Полсотни драгун начали бодрить заморенных лошадей и поскакали к берегу, – в опасенье полыньи. За ними по сплошной воде повернул тяжелый кожаный возок и остановился у мостков. Едва только из глубины возка, из-за медвежьих одеял, высунулась длинная нога в ботфорте, – около генерал-губернаторского дома ударили две пушки.
Вслед за ботфортом протянулись два тулупьих рукава, из них выпростались пальцы с крепкими ногтями, ухватились за кожаный фартук возка, и оттуда был низковатый голос:
– Данилыч, помоги, вот, черт, – не вылезу…
Александр Данилович прыгнул с мостков по колена в воду и потащил Петра Алексеевича. В это время все бастионы Петропавловской крепости блеснули огнями, окутались дымом, покатился грохот по Неве. У царского домика на мачту пополз штандарт.
Петр Алексеевич вылез на мостики, потянулся, распрямился, сдвинул на затылок меховой колпак и – первое – взглянул на Данилыча, на его покрасневшее от радости длинное лицо, прыгающие брови. Взял его рукой за щеки, сжал:
– Здравствуй, камрад… Не изволил ко мне приехать, а я ждал… Ну, вот – сам приехал… Тащи с меня тулуп. Дорога дрянная, пониже Шлиссельбурга едва не потонули, всего уваляло на ухабах, в ноге – мурашки…
Петр Алексеевич остался в суконном кафтанчике на беличьем меху; подставляя ветру круглое небритое лицо со взъерошенными усами, начал глядеть на крутящиеся весенние облака, на быстрые тени, пролетающие по лужам и полыньям, на яростно – сквозь прорывы облаков – бездремное солнце за Васильевским островом: у него раздулись ноздри, с боков маленького рта появились ямочки.
– Парадиз! – сказал. – Ей-ей, Данилыч, парадиз, земной рай… Морем пахнет…
По площади, разбрызгивая лужи, бежали люди. Позади бегущих тяжело ударяли башмаками, шли в линию преображенцы и семеновцы в зеленых узких кафтанах, в белых гетрах, – держали ружья с багинетами перед собой.
3
– …в Варшаве у кардинала Радзеевского за столом он говорил: в Неву ни единой скорлупы не пропущу, пусть московиты и не надеются сидеть у моря… А покончу с Августом – мне Санкт-питербурх, как вишневую косточку разгрызть и выплюнуть…
– Ну и дурак же он, бодлива мать! – Александр Данилович голый сидел на лавке и мылил голову. – Съехаться мне с ним на поле – я бы этому ерою показал вишневую косточку…
– И еще говорил: в Архангельск ни единого аглицкого корабля не пропущу, у московских купцов товар пуская гниет в амбарах.
– А товар-то у нас не гниет, мин херц, а?
– Тридцать два аглицких корабля, собравшись в караван, с четырьми охранными фрегатами, с божьей помощью без потерь, приплыли в Архангельск, привезли железо, и сталь, и пушечную медь, и табак в бочках, и многое другое, чего нам ненадобно, а купить пришлось.
– Ну что ж, мин херц, в убытке не останемся… Им тоже надо иметь удовольствие, – с отвагой плыли… Квасом хочешь поддать? Нартов! – закричал Александр Данилович, шлепая по мокрому свежеструганому полу к низенькой двери в предбанник. – Что ты там – угорел, Нартов? Возьми кувшин с квасом, поддай хорошенько…
Петр Алексеевич лежал на полке под самым потолком, подняв худые колени – помахивал на себя веником. Денщик Нартов уже два раза его парил и обливал ледяной водой, и сейчас он нежился. В баню пошел сразу же по приезде, чтобы потом со всем вкусом поужинать. Банька была из липового леса, легкая. Петру Алексеевичу не хотелось отсюда уходить, хотя вот уже два часа в столовой генерал-губернатора томились гости в ожидании царского выхода и стола.
Нартов открыл медную, дверцу в печи, отскочив в сторону, плеснул ковш квасу глубоко на каленые камни. Вылетел сильный мягкий дух, жаром ударило по телу, запахло хлебом. Петр Алексеевич крякнул, помавая себе на грудь листьями березового веника.
– Мин херц, а вот Гаврила Бровкин рассказывает – в Париже, например, париться да еще квасом – ничего этого не понимают и народ мелкий.
– Там другое понимают – чего нам не мешает понять, – сказал Петр Алексеевич. – Купцы наши – чистые варвары, – сколько я бился с ними в Архангельске. Первым делом ему нужно гнилой товар продать, – три года будет врать, божиться, плакать – подсовывать гнилье, покуда и свежее у него не сгниет… Рыбы в Северной Двине столько – весло в воду сунь, и весло стоит – такие там косяки сельди… А мимо амбаров пройти нельзя – вонища… Поговорил я с ними в Бурмистерской палате – сначала лаской, – ну, потом пришлось рассердиться…
Александр Данилович сокрушенно вздохнул.
– Это есть у нас, мин херц… Темнота жа… Им, купчишкам, дьяволам, дай воли – в конфузию все государство приведут… Нартов, подай пива холодного…
Петр Алексеевич, спустив длинные ноги, сел на полке, нагнул голову, с кудрявых темных волос его лил пот…
– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Так-то, камрад любезный… Без Питербурха нам – как телу без души.
4
Здесь, на краю русской земли, у отвоеванного морского залива, за столом у Меньшикова сидели люди новые, – те, что по указанию царя Петра: «отныне знатность по годности считать» – одним талантом своим выбились из курной избы, переобули лапти на юфтевые тупоносые башмаки с пряжками и вместо горьких дум: «За что обрекаешь меня, господи, выть с голоду на холодном дворе?» – стали, так вот, как сейчас, за полными блюдами, хочешь не хочешь, думать и говорить о государском. Здесь были братья Бровкины, Федосей Скляев и Гаврила Авдеевич Меньшиков – знаменитые корабельные мастера, сопровождавшие Петра Алексеевича из Воронежа на Свирь, подрядчик – новгородец – Ермолай Негоморский, поблескивающий глазами, как кот ночью, Терентий Буда, якорный мастер, да Ефрем Тараканов – преславный резчик по дереву и золотильщик.
За столом были и не одни худородные: по левую руку Петра Алексеевича сидел Роман Брюс – рыжий шотландец, королевского рода, с костлявым лицом и тонкими губами, сложенными свирепо, – математик и читатель книг, так же как и брат его Яков; братья родились в Москве, в Немецкой слободе, находились при Петре Алексеевиче еще от юных его лет и его дело считали своим делом; сидел соколиноглазый, томный, надменный, с усиками, пробритыми в черту под тонким носом, – полковник гвардии князь Михайла Михайлович Голицын, прославивший себя штурмом и взятием Шлиссельбурга, – как и все, он пил не мало, бледнел и позвякивал шпорой под столом; сидел вице-адмирал ожидаемого балтийского флота – Корнелий Крейс, морской бродяга, с глубокими, суровыми морщинами на дубленом лице, с водянистым взором, столь же странным, как холодная пучина морская; сидел генерал-майор Чамберс, плотный, крепколицый, крючконосый, тоже – бродяга, из тех, кто, поверя в счастье царя Петра, отдал ему все свое достояние – шпагу, храбрость и солдатскую честь; сидел тихий Гаврила Иванович Головкин, царский спальник, человек дальнего и хитрого ума, помощник Меньшикова по строительству города и крепости.
Гости говорили уже все враз, шумно, – иной нарочно начинал кричать, чтобы государь его услышал. В высокой комнате пахло сырой штукатуркой, на белых стенах горели свечи в трехсвечниках с медными зерцалами, горело много свечей и на пестрой скатерти, воткнутых в пустые штофы – среди оловянных и глиняных блюд, на которых обильно лежало все, чем мог попотчевать гостей генерал-губернатор: ветчина и языки, копченые колбасы, гуси и зайцы, капуста, редька, соленые огурцы, – все привезенное Александру Даниловичу в дар подрядчиком Негоморским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Вслед за ботфортом протянулись два тулупьих рукава, из них выпростались пальцы с крепкими ногтями, ухватились за кожаный фартук возка, и оттуда был низковатый голос:
– Данилыч, помоги, вот, черт, – не вылезу…
Александр Данилович прыгнул с мостков по колена в воду и потащил Петра Алексеевича. В это время все бастионы Петропавловской крепости блеснули огнями, окутались дымом, покатился грохот по Неве. У царского домика на мачту пополз штандарт.
Петр Алексеевич вылез на мостики, потянулся, распрямился, сдвинул на затылок меховой колпак и – первое – взглянул на Данилыча, на его покрасневшее от радости длинное лицо, прыгающие брови. Взял его рукой за щеки, сжал:
– Здравствуй, камрад… Не изволил ко мне приехать, а я ждал… Ну, вот – сам приехал… Тащи с меня тулуп. Дорога дрянная, пониже Шлиссельбурга едва не потонули, всего уваляло на ухабах, в ноге – мурашки…
Петр Алексеевич остался в суконном кафтанчике на беличьем меху; подставляя ветру круглое небритое лицо со взъерошенными усами, начал глядеть на крутящиеся весенние облака, на быстрые тени, пролетающие по лужам и полыньям, на яростно – сквозь прорывы облаков – бездремное солнце за Васильевским островом: у него раздулись ноздри, с боков маленького рта появились ямочки.
– Парадиз! – сказал. – Ей-ей, Данилыч, парадиз, земной рай… Морем пахнет…
По площади, разбрызгивая лужи, бежали люди. Позади бегущих тяжело ударяли башмаками, шли в линию преображенцы и семеновцы в зеленых узких кафтанах, в белых гетрах, – держали ружья с багинетами перед собой.
3
– …в Варшаве у кардинала Радзеевского за столом он говорил: в Неву ни единой скорлупы не пропущу, пусть московиты и не надеются сидеть у моря… А покончу с Августом – мне Санкт-питербурх, как вишневую косточку разгрызть и выплюнуть…
– Ну и дурак же он, бодлива мать! – Александр Данилович голый сидел на лавке и мылил голову. – Съехаться мне с ним на поле – я бы этому ерою показал вишневую косточку…
– И еще говорил: в Архангельск ни единого аглицкого корабля не пропущу, у московских купцов товар пуская гниет в амбарах.
– А товар-то у нас не гниет, мин херц, а?
– Тридцать два аглицких корабля, собравшись в караван, с четырьми охранными фрегатами, с божьей помощью без потерь, приплыли в Архангельск, привезли железо, и сталь, и пушечную медь, и табак в бочках, и многое другое, чего нам ненадобно, а купить пришлось.
– Ну что ж, мин херц, в убытке не останемся… Им тоже надо иметь удовольствие, – с отвагой плыли… Квасом хочешь поддать? Нартов! – закричал Александр Данилович, шлепая по мокрому свежеструганому полу к низенькой двери в предбанник. – Что ты там – угорел, Нартов? Возьми кувшин с квасом, поддай хорошенько…
Петр Алексеевич лежал на полке под самым потолком, подняв худые колени – помахивал на себя веником. Денщик Нартов уже два раза его парил и обливал ледяной водой, и сейчас он нежился. В баню пошел сразу же по приезде, чтобы потом со всем вкусом поужинать. Банька была из липового леса, легкая. Петру Алексеевичу не хотелось отсюда уходить, хотя вот уже два часа в столовой генерал-губернатора томились гости в ожидании царского выхода и стола.
Нартов открыл медную, дверцу в печи, отскочив в сторону, плеснул ковш квасу глубоко на каленые камни. Вылетел сильный мягкий дух, жаром ударило по телу, запахло хлебом. Петр Алексеевич крякнул, помавая себе на грудь листьями березового веника.
– Мин херц, а вот Гаврила Бровкин рассказывает – в Париже, например, париться да еще квасом – ничего этого не понимают и народ мелкий.
– Там другое понимают – чего нам не мешает понять, – сказал Петр Алексеевич. – Купцы наши – чистые варвары, – сколько я бился с ними в Архангельске. Первым делом ему нужно гнилой товар продать, – три года будет врать, божиться, плакать – подсовывать гнилье, покуда и свежее у него не сгниет… Рыбы в Северной Двине столько – весло в воду сунь, и весло стоит – такие там косяки сельди… А мимо амбаров пройти нельзя – вонища… Поговорил я с ними в Бурмистерской палате – сначала лаской, – ну, потом пришлось рассердиться…
Александр Данилович сокрушенно вздохнул.
– Это есть у нас, мин херц… Темнота жа… Им, купчишкам, дьяволам, дай воли – в конфузию все государство приведут… Нартов, подай пива холодного…
Петр Алексеевич, спустив длинные ноги, сел на полке, нагнул голову, с кудрявых темных волос его лил пот…
– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Так-то, камрад любезный… Без Питербурха нам – как телу без души.
4
Здесь, на краю русской земли, у отвоеванного морского залива, за столом у Меньшикова сидели люди новые, – те, что по указанию царя Петра: «отныне знатность по годности считать» – одним талантом своим выбились из курной избы, переобули лапти на юфтевые тупоносые башмаки с пряжками и вместо горьких дум: «За что обрекаешь меня, господи, выть с голоду на холодном дворе?» – стали, так вот, как сейчас, за полными блюдами, хочешь не хочешь, думать и говорить о государском. Здесь были братья Бровкины, Федосей Скляев и Гаврила Авдеевич Меньшиков – знаменитые корабельные мастера, сопровождавшие Петра Алексеевича из Воронежа на Свирь, подрядчик – новгородец – Ермолай Негоморский, поблескивающий глазами, как кот ночью, Терентий Буда, якорный мастер, да Ефрем Тараканов – преславный резчик по дереву и золотильщик.
За столом были и не одни худородные: по левую руку Петра Алексеевича сидел Роман Брюс – рыжий шотландец, королевского рода, с костлявым лицом и тонкими губами, сложенными свирепо, – математик и читатель книг, так же как и брат его Яков; братья родились в Москве, в Немецкой слободе, находились при Петре Алексеевиче еще от юных его лет и его дело считали своим делом; сидел соколиноглазый, томный, надменный, с усиками, пробритыми в черту под тонким носом, – полковник гвардии князь Михайла Михайлович Голицын, прославивший себя штурмом и взятием Шлиссельбурга, – как и все, он пил не мало, бледнел и позвякивал шпорой под столом; сидел вице-адмирал ожидаемого балтийского флота – Корнелий Крейс, морской бродяга, с глубокими, суровыми морщинами на дубленом лице, с водянистым взором, столь же странным, как холодная пучина морская; сидел генерал-майор Чамберс, плотный, крепколицый, крючконосый, тоже – бродяга, из тех, кто, поверя в счастье царя Петра, отдал ему все свое достояние – шпагу, храбрость и солдатскую честь; сидел тихий Гаврила Иванович Головкин, царский спальник, человек дальнего и хитрого ума, помощник Меньшикова по строительству города и крепости.
Гости говорили уже все враз, шумно, – иной нарочно начинал кричать, чтобы государь его услышал. В высокой комнате пахло сырой штукатуркой, на белых стенах горели свечи в трехсвечниках с медными зерцалами, горело много свечей и на пестрой скатерти, воткнутых в пустые штофы – среди оловянных и глиняных блюд, на которых обильно лежало все, чем мог попотчевать гостей генерал-губернатор: ветчина и языки, копченые колбасы, гуси и зайцы, капуста, редька, соленые огурцы, – все привезенное Александру Даниловичу в дар подрядчиком Негоморским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205