована? Это весьма странное заявление, к тому же одно из многих подобных. Интересно также, что «маленькая капля крови» на виске увеличилась до размера трех почтовых марок, чтобы удовлетворить допрашивающих, и что в первоначальных показаниях Линге утверждал, что видел кровь на левом виске.
В общем, советские следователи получили что хотели. Но приблизились ли они к истине?
Из показаний Линге становится ясно, что советские следователи подозревали, что если и был выстрел, покончивший с Гитлером, то стрелял сам камердинер. И вполне может статься, что они были правы в своих предположениях. Линге действительно убил фюрера. Только он его не застрелил, а попросту задушил…
Вот какими видятся последние часы жизни фюрера в свете последних расследований.
Эсэсовская охрана без всякой необходимости громко хлопала тяжелыми стальными дверями на входе бункера – настроение у всех было мрачное и нервное. Поступали тревожные сведения о том, как продвигается наступление «Иванов»: вот они уже у станции метро «Штадгмитте», всего в 200 метрах от бункера, выходить в сад Имперской канцелярии небезопасно.
Генерал СС Ратгенхубер все утро поддерживал контакт с Борманом и Штумпфеггером, с которыми он имел долгое секретное совещание. Все остальное время Ратгенхубер с почерневшим лицом сердито отчитывал в бункерах канцелярии членов своего штаба – оплакивал отсутствие дисциплины, но воздерживался от мер по ее укреплению, опасаясь, что это может привести к тому, что все вообще рухнет.
Перепуганный Геббельс, знавший, о чем говорили Раттенхубер и Борман, пытался укрыться у себя в комнате, читая одну из двух книг, оставшихся на его опустевшем столе.
Мы можем представить себе, как волочивший ноги Гитлер приходил для разговора с Геббельсом, почти напрямую сказавшему ему, что все кончено: глаза водянистые, но все еще исполненные демонической силы, лицо красное, со следами слез, из уголка рта тянется струйка слюны. Он судорожно выбрасывает вперед сжатый кулак, при этом движения его не синхронны, когда он колотит кулаком воздух, повторяя: «Предательство, предательство», грозит возмездием тем, кто предал его…
Геббельс, с пустыми глазами, высохшим ртом, измученный, смотрит, как Гитлер ковыляет от стены к стене, возбужденно размахивая пачкой бумаг, которые одна за другой выскальзывают из его рук и, порхая, ложатся на стол или на пол. Геббельс пытается приободрить фюрера, но его потухшее лицо отражает страх на лице Гитлера. Так проходит полчаса – они кажутся вечностью.
Борман приглушенным голосом разговаривает по телефону с Раттенхубером. Его плечи напряжены, локти выдвинуты так, словно он хочет прикрыть ими телефонную трубку, сделать звук еще тише. Штумпфеггер, мрачно потягивающий виски из стакана для анализов мочи, с неудовольствием смотрит на своего коротышку компаньона, нависая над столом.
От Руттенхубера поступает по телефону сообщение: весь персонал, за исключением выделенных лиц, должен немедленно покинуть нижний бункер и не заходить туда вплоть до нового распоряжения. Все должны находиться в верхнем бункере или в проходе в Имперскую канцелярию, пока не поступят новые указания. Ропот взволнованных голосов смолкает, как только с верхнего этажа появляются трое эсэсовцев, чтобы привести приказ в исполнение. Секретарши – некоторые из них выпивали, другие спали или играли в карты – торопятся уйти, жалуясь на отсутствие всякой информации.
В коридоре Линге настаивает на том, чтобы его заместитель Крюгер, чье дежурство должно продолжаться еще два часа, сдал ему смену; протест Крюгера резко обрывает Борман. Высунув голову из своей комнаты, он сердито машет Крюгеру рукой, показывая, чтобы тот убирался, и приказывает Линге взяться за дело, и без шума. Крюгер выходит за дверь, поднимается по ступенькам и исчезает из виду.
Вернувшись в коридор к двери комнаты Гитлера, Линге торопливо переговаривается с Борманом и достает из-под скамьи одеяло и складывает его на стуле в коридоре. Он стучит в дверь и входит в гостиную – там он обнаруживает находящуюся в обмороке Еву, с головой, закинутой на спинку дивана, кровь из ее запястья капает на ручку дивана.
Линге поспешно заворачивает подол ее платья вокруг кровоточащего запястья и берет ее на руки. Ближайшая комната – спальня Гитлера, и, когда Линге останавливается, чтобы открыть туда дверь, кровь капает на пол. После этого он довольно бесцеремонно бросает Еву на кровать, где ее рука бессильно падает вдоль тела, и торопится по коридору в поисках Штумпфеггера, чтобы рассказать ему, что Ева попыталась покончить с собой.
Штумпфеггер ругается, отставляет свой стакан и хватает бутылку виски. Запрокинув голову, он делает большой глоток и, держа бутылку в руке, идет вслед за Линге в спальню, чтобы цинично глянуть на все еще находящуюся в обмороке Еву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Из московских лагерей, где содержались военнопленные, отобрали восемь заключенных – тех, кто служил в бункере до самого конца, включая камердинера фюрера Линге и его помощника Баура. Протоколы допросов, которые длились по восемь-девять часов и проходили большей частью по ночам, в делах отсутствуют, их заменяют конспекты. Тем не менее можно установить, что Линге и Бауру не разрешали днем спать, их одели в рваное тряпье, что усугубляло испытываемый ими ужас.
Из документов явствует, что Линге не доверяли. Когда его схватили, он дал сомнительные показания, будто бы заранее приготовил одно одеяло, чтобы завернуть в него труп, и положил это одеяло в коридоре около комнаты Гитлера в ожидании его самоубийства. Как это могло быть, спрашивали советские следователи, когда должно было быть два самоубийства? При такой похвальной предусмотрительности нужно было бы приготовить два одеяла?!
Более того, хотя Линге корчился от страха, холода и голода, он говорил своему сокамернику (агенту НКВД, немцу, которого звали Бемен), что никогда не расколется и поэтому его нельзя будет обвинить во лжи, потому что только Мартин Борман и он знают правду!
Тем не менее следователи были уверены, что он лжет и что он намеренно отослал в последнюю минуту из кабинета Гитлера второго камердинера, чтобы он, Линге, «освободился от свидетеля». Во всех показаниях, которые Линге давал советским следователям, он ни разу не упоминал о каком-либо запахе вроде цианида, а только о едком дымке, в отношении которого они не верили, что его можно было унюхать через закрытую дверь, не пропускавшую запахов.
Высокомерие советских следователей, допрашивавших Линге по поводу пулевой раны на виске у Гитлера, заставило его после возвращения в камеру признаться Бемену:
«Они спрашивали меня о пулевом отверстии и о том, были ли на одежде следы крови. Я ответил, что заметил кровавое пятно на правом виске – красное пятно – размером не больше трех почтовых марок. Я не знал, действительно ли это рана от пули – это красное пятно могли и нарисовать…»
Как мог Линге, якобы последний человек, который видел Гитлера живым, и первый, кто увидел его труп, даже предполагать, что пулевая рана могла быть кем-то нарисована? Это весьма странное заявление, к тому же одно из многих подобных. Интересно также, что «маленькая капля крови» на виске увеличилась до размера трех почтовых марок, чтобы удовлетворить допрашивающих, и что в первоначальных показаниях Линге утверждал, что видел кровь на левом виске.
В общем, советские следователи получили что хотели. Но приблизились ли они к истине?
Из показаний Линге становится ясно, что советские следователи подозревали, что если и был выстрел, покончивший с Гитлером, то стрелял сам камердинер. И вполне может статься, что они были правы в своих предположениях. Линге действительно убил фюрера. Только он его не застрелил, а попросту задушил…
Вот какими видятся последние часы жизни фюрера в свете последних расследований.
Эсэсовская охрана без всякой необходимости громко хлопала тяжелыми стальными дверями на входе бункера – настроение у всех было мрачное и нервное. Поступали тревожные сведения о том, как продвигается наступление «Иванов»: вот они уже у станции метро «Штадгмитте», всего в 200 метрах от бункера, выходить в сад Имперской канцелярии небезопасно.
Генерал СС Ратгенхубер все утро поддерживал контакт с Борманом и Штумпфеггером, с которыми он имел долгое секретное совещание. Все остальное время Ратгенхубер с почерневшим лицом сердито отчитывал в бункерах канцелярии членов своего штаба – оплакивал отсутствие дисциплины, но воздерживался от мер по ее укреплению, опасаясь, что это может привести к тому, что все вообще рухнет.
Перепуганный Геббельс, знавший, о чем говорили Раттенхубер и Борман, пытался укрыться у себя в комнате, читая одну из двух книг, оставшихся на его опустевшем столе.
Мы можем представить себе, как волочивший ноги Гитлер приходил для разговора с Геббельсом, почти напрямую сказавшему ему, что все кончено: глаза водянистые, но все еще исполненные демонической силы, лицо красное, со следами слез, из уголка рта тянется струйка слюны. Он судорожно выбрасывает вперед сжатый кулак, при этом движения его не синхронны, когда он колотит кулаком воздух, повторяя: «Предательство, предательство», грозит возмездием тем, кто предал его…
Геббельс, с пустыми глазами, высохшим ртом, измученный, смотрит, как Гитлер ковыляет от стены к стене, возбужденно размахивая пачкой бумаг, которые одна за другой выскальзывают из его рук и, порхая, ложатся на стол или на пол. Геббельс пытается приободрить фюрера, но его потухшее лицо отражает страх на лице Гитлера. Так проходит полчаса – они кажутся вечностью.
Борман приглушенным голосом разговаривает по телефону с Раттенхубером. Его плечи напряжены, локти выдвинуты так, словно он хочет прикрыть ими телефонную трубку, сделать звук еще тише. Штумпфеггер, мрачно потягивающий виски из стакана для анализов мочи, с неудовольствием смотрит на своего коротышку компаньона, нависая над столом.
От Руттенхубера поступает по телефону сообщение: весь персонал, за исключением выделенных лиц, должен немедленно покинуть нижний бункер и не заходить туда вплоть до нового распоряжения. Все должны находиться в верхнем бункере или в проходе в Имперскую канцелярию, пока не поступят новые указания. Ропот взволнованных голосов смолкает, как только с верхнего этажа появляются трое эсэсовцев, чтобы привести приказ в исполнение. Секретарши – некоторые из них выпивали, другие спали или играли в карты – торопятся уйти, жалуясь на отсутствие всякой информации.
В коридоре Линге настаивает на том, чтобы его заместитель Крюгер, чье дежурство должно продолжаться еще два часа, сдал ему смену; протест Крюгера резко обрывает Борман. Высунув голову из своей комнаты, он сердито машет Крюгеру рукой, показывая, чтобы тот убирался, и приказывает Линге взяться за дело, и без шума. Крюгер выходит за дверь, поднимается по ступенькам и исчезает из виду.
Вернувшись в коридор к двери комнаты Гитлера, Линге торопливо переговаривается с Борманом и достает из-под скамьи одеяло и складывает его на стуле в коридоре. Он стучит в дверь и входит в гостиную – там он обнаруживает находящуюся в обмороке Еву, с головой, закинутой на спинку дивана, кровь из ее запястья капает на ручку дивана.
Линге поспешно заворачивает подол ее платья вокруг кровоточащего запястья и берет ее на руки. Ближайшая комната – спальня Гитлера, и, когда Линге останавливается, чтобы открыть туда дверь, кровь капает на пол. После этого он довольно бесцеремонно бросает Еву на кровать, где ее рука бессильно падает вдоль тела, и торопится по коридору в поисках Штумпфеггера, чтобы рассказать ему, что Ева попыталась покончить с собой.
Штумпфеггер ругается, отставляет свой стакан и хватает бутылку виски. Запрокинув голову, он делает большой глоток и, держа бутылку в руке, идет вслед за Линге в спальню, чтобы цинично глянуть на все еще находящуюся в обмороке Еву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139