Сильвестр Петрович не отвечал. Лекарь заговорил потише, потом шепотом. Иевлев сидел отворотившись. Лофтус еще раз взмолился, потом замолчал – понял, что пропал.
Старенький крепостной попик, держа дары, завернутые в епитрахили, кланяясь неподвижному воеводе, вошел в горницу, за ним Резен привел двух суровых матросов – взять за караул гнусавого лекаря.
– Идите! – приказал Иевлев.
– Умирающий безумен! – воскликнул Лофтус. – Горячечный бред отходящего...
– Забирай его, ребята! – сказал капитан-командор матросам.
Матросы взяли Лофтуса сзади за острые локти, он рванулся, тогда матросы взяли покрепче, поволокли к двери. Отец Иоанн, сидя в изголовье Никифора, творил глухую исповедь. Прозоровский мелко крестился. Сильвестр Петрович встал, за ним грузно заспешил воевода. Жирное лицо его теперь побурело, он ссутулился, глаза бегали по сторонам. Сильвестр Петрович шел не оглядываясь. В комендантской он остановился, сказал воеводе сурово:
– Так-то, князь! Лучший советчик твой, друг неизменный был здесь шведским шпионом. Другой на смену ему прибыл – и тот подсыл, пенюар, шпион. Думный дворянин твой Ларионов, дьяки твои Молокоедов, Гусев, Абросимов – мздоимцы, тати денные, в кровище ходят по колено. Сии изверги кнутами, пытками, страхом выбивают для тебя челобитную, ты сию ложную бумагу на Москву шлешь, дабы оставили тебя еще царскою милостью на сидение в сем городе. Сам ты вовсе голову от страха потерял, досмерти испуганный розыском, что ведет твой Ларионов. Ныне до того дошло, что ты, князь-воевода, ближний царев слуга, не шуткою, а истинно уговаривал меня шведу передаться...
Прозоровский, весь налившись кровью, попытался было опять от всего отречься, но Иевлев стукнул тростью об пол, помянул Ромодановского, колесование за измену, Преображенский приказ. Князь взмолился:
– Прости, господин капитан-командор, ей-ей испытывал тебя, надобно мне знать, прости...
– Помолчи, воевода! Про офицеров, что давеча говорил – про мятежников, – врал...
– Нет, ей-ей, правда, крест тебе святой.
– Не кощунствуй!
Прозоровский всхлипнул, стал обмирать:
– Дурно мне, худо мне, ахти, господин капитан-командор...
Шаря за спиною растопыренной ладонью, попятился к лавке, плюхнулся, но Сильвестр Петрович заметил: глазки князя смотрят остро, здоров воевода как бык, ломает комедь.
В комендантскую вошел инженер Резен; свободно, без всякого почтения к воеводе, сел, стал выбивать огнивом огонь для трубки. Прозоровский сидел сгорбившись, обвиснув, тронь пальцем – свалится с лавки. Сильвестр Петрович, не глядя на князя, заговорил:
– Ради многих твоих недугов можно тебе, Алексей Петрович, с княгинею да с княжнами, со слугами и с кем там возжелаешь – отбыть к Холмогорам. Там – за крепким караулом, чтобы не бесчинствовал, – переждешь. С недужного воеводы и спроса нет, с трусливого опрос велик: народ не помилует, голову долой отрубит...
– Тому были некоторые примеры в истории! – сказал Резен, пыхтя трубкой.
– Были! – подтвердил Иевлев.
Князь молчал. Глазки его злобно поблескивали.
– Всех, что повязаны и к пытке назначены воеводою, – продолжал ровным голосом Иевлев, – пока указом самого воеводы из караула освобожу. Мне ныне каждый человек надобен...
Прозоровский поднял голову, сказал, не сдержавшись:
– Высоко вознесся, капитан-командор, ай, высоко! Мятежников, татей, государевых злых ворогов на свободу? Азов забыл? Стрелецкий бунт забыл? Горько нынешний час помянешь, да поздно будет! Поздно, не поправишь! Мне Петр Алексеевич во всем поверит, тебе со сволочью твоей веры дадено не будет! Не веришь про офицеров? Оттого не веришь, что сам таков! Прости, батюшка, на правде, да я вашего брата перевидел на своем веку, эдаких прытких вертунов! Перевидел, да и пережил...
Сильвестр Петрович, щурясь, спросил:
– Ты это об чем, князь?
– Сам знаешь, сам знаешь, об чем. Ныне твой час, а завтра поглядим. Доживем еще – и поглядим...
Резен в углу гулко закашлялся, едкий трубочный дым пополз по горнице.
– При нездоровии в Холмогорах хорошо! – сказал инженер. – Для хворого человека нет лучше, как Холмогоры. Тихо в Холмогорах...
Воевода прохрипел невнятный ответ – не мог решить, что делать. Решил за него Иевлев.
– Оно вернее будет! – произнес Сильвестр Петрович. – Господину стрелецкому голове полковнику Ружанскому отправлю я естафет, чтобы нарядил стрельцов – с приличием проводить недужного воеводу. Со стрельцами поедет унтер-лейтенант Пустовойтов, он мне и расскажет, по-здорову ли доехал князь...
Прозоровский, совсем обвиснув, охая, обмирая по-прежнему, пошел к дверям. Иевлев и Резен со всем почтением свели князя с крыльца, – работный народишко, подлый люд, смерды не должны были знать, что воевода в тычки прогнан из Архангельска в Холмогоры, что наверху, меж капитан-командором и князем, – свара, что боярин Прозоровский изменник и трус...
– Едешь за недужностью и многими хворостями, – сурово сказал Сильвестр Петрович. – Запомнил, князь?
Воевода кивнул важно.
Стояли втроем – ждали, покуда проедет мимо огромная телега с заправкой в шесть коней. На телеге везли крепостные ворота, сшитые из железных листов, с репьями и копьями, с шипами и крутыми занозами. За воротами крепкие кони волокли железные подборы, все вокруг лязгало, грохотало, гремело...
Проводив воеводу, Сильвестр Петрович сказал Резену:
– Ну, Егор, трудненько мне придется. Нынче воевода уговаривал к шведам перекинуться и доброхотно подать им на подушке ключи от города Архангельска. А как сие не удалось ему, то стал при тебе уже грозиться, что сам я – мятежник и бунтовщик и еще нивесть чего. Он на Азове многих погубил, через то в вернейших людях слывет и ныне стал мне первым ворогом. Всего надо ждать, а наипаче иного – худа...
Он помолчал, потом спросил:
– Воевода таков, на кого ж положиться?
– На меня можешь положиться, Сильвестр Петрович. Те, что у нас в подклети под арестом сидят – иноземцы, враги тебе. Я – не враг, но тоже иноземец. Сие много значит, не так ли? Но пойдем же, тебя ждут тот достославный лоцман, который потонул, но потом вернулся, и его жена, которая была вдова, а теперь она опять жена, и их ребенок, который был сирота, а теперь не сирота. Так я говорю по-русски?
– Так, так, молодец! – усмехаясь, сказал Сильвестр Петрович.
– Они приехали в карбасе! – сказал Резен. – Они приехали в гости. Так?
– Ну, так.
– Он хочет смотреть всю крепость!
– Покажи ему!
– Вот это – не так! Я и самому воеводе не показывал, а теперь буду показывать лоцману?
– Покажешь!
– Зачем?
– А затем, что сей лоцман...
Сильвестр Петрович не нашелся, что сказать, и только еще раз велел:
– Покажешь все как есть. Где какие мортиры и гаубицы стоят и стоять будут, откуда какой огонь поведем, все так, как бомбардиру бы Петру Алексеевичу показывал.
– Но почему?
– Потому, что я так тебе приказываю...
Резен не обиделся, только пожал плечами.
– Вон он, на крыльце сидит! – сказал Иевлев. – Поди и покажи как велено. Да возвращайся с ним – обедать будем.
Инженер подошел к Рябову, поклонился, сказал с усмешкой по-русски:
– Вам, господин лоцман, велено все показать, как бы самому бомбардиру Петру Алексеевичу. Пойдем.
Кормщик поднялся с крыльца, сунул трубку в карман, спокойно, по-хозяйски пошел смотреть Новодвинскую цитадель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Старенький крепостной попик, держа дары, завернутые в епитрахили, кланяясь неподвижному воеводе, вошел в горницу, за ним Резен привел двух суровых матросов – взять за караул гнусавого лекаря.
– Идите! – приказал Иевлев.
– Умирающий безумен! – воскликнул Лофтус. – Горячечный бред отходящего...
– Забирай его, ребята! – сказал капитан-командор матросам.
Матросы взяли Лофтуса сзади за острые локти, он рванулся, тогда матросы взяли покрепче, поволокли к двери. Отец Иоанн, сидя в изголовье Никифора, творил глухую исповедь. Прозоровский мелко крестился. Сильвестр Петрович встал, за ним грузно заспешил воевода. Жирное лицо его теперь побурело, он ссутулился, глаза бегали по сторонам. Сильвестр Петрович шел не оглядываясь. В комендантской он остановился, сказал воеводе сурово:
– Так-то, князь! Лучший советчик твой, друг неизменный был здесь шведским шпионом. Другой на смену ему прибыл – и тот подсыл, пенюар, шпион. Думный дворянин твой Ларионов, дьяки твои Молокоедов, Гусев, Абросимов – мздоимцы, тати денные, в кровище ходят по колено. Сии изверги кнутами, пытками, страхом выбивают для тебя челобитную, ты сию ложную бумагу на Москву шлешь, дабы оставили тебя еще царскою милостью на сидение в сем городе. Сам ты вовсе голову от страха потерял, досмерти испуганный розыском, что ведет твой Ларионов. Ныне до того дошло, что ты, князь-воевода, ближний царев слуга, не шуткою, а истинно уговаривал меня шведу передаться...
Прозоровский, весь налившись кровью, попытался было опять от всего отречься, но Иевлев стукнул тростью об пол, помянул Ромодановского, колесование за измену, Преображенский приказ. Князь взмолился:
– Прости, господин капитан-командор, ей-ей испытывал тебя, надобно мне знать, прости...
– Помолчи, воевода! Про офицеров, что давеча говорил – про мятежников, – врал...
– Нет, ей-ей, правда, крест тебе святой.
– Не кощунствуй!
Прозоровский всхлипнул, стал обмирать:
– Дурно мне, худо мне, ахти, господин капитан-командор...
Шаря за спиною растопыренной ладонью, попятился к лавке, плюхнулся, но Сильвестр Петрович заметил: глазки князя смотрят остро, здоров воевода как бык, ломает комедь.
В комендантскую вошел инженер Резен; свободно, без всякого почтения к воеводе, сел, стал выбивать огнивом огонь для трубки. Прозоровский сидел сгорбившись, обвиснув, тронь пальцем – свалится с лавки. Сильвестр Петрович, не глядя на князя, заговорил:
– Ради многих твоих недугов можно тебе, Алексей Петрович, с княгинею да с княжнами, со слугами и с кем там возжелаешь – отбыть к Холмогорам. Там – за крепким караулом, чтобы не бесчинствовал, – переждешь. С недужного воеводы и спроса нет, с трусливого опрос велик: народ не помилует, голову долой отрубит...
– Тому были некоторые примеры в истории! – сказал Резен, пыхтя трубкой.
– Были! – подтвердил Иевлев.
Князь молчал. Глазки его злобно поблескивали.
– Всех, что повязаны и к пытке назначены воеводою, – продолжал ровным голосом Иевлев, – пока указом самого воеводы из караула освобожу. Мне ныне каждый человек надобен...
Прозоровский поднял голову, сказал, не сдержавшись:
– Высоко вознесся, капитан-командор, ай, высоко! Мятежников, татей, государевых злых ворогов на свободу? Азов забыл? Стрелецкий бунт забыл? Горько нынешний час помянешь, да поздно будет! Поздно, не поправишь! Мне Петр Алексеевич во всем поверит, тебе со сволочью твоей веры дадено не будет! Не веришь про офицеров? Оттого не веришь, что сам таков! Прости, батюшка, на правде, да я вашего брата перевидел на своем веку, эдаких прытких вертунов! Перевидел, да и пережил...
Сильвестр Петрович, щурясь, спросил:
– Ты это об чем, князь?
– Сам знаешь, сам знаешь, об чем. Ныне твой час, а завтра поглядим. Доживем еще – и поглядим...
Резен в углу гулко закашлялся, едкий трубочный дым пополз по горнице.
– При нездоровии в Холмогорах хорошо! – сказал инженер. – Для хворого человека нет лучше, как Холмогоры. Тихо в Холмогорах...
Воевода прохрипел невнятный ответ – не мог решить, что делать. Решил за него Иевлев.
– Оно вернее будет! – произнес Сильвестр Петрович. – Господину стрелецкому голове полковнику Ружанскому отправлю я естафет, чтобы нарядил стрельцов – с приличием проводить недужного воеводу. Со стрельцами поедет унтер-лейтенант Пустовойтов, он мне и расскажет, по-здорову ли доехал князь...
Прозоровский, совсем обвиснув, охая, обмирая по-прежнему, пошел к дверям. Иевлев и Резен со всем почтением свели князя с крыльца, – работный народишко, подлый люд, смерды не должны были знать, что воевода в тычки прогнан из Архангельска в Холмогоры, что наверху, меж капитан-командором и князем, – свара, что боярин Прозоровский изменник и трус...
– Едешь за недужностью и многими хворостями, – сурово сказал Сильвестр Петрович. – Запомнил, князь?
Воевода кивнул важно.
Стояли втроем – ждали, покуда проедет мимо огромная телега с заправкой в шесть коней. На телеге везли крепостные ворота, сшитые из железных листов, с репьями и копьями, с шипами и крутыми занозами. За воротами крепкие кони волокли железные подборы, все вокруг лязгало, грохотало, гремело...
Проводив воеводу, Сильвестр Петрович сказал Резену:
– Ну, Егор, трудненько мне придется. Нынче воевода уговаривал к шведам перекинуться и доброхотно подать им на подушке ключи от города Архангельска. А как сие не удалось ему, то стал при тебе уже грозиться, что сам я – мятежник и бунтовщик и еще нивесть чего. Он на Азове многих погубил, через то в вернейших людях слывет и ныне стал мне первым ворогом. Всего надо ждать, а наипаче иного – худа...
Он помолчал, потом спросил:
– Воевода таков, на кого ж положиться?
– На меня можешь положиться, Сильвестр Петрович. Те, что у нас в подклети под арестом сидят – иноземцы, враги тебе. Я – не враг, но тоже иноземец. Сие много значит, не так ли? Но пойдем же, тебя ждут тот достославный лоцман, который потонул, но потом вернулся, и его жена, которая была вдова, а теперь она опять жена, и их ребенок, который был сирота, а теперь не сирота. Так я говорю по-русски?
– Так, так, молодец! – усмехаясь, сказал Сильвестр Петрович.
– Они приехали в карбасе! – сказал Резен. – Они приехали в гости. Так?
– Ну, так.
– Он хочет смотреть всю крепость!
– Покажи ему!
– Вот это – не так! Я и самому воеводе не показывал, а теперь буду показывать лоцману?
– Покажешь!
– Зачем?
– А затем, что сей лоцман...
Сильвестр Петрович не нашелся, что сказать, и только еще раз велел:
– Покажешь все как есть. Где какие мортиры и гаубицы стоят и стоять будут, откуда какой огонь поведем, все так, как бомбардиру бы Петру Алексеевичу показывал.
– Но почему?
– Потому, что я так тебе приказываю...
Резен не обиделся, только пожал плечами.
– Вон он, на крыльце сидит! – сказал Иевлев. – Поди и покажи как велено. Да возвращайся с ним – обедать будем.
Инженер подошел к Рябову, поклонился, сказал с усмешкой по-русски:
– Вам, господин лоцман, велено все показать, как бы самому бомбардиру Петру Алексеевичу. Пойдем.
Кормщик поднялся с крыльца, сунул трубку в карман, спокойно, по-хозяйски пошел смотреть Новодвинскую цитадель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151