из уст в уста передавались страшные истории о
людях, засыпанных разбомбленными домами, - о задохнувшихся, об утонувших в
извержениях прорвавшейся канализации... Лучше уж сразу, чем так-то
мучаться, - решил народ. Теперь во время тревоги жильцы просто выходили на
лестницу и там сидели, стояли, ждали конца в свете синих ламп (которые,
якобы, не видны были летчикам сверху). А ближе к зиме и на лестницы
выходить перестали. Мальчик спал на сундуке в прихожей и просыпался иногда
от далеких бомбовых ударов и тогда слышал характерный ЗВЕНЯЩИЙ гул
немецких самолетов, и свист очередной бомбы, и очередной глухой удар, и
ощущал, как дом медленно, трудно, пошатывается вперед-назад всем своим
телом - и засыпал снова, не дождавшись отбоя.
Видимо, в рамках Основной Теоремы следовало, строго говоря,
рассматривать только один случай - Случай с Осколком.
Однажды они с мамой возвращались вместе из "райжилотдела" и шли по
обширному пустырю (по тому самому, по которому мальчик ковылял и сейчас,
но тогда они шли в обратном направлении, домой). Время было примерно это
же, и шел обычный артобстрел, но это не волновало и не беспокоило их - они
были вместе, и они шли домой, и у мамы в сумке было вкусненькое -
стеклянная баночка с отварной чечевицей.
Они услышали отдаленный разрыв где-то слева, но не обратили на него
никакого внимания и успели сделать после него еще несколько шагов, как
вдруг послышался новый незнакомый звук - странный железный нарастающий
шелест. Этот шелест мгновенно надвинулся на них, и вдруг прекратился
сильным ударом, от которого дрогнула мостовая под ногами, и что-то
большое, черное, стремительное, возникнув у обочины слева от них,
гигантской страшной лягушкой в два тяжелых (земля каждый раз вздрагивала)
прыжка пересекло дорогу в полуметре перед ними, нырнуло в сугроб справа и
там, коротко и злобно зашипев, исчезло в снегу.
Они остановились. Мама вся словно окаменела, а мальчик, мгновенно
сообразив что к чему, кинулся в сугроб и быстро выволок на свет божий
осколок. Осколок был мировой - огромный,
черный-синий-желтый-переливающийся цветами побежалости, колючий, тяжелый и
еще горячий. Это был осколок высокой ценности! Но мама отобрала его у
мальчика и с ненавистью забросила снова в сугроб. Маме никогда не
нравилась эта, осенью появившаяся у мальчишек (которые были тогда еще все
живы и даже не слишком голодны), повальная страсть собирать и
коллекционировать разные осколки. Они немножко повздорили с мамой из-за
этого осколка...
Но что было бы, если бы они успели сделать еще один шаг - до разрыва,
до железного шелеста, до первого удара по земле? Всего один шаг!..
Конечно, осколок не убил бы их сразу, но он переломал бы им ноги, обоим...
А это тоже была бы смерть, только медленная.
Когда мальчик ворвался в ту комнату "жилотдела", где обычно
находилась мама, мамы там не было - на ее месте укутанная во множество
платков сидела незнакомая белесая старуха. Мальчик спросил, и не услышал
своего голоса. Старуха поглядела на него провалившимися глазами, покачала
шерстяным кочном своих платков: "Нет, - сказала она. - Давно уж как
ушла..."
Мальчик знал это и раньше, мальчик ждал этого с самого начала, но все
равно у него случилось что-то вроде выпадения памяти. Он больше не
запомнил ничего - до того момента, как оказался на Финляндском проспекте и
обнаружил, что решил, оказывается, пройти к дому через дворы. Какая-то
надежда, видимо, продолжала в нем жить. Тлела. Побуждала двигать ногами.
Что-то еще и зачем-то решать... Может быть, эта надежда и была сама жизнь?
Солнце пока не зашло за дома, но длинные тени легли на белый снег, и
от этого, казалось, стало еще холоднее. Он прошел через дворы, и никто не
встретился ему там, снег здесь превратился в желтые наледи мочи, черные
головешки заледеневшего кала рассыпаны были повсюду, так что невозможно
было выбрать, куда ступить. Он и не выбирал. Ему было все равно. Вдруг он
вспомнил женщину с желтым лицом и красный кулек рядом с нею, - вспомнил,
что на обратном пути увидел их снова, с ними все было по-прежнему, только
кулек уже больше не шевелился. Это была его судьба... его ближайшее
будущее..
Он был уже рядом с дверью черного хода, когда откуда-то справа, - из
заброшенной прачечной? - наперерез ему, неестественно быстро (в этом
городе люди не умеют перемещаться так быстро) надвинулся черный, очень
страшный и очень опасный человек - в тулупе с поднятым воротником, шапка -
со свободно болтающимися ушами, а в руке - топор, и этот топор он нес,
выставив его перед собой, словно хотел сунуть его кому-то в лицо... И
совершенно ясно было, что в лицо - мальчику. Кому же еще? Больше вокруг
никого и не было.
Мальчик замер и обмер. Человек был уже рядом с ним и над ним - убийца
с оскаленными зубами, в круглых очках, страшный, и самое страшное было,
что из оскаленного рта у него пар - не шел...
Мальчик упал на спину. Он еще падал, когда с головой убийцы вдруг
что-то произошло. Голова у него стала вдруг расти, раздаваться во все
стороны, красные трещины появились в морщинистом лице, слетели с носа и
куда-то пропали очки, лицо раскололось, брызнуло в стороны красным,
желтым, белым, - и мальчик перестал видеть...
Очнувшись, он обнаружил над собой старуху, закутанную так, что ни
глаз, ни лица вообще, у нее не было, а только торчали из темной дыры между
шерстяным платком и заиндевелым воротником какие-то рыжие клочья. Старуха
эта тыкала в него палкой с резиновым наконечником и бубнила въедливо:
"Вставай давай... Живой? Так и вставай тогда... Сам вставай, сам...
подымайся..."
Он поднялся кое-как, держась за стену, и пока он поднимался, рядом
образовался еще один закутанный человек - то ли старик, то ли еще одна
старуха, но с ведром, и эти двое принялись невнятно и в то же время
визгливо обмениваться бессмысленными фразами. У них получалось из
разговора так, что вот, пожалуйте вам, вышел человек во двор дров
наколоть, а его осколком и срезало - голову совсем оторвало, осколком
этим, ничего не осталось...
Страшный человек лежал тут же, на спине, раскинув руки с окостенелыми
голыми пальцами, и топор его валялся неподалеку среди желтых разводов
заледеневшей мочи и замерзших какашек... а головы у него, действительно,
теперь совсем не было - какой-то белесо-кровавый мокро поблескивающий блин
был у него вместо головы...
Старухи все продолжали скрежетать и бормотать, их сделалось уже трое
- третья была с красной повязкой. Мальчик хотел сказать им, что все было
не так: не было никакого осколка, и, главное, человек этот вышел не дрова
колоть (где вы здесь видите дрова?), он вышел меня убить и съесть, он -
людоед... Но ничего этого мальчик говорить не стал, он вспомнил про маму и
бросился в дверь черного хода, под лестницу, на заледенелый кафель
вестибюля, и там, как в прекрасном волшебном сне, увидел маму, бегущую от
парадной двери к нему навстречу... И весь этот мертвый, гнусный,
безжалостный, загаженный, злобно-равнодушный и остервенело-оскаленный мир
- стал сразу же нежен, ласков и бесконечно прекрасен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
людях, засыпанных разбомбленными домами, - о задохнувшихся, об утонувших в
извержениях прорвавшейся канализации... Лучше уж сразу, чем так-то
мучаться, - решил народ. Теперь во время тревоги жильцы просто выходили на
лестницу и там сидели, стояли, ждали конца в свете синих ламп (которые,
якобы, не видны были летчикам сверху). А ближе к зиме и на лестницы
выходить перестали. Мальчик спал на сундуке в прихожей и просыпался иногда
от далеких бомбовых ударов и тогда слышал характерный ЗВЕНЯЩИЙ гул
немецких самолетов, и свист очередной бомбы, и очередной глухой удар, и
ощущал, как дом медленно, трудно, пошатывается вперед-назад всем своим
телом - и засыпал снова, не дождавшись отбоя.
Видимо, в рамках Основной Теоремы следовало, строго говоря,
рассматривать только один случай - Случай с Осколком.
Однажды они с мамой возвращались вместе из "райжилотдела" и шли по
обширному пустырю (по тому самому, по которому мальчик ковылял и сейчас,
но тогда они шли в обратном направлении, домой). Время было примерно это
же, и шел обычный артобстрел, но это не волновало и не беспокоило их - они
были вместе, и они шли домой, и у мамы в сумке было вкусненькое -
стеклянная баночка с отварной чечевицей.
Они услышали отдаленный разрыв где-то слева, но не обратили на него
никакого внимания и успели сделать после него еще несколько шагов, как
вдруг послышался новый незнакомый звук - странный железный нарастающий
шелест. Этот шелест мгновенно надвинулся на них, и вдруг прекратился
сильным ударом, от которого дрогнула мостовая под ногами, и что-то
большое, черное, стремительное, возникнув у обочины слева от них,
гигантской страшной лягушкой в два тяжелых (земля каждый раз вздрагивала)
прыжка пересекло дорогу в полуметре перед ними, нырнуло в сугроб справа и
там, коротко и злобно зашипев, исчезло в снегу.
Они остановились. Мама вся словно окаменела, а мальчик, мгновенно
сообразив что к чему, кинулся в сугроб и быстро выволок на свет божий
осколок. Осколок был мировой - огромный,
черный-синий-желтый-переливающийся цветами побежалости, колючий, тяжелый и
еще горячий. Это был осколок высокой ценности! Но мама отобрала его у
мальчика и с ненавистью забросила снова в сугроб. Маме никогда не
нравилась эта, осенью появившаяся у мальчишек (которые были тогда еще все
живы и даже не слишком голодны), повальная страсть собирать и
коллекционировать разные осколки. Они немножко повздорили с мамой из-за
этого осколка...
Но что было бы, если бы они успели сделать еще один шаг - до разрыва,
до железного шелеста, до первого удара по земле? Всего один шаг!..
Конечно, осколок не убил бы их сразу, но он переломал бы им ноги, обоим...
А это тоже была бы смерть, только медленная.
Когда мальчик ворвался в ту комнату "жилотдела", где обычно
находилась мама, мамы там не было - на ее месте укутанная во множество
платков сидела незнакомая белесая старуха. Мальчик спросил, и не услышал
своего голоса. Старуха поглядела на него провалившимися глазами, покачала
шерстяным кочном своих платков: "Нет, - сказала она. - Давно уж как
ушла..."
Мальчик знал это и раньше, мальчик ждал этого с самого начала, но все
равно у него случилось что-то вроде выпадения памяти. Он больше не
запомнил ничего - до того момента, как оказался на Финляндском проспекте и
обнаружил, что решил, оказывается, пройти к дому через дворы. Какая-то
надежда, видимо, продолжала в нем жить. Тлела. Побуждала двигать ногами.
Что-то еще и зачем-то решать... Может быть, эта надежда и была сама жизнь?
Солнце пока не зашло за дома, но длинные тени легли на белый снег, и
от этого, казалось, стало еще холоднее. Он прошел через дворы, и никто не
встретился ему там, снег здесь превратился в желтые наледи мочи, черные
головешки заледеневшего кала рассыпаны были повсюду, так что невозможно
было выбрать, куда ступить. Он и не выбирал. Ему было все равно. Вдруг он
вспомнил женщину с желтым лицом и красный кулек рядом с нею, - вспомнил,
что на обратном пути увидел их снова, с ними все было по-прежнему, только
кулек уже больше не шевелился. Это была его судьба... его ближайшее
будущее..
Он был уже рядом с дверью черного хода, когда откуда-то справа, - из
заброшенной прачечной? - наперерез ему, неестественно быстро (в этом
городе люди не умеют перемещаться так быстро) надвинулся черный, очень
страшный и очень опасный человек - в тулупе с поднятым воротником, шапка -
со свободно болтающимися ушами, а в руке - топор, и этот топор он нес,
выставив его перед собой, словно хотел сунуть его кому-то в лицо... И
совершенно ясно было, что в лицо - мальчику. Кому же еще? Больше вокруг
никого и не было.
Мальчик замер и обмер. Человек был уже рядом с ним и над ним - убийца
с оскаленными зубами, в круглых очках, страшный, и самое страшное было,
что из оскаленного рта у него пар - не шел...
Мальчик упал на спину. Он еще падал, когда с головой убийцы вдруг
что-то произошло. Голова у него стала вдруг расти, раздаваться во все
стороны, красные трещины появились в морщинистом лице, слетели с носа и
куда-то пропали очки, лицо раскололось, брызнуло в стороны красным,
желтым, белым, - и мальчик перестал видеть...
Очнувшись, он обнаружил над собой старуху, закутанную так, что ни
глаз, ни лица вообще, у нее не было, а только торчали из темной дыры между
шерстяным платком и заиндевелым воротником какие-то рыжие клочья. Старуха
эта тыкала в него палкой с резиновым наконечником и бубнила въедливо:
"Вставай давай... Живой? Так и вставай тогда... Сам вставай, сам...
подымайся..."
Он поднялся кое-как, держась за стену, и пока он поднимался, рядом
образовался еще один закутанный человек - то ли старик, то ли еще одна
старуха, но с ведром, и эти двое принялись невнятно и в то же время
визгливо обмениваться бессмысленными фразами. У них получалось из
разговора так, что вот, пожалуйте вам, вышел человек во двор дров
наколоть, а его осколком и срезало - голову совсем оторвало, осколком
этим, ничего не осталось...
Страшный человек лежал тут же, на спине, раскинув руки с окостенелыми
голыми пальцами, и топор его валялся неподалеку среди желтых разводов
заледеневшей мочи и замерзших какашек... а головы у него, действительно,
теперь совсем не было - какой-то белесо-кровавый мокро поблескивающий блин
был у него вместо головы...
Старухи все продолжали скрежетать и бормотать, их сделалось уже трое
- третья была с красной повязкой. Мальчик хотел сказать им, что все было
не так: не было никакого осколка, и, главное, человек этот вышел не дрова
колоть (где вы здесь видите дрова?), он вышел меня убить и съесть, он -
людоед... Но ничего этого мальчик говорить не стал, он вспомнил про маму и
бросился в дверь черного хода, под лестницу, на заледенелый кафель
вестибюля, и там, как в прекрасном волшебном сне, увидел маму, бегущую от
парадной двери к нему навстречу... И весь этот мертвый, гнусный,
безжалостный, загаженный, злобно-равнодушный и остервенело-оскаленный мир
- стал сразу же нежен, ласков и бесконечно прекрасен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100