Наехал на меня король, остановился и спрашивает генералов: „Что за человек лежит?“ Генералы ему отвечают: „Это лежит храбрый русский солдат, сражался за православную веру, убил один двенадцать наших гренадеров“. Король им отвечает: „Мужественная смерть“. Генералы ему: „Нет, он живой, у него в груди – пуля“. И они меня поднимают, я встаю, беру мушкет и делаю на полный караул, как полагается перед королем. И он говорит: „Молодец, – вынимает из кармана золотой червонец: – На, говорит, тебе, храбрый русский солдат, иди спокойно в свое отечество да скажи русским: с богом не боритесь, с богатым не судитесь, со шведом не деритесь…“
Без осечки, после такого рассказа Федьку, а с ним и Андрея, оставляли в людской ночевать и кормили. Но трудно было пробираться на богатый двор. Люди стали недоверчивы. Год от году все больше народу бегало от войскового набора, от военных и земских повинностей, – скрывались в лесах, шалили и в одиночку и шайками… Были такие городки, где остались одни старики, старухи да малые дети, – про кого ни спроси: – этот взят в драгуны, этот на земляных работах или увезен на Урал, а этот – еще недавно держал на базаре лавку – и почтенный и богобоязненный, – бросил жену, малых ребят, свистит с кистенем в овраге у большой дороги…
Федька не раз задумывался, – не пристать ли к разбойникам, пошалить? Да и так рассуждая: куда было деваться? Не век бродить меж двор, – надоест… Но Андрей – ни за что… Уперся, – пойдем, пойдем на полдень до края земли… Федька ему: «Ну, придешь, опять же там – люди, даром кормить не станут, придется батрачить у казаков или лезть в кабалу к помещику, ломать спину на черта… А пошалили бы да погуляли – глядь и зашили бы каждый в шапку по сто рублев. С такими деньгами в купцы можно выйти. Тут уж к тебе ни драгун, ни подьячий, ни помещик не привяжется, – сам хозяин…»
Один раз, – это было летом, – сидели на вечерней заре в поле. От костра из сухого навоза тянул дымок, ветер клонил стебли, посвистывал. Андрюшка глядел на догоревшую зарю, ее осталось – тусклая полоса у края земли.
– Федя, вот что я тебе скажу один раз… Живет во мне сила, ну такая сила – больше человеческой… Слушаю – ветер свистит по стеблям и – понимаю, так понимаю все, – грудь разрывает… Гляжу – заря вечерняя, сумрак, и – все понимаю, так бы и разлился по небу с этой зарей, такая во мне печаль и радость…
– У нас в деревне был дурачок, гусиный пастух, – сказал Федька, ковыряя стеблем в рассыпающихся углях, – такое же нес, бывало, понять ничего нельзя… Играл хорошо на тростниковых дудках, – всей деревней ходили слушать… Тогда искали людей к покойному к Францу Лефорту в музыканты, – что ж ты думаешь – взяли его…
– Федя, мне под Нарвой рассказывал крепостной человек Бориса Петровича про итальянскую страну… Про живописцев… Как они живут, как они пишут… Я не успокоюсь, рабом последним отдамся такому живописцу – краски тереть… Федя, я умею… Взять доску деревянную, дубовую, протереть маслицем, покрыть грунтом. В черепочках натрешь красок, иные на масле, а иные на яйце… Берешь кисточки… (Голиков говорил совсем тихо, не заглушал посвистывания ветра.) Федя, день просветлел и померк, а у меня на доске день горит вечно… Стоит ли древо, – береза, сосна, – что в нем? А взгляни на мое древо на моей доске, все поймешь, заплачешь…
– Где ж она, страна эта?
– Не знаю, Федя… Спросим, – скажут.
– Можно и туда… Все равно.
4
Весною семьсот второго года в Архангельск прибыли на корабле десять шлюзных мастеров, нанятых в Голландии Андреем Артамоновичем Матвеевым за большое жалованье (по семнадцати рублев двадцати копеек в месяц, на государевых кормах). Половину мастеров отправили под Тулу, на Ивановское озеро – строить (как было задумано в прошлом году) тридцать один каменный шлюз между Доном и Окой через Упу и Шать. Другая половина мастеров поехала в Вышний Волочек – строить шлюз между Тверицей и Метою.
Вышневолоцким шлюзом должно было соединиться Каспийское море с Ладожским озером. Ивановскими шлюзами – Ладожское озеро, все Поволжье – с Черным морем.
Петр был в Архангельске, где укрепляли устье Двины и строили фрегаты для беломорского флота. Здешние промышленники рассказали ему, что издавна известен путь из Белого моря в Ладогу – через Выг, Онего-озеро и Свирь. Путь трудный – много переволок и порогов, но если прокопать протоки и поставить шлюзы до Онего-озера – все беломорское приморье повезет товары прямым сплавом в Ладогу.
Туда – в Ладожское озеро – упирались все три великих пути от трех морей, – Волга, Дон и Свирь. От четвертого – Балтийского моря – Ладогу отделял небольшой проток Нева, оберегаемый двумя крепостями – Нотебургом и Ниеншанцем. Голландский инженер Исаак Абрагам говорил Петру, указывая на карту: «Прокопав шлюзовые каналы, вы оживите мертвые моря, и сотни ваших рек, воды всей страны устремятся в великий поток Невы и понесут ваши корабли в открытый океан».
Туда, на овладение Невой, и обратились усилия с осени семьсот второго года. Апраксин – сын адмирала – все лето разорял Ингрию, дошел до Ижоры и на берегу быстрой речки, вьющейся по приморской унылой равнине, разбил шведского генерала Кронгиорта, отбросил его на Дудергофские холмы, откуда тот в конфузии отступил за Неву в крепостцу Ниеншанц, что на Охте.
Апраксин с войском пошел к Ладоге и стал на реке Назии. Борис Петрович Шереметьев шел туда же из Новгорода с большой артиллерией и обозами. Петр с пятью батальонами семеновцев и преображенцев приплыл от Архангельска в Онежскую губу и высадился на плоском побережье близ рыбачьей деревни Нюхча. Отсюда он послал в Сороку, в раскольничий погост, что при устье Выга, капитана Алексея Бровкина. (Летом Иван Артемич – добился – разменял сына на пленного шведского подполковника, – сам ездил в Нарву, еще дал в придачу триста ефимков.) Алексей должен был проплыть в челне по всему Выгу и посмотреть – пригодна ли река для шлюзованья.
Из Нюхчи войска пошли через Пул-озеро и погост Вожмосальму на Повенец, – просеками, гатями и мостами. Дорогу эту в три месяца построил сержант Щепотев, согнав крестьян и монастырских служек из Кеми, из Сумского посада, из раскольничьих погостов и скитов. Войска волокли на катках две оснащенные яхты. Шли болотами, где гнил лес и звенели комары, мхом, как шубою, покрыты были огромные камни. Увидели дивное Выг-озеро с множеством лесистых островов, – их ощетиненные горбы, подобно чудовищам, выходили из залитых солнцем вод. В бледном небе – ни облака, озеро и берега – пустынны, будто все живое попряталось в чащобы.
В десяти верстах от военной дороги, в Выгорецкой Даниловой обители день и ночь шли службы, как на страстную седьмицу. Мужчины и женщины в смертной холщовой одежде молились коленопреклоненные, неугасимо жгли свечи. Все четверо ворот – наглухо заперты, в воротных сторожках и около моленных заготовлены солома и смола. В эти дни из затвора вышел старец Нектарий. После сожжения паствы и побега он, будучи не при деле, поселился в обители. Но Андрей Денисов его не жаловал и к народу не допускал. Нектарий со зла сел в яму молчальником, сидел молча два года. Когда к яме, прикрытой жердями и дерном. кто-либо подходил – старец кидал в него калом. Сегодня он самовольно явился народу, – узкая борода отросла до колен, мантия изъедена червями, в дырья сквозили желтые ребра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Без осечки, после такого рассказа Федьку, а с ним и Андрея, оставляли в людской ночевать и кормили. Но трудно было пробираться на богатый двор. Люди стали недоверчивы. Год от году все больше народу бегало от войскового набора, от военных и земских повинностей, – скрывались в лесах, шалили и в одиночку и шайками… Были такие городки, где остались одни старики, старухи да малые дети, – про кого ни спроси: – этот взят в драгуны, этот на земляных работах или увезен на Урал, а этот – еще недавно держал на базаре лавку – и почтенный и богобоязненный, – бросил жену, малых ребят, свистит с кистенем в овраге у большой дороги…
Федька не раз задумывался, – не пристать ли к разбойникам, пошалить? Да и так рассуждая: куда было деваться? Не век бродить меж двор, – надоест… Но Андрей – ни за что… Уперся, – пойдем, пойдем на полдень до края земли… Федька ему: «Ну, придешь, опять же там – люди, даром кормить не станут, придется батрачить у казаков или лезть в кабалу к помещику, ломать спину на черта… А пошалили бы да погуляли – глядь и зашили бы каждый в шапку по сто рублев. С такими деньгами в купцы можно выйти. Тут уж к тебе ни драгун, ни подьячий, ни помещик не привяжется, – сам хозяин…»
Один раз, – это было летом, – сидели на вечерней заре в поле. От костра из сухого навоза тянул дымок, ветер клонил стебли, посвистывал. Андрюшка глядел на догоревшую зарю, ее осталось – тусклая полоса у края земли.
– Федя, вот что я тебе скажу один раз… Живет во мне сила, ну такая сила – больше человеческой… Слушаю – ветер свистит по стеблям и – понимаю, так понимаю все, – грудь разрывает… Гляжу – заря вечерняя, сумрак, и – все понимаю, так бы и разлился по небу с этой зарей, такая во мне печаль и радость…
– У нас в деревне был дурачок, гусиный пастух, – сказал Федька, ковыряя стеблем в рассыпающихся углях, – такое же нес, бывало, понять ничего нельзя… Играл хорошо на тростниковых дудках, – всей деревней ходили слушать… Тогда искали людей к покойному к Францу Лефорту в музыканты, – что ж ты думаешь – взяли его…
– Федя, мне под Нарвой рассказывал крепостной человек Бориса Петровича про итальянскую страну… Про живописцев… Как они живут, как они пишут… Я не успокоюсь, рабом последним отдамся такому живописцу – краски тереть… Федя, я умею… Взять доску деревянную, дубовую, протереть маслицем, покрыть грунтом. В черепочках натрешь красок, иные на масле, а иные на яйце… Берешь кисточки… (Голиков говорил совсем тихо, не заглушал посвистывания ветра.) Федя, день просветлел и померк, а у меня на доске день горит вечно… Стоит ли древо, – береза, сосна, – что в нем? А взгляни на мое древо на моей доске, все поймешь, заплачешь…
– Где ж она, страна эта?
– Не знаю, Федя… Спросим, – скажут.
– Можно и туда… Все равно.
4
Весною семьсот второго года в Архангельск прибыли на корабле десять шлюзных мастеров, нанятых в Голландии Андреем Артамоновичем Матвеевым за большое жалованье (по семнадцати рублев двадцати копеек в месяц, на государевых кормах). Половину мастеров отправили под Тулу, на Ивановское озеро – строить (как было задумано в прошлом году) тридцать один каменный шлюз между Доном и Окой через Упу и Шать. Другая половина мастеров поехала в Вышний Волочек – строить шлюз между Тверицей и Метою.
Вышневолоцким шлюзом должно было соединиться Каспийское море с Ладожским озером. Ивановскими шлюзами – Ладожское озеро, все Поволжье – с Черным морем.
Петр был в Архангельске, где укрепляли устье Двины и строили фрегаты для беломорского флота. Здешние промышленники рассказали ему, что издавна известен путь из Белого моря в Ладогу – через Выг, Онего-озеро и Свирь. Путь трудный – много переволок и порогов, но если прокопать протоки и поставить шлюзы до Онего-озера – все беломорское приморье повезет товары прямым сплавом в Ладогу.
Туда – в Ладожское озеро – упирались все три великих пути от трех морей, – Волга, Дон и Свирь. От четвертого – Балтийского моря – Ладогу отделял небольшой проток Нева, оберегаемый двумя крепостями – Нотебургом и Ниеншанцем. Голландский инженер Исаак Абрагам говорил Петру, указывая на карту: «Прокопав шлюзовые каналы, вы оживите мертвые моря, и сотни ваших рек, воды всей страны устремятся в великий поток Невы и понесут ваши корабли в открытый океан».
Туда, на овладение Невой, и обратились усилия с осени семьсот второго года. Апраксин – сын адмирала – все лето разорял Ингрию, дошел до Ижоры и на берегу быстрой речки, вьющейся по приморской унылой равнине, разбил шведского генерала Кронгиорта, отбросил его на Дудергофские холмы, откуда тот в конфузии отступил за Неву в крепостцу Ниеншанц, что на Охте.
Апраксин с войском пошел к Ладоге и стал на реке Назии. Борис Петрович Шереметьев шел туда же из Новгорода с большой артиллерией и обозами. Петр с пятью батальонами семеновцев и преображенцев приплыл от Архангельска в Онежскую губу и высадился на плоском побережье близ рыбачьей деревни Нюхча. Отсюда он послал в Сороку, в раскольничий погост, что при устье Выга, капитана Алексея Бровкина. (Летом Иван Артемич – добился – разменял сына на пленного шведского подполковника, – сам ездил в Нарву, еще дал в придачу триста ефимков.) Алексей должен был проплыть в челне по всему Выгу и посмотреть – пригодна ли река для шлюзованья.
Из Нюхчи войска пошли через Пул-озеро и погост Вожмосальму на Повенец, – просеками, гатями и мостами. Дорогу эту в три месяца построил сержант Щепотев, согнав крестьян и монастырских служек из Кеми, из Сумского посада, из раскольничьих погостов и скитов. Войска волокли на катках две оснащенные яхты. Шли болотами, где гнил лес и звенели комары, мхом, как шубою, покрыты были огромные камни. Увидели дивное Выг-озеро с множеством лесистых островов, – их ощетиненные горбы, подобно чудовищам, выходили из залитых солнцем вод. В бледном небе – ни облака, озеро и берега – пустынны, будто все живое попряталось в чащобы.
В десяти верстах от военной дороги, в Выгорецкой Даниловой обители день и ночь шли службы, как на страстную седьмицу. Мужчины и женщины в смертной холщовой одежде молились коленопреклоненные, неугасимо жгли свечи. Все четверо ворот – наглухо заперты, в воротных сторожках и около моленных заготовлены солома и смола. В эти дни из затвора вышел старец Нектарий. После сожжения паствы и побега он, будучи не при деле, поселился в обители. Но Андрей Денисов его не жаловал и к народу не допускал. Нектарий со зла сел в яму молчальником, сидел молча два года. Когда к яме, прикрытой жердями и дерном. кто-либо подходил – старец кидал в него калом. Сегодня он самовольно явился народу, – узкая борода отросла до колен, мантия изъедена червями, в дырья сквозили желтые ребра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205