..
- Ну-ну.
- Все. Никто мне не представлялся, знаете ли. Так что если и сидел
там этот ваш Шерстнев, то это осталось для меня тайной, покрытой мраком...
- И вы никого из них не запомнили?
- Нет, конечно. Там один на меня особенно злобно наезжал - белокурый
такой, помнится, был, молодой... А все прочие - на одно лицо.
Вениамин Иванович некоторое время молчал, взгляд у него остановился,
словно кто-то там у него внутри ударил вдруг по тормозам.
- Это и был Шерстнев, - сказал он наконец.
- Да? Ну и сука! Он же меня тогда совершенно зажрал. Вопросов сто,
наверное, задал, гад белоглазый. Видимо, была ему дана установочка -
завалить чесэвээна. Вот он и завалил, молодчага. "Молодец и здоровляга и
уж навернОе не еврей!.."
- Вы думаете, он был еврей?
- Господи, да нет, конечно. Это присловка есть такая, вот и все...
Откуда в те годы еврей на физфаке?!
Он спохватился, что ведь запись идет, на пленку, и прикусил язык.
Однако, поздно. Идиот, сказал он себе. Кретин.
- Я хочу сказать, тогда шла борьба с космополитизмом, - пояснил он, -
ныне осужденная. Культ личности.
- Да, действительно... - медленно проговорил Вениамин Иванович. -
Так. Ну, хорошо. Теперь - Каманин Николай Аристархович?
- Уже говорил вам. Книжки его читал. Очень люблю у него "Охотников за
невозможным". Рассказы есть у него блистательные. Но лично - незнаком. И
даже не видел никогда. Разве что по телеку, но не помню.
- Он не любил выступать по телевидению.
- Тем более. Значит, и по телеку не видел.
- Но вы ему симпатизировали, правильно я понял? Хотя и заочно, так
сказать.
- Да. По всем слухам он был добрый мужик. Любил выпить, любил людям
помогать, деньги у него не держались. Заступался... - Он чуть было не
ляпнул: "За Бродского".... - за людей. И вообще.
- Ясно, - сказал Вениамин Иванович почему-то с разочарованием в
голосе и продолжил. - Теперь - Гугнюк Николай Остапович.
- Как?
- Гугнюк. Николай Остапович.
- Первый раз слышу. Он - кто?
- А Берман Амалия Михайловна?
- Амалия Михайловна? У нас тут в квартире девятнадцать жила Амалия
Михайловна. Но я не уверен, что она Берман.
- Это вы о ней пишете в вашем романе?
- Да. Только это не роман. И не повесть даже. Это - рассказ.
- Ну да? - поразился Вениамин Иванович. - Такой большой?
- Это не мое мнение. Это мнение редколлегии.
- Понятно. Значит, Амалия ваша Михайловна это лицо реальное?
- Абсолютно. Все, что про нее написано - сущая правда. Она умерла лет
десять назад, а то могли бы у нее сами спросить.
- Да. Я знаю. И очень жалею, что ее нет. Она бы, наверное, могла бы
нам кое-что интересное рассказать... Ну, ладно. А знаком ли вам Габуния
Иван Захарович?
Станислав не удержался - поморщился.
- Ну да. Ну, ходил к нам он одно время... В общем, да. Знаком. Он
помер, по-моему, уже...
- Я вижу, вы не очень-то к нему благоволили?
- А вам какая разница?.. Слушайте, а к чему все эти вопросы? Может,
вы мне прямо и ясно скажете, в чем дело?
Тут Вениамин Иванович словно сорвался:
- Да обязательно! - вскричал он с непонятной какой-то досадой. -
Скажу, и обязательно. Только - потом. Я, можно сказать, потому и терзаю
вас сейчас, чтобы понять, как... КАК, черт возьми, рассказать вам суть,
чтобы вы поняли и поверили. Если я прямо сейчас вот, с ходу, все вам
выложу, вы просто пошлете меня подальше, и никакого разговора не
получится. А мне надо, чтобы получился!
- Е-мое... - сказал Станислав, опешив даже несколько от такого
напора. - Что еще за тайны Апраксина двора? Наследство, что ли, мне
засветило из-за бугра?..
- Нет. Не наследство. И вообще, не надо зря гадать. Просто отвечайте
мне, и все.
- Ну хорошо, хорошо. Валяйте дальше. Кто там у вас?
- Нет, - сказал Вениамин Иванович твердо. - Сначала, все-таки,
скажите мне: вы плохо к нему относились, к этому Габуния? Не любили?
- Слушайте, мне было тогда пятнадцать лет... Или тринадцать? Неважно.
Он повадился ходить, ласковый такой, приторный, песни все с мамой пел
дуэтом... Явно целился мне на роль нового папаши. А у самого - сыну уже
было лет тридцать... За что мне его было любить?..
Он замолчал. Какого черта? Не хочу я об этом говорить. О мамином
взгляде, который однажды поймал, брошенном на этого типа... И как он
особенно противен был, нализавшись портвейна... Он любил заложить за
галстук, этот обрусевший грузин (или мингрел?) - пил как грузин, а
напивался как русский... К черту его.
- Ясно. Согласен... А теперь такая фамилия: Каляксин Сергей Юрьевич.
- Каляксин?
- Да. Сергей Юрьевич.
Станислав помотал головой.
- Не помню. А он кто?
- Он был проректором Четвертого медицинского.
- А. Так его Виконт... в смысле, Виктор Григорьевич, наверное, должен
знать... - Он снова прикусил себе язык. Ч-черт, трепло. Решено же было:
никаких имен! Трепло, языкатое, невоздержанное...
- Да. Виктор Григорьевич его, скорее всего, знает, но я думал, что и
вы, может быть...
- Нет. И не слышал даже про такого.
- Понятно. Но вот имя академика Хухрина вам, конечно, известно
хорошо?
- Конечно. Он был мой Большой Шеф. Он умер, между прочим. Буквально
несколько дней назад. Отпевали в Никольском.
- Да, я слышал... Довольно странное завещание для члена партии с
"надцатого" года...
- Н-ну, это как сказать...
- Ладно, господь с ним. Значит, с академиком вы общались регулярно,
правильно я вас понял?
- Ну, это как сказать, - повторил Станислав. - Он был там... в
заоблачных академических высях. Но я докладывал ему пару раз по работе. Он
ко мне, говорят, хорошо относился, ПРОДВИГАЛ. Зарплату повысил без всякого
сопротивления... Он, говорят, был вполне приличный начальник - свое дело
знал и в чужие не лез...
Вениамин Иванович покивал, тоже как бы отдавая должное ушедшему от
нас вполне приличному начальнику. Потом сказал:
- А вот разрешите у вас спросить, Станислав Зиновьевич... В вашем
романе... Как бы это выразится... Насколько велика там доля вымысла?
Станислав посмотрел на него. Майор приветливо и, по-прежнему
искательно улыбался. Он ждал ответа. Зачем-то нужен был ему ответ на этот
абсолютно здесь неуместный вопрос.
- Да как вам сказать... Какие-то мелочи, детали, психологические,
знаете ли, изыски - да, это все вымысел. Но если брать сами факты... Ну, я
исключаю, естественно, историю с ребенком Марии... с ребенком - это,
конечно, чистая фантазия...
- Разумеется, - поддакнул Вениамин Иванович, - я так и понял.
- Да... А в остальном... А что, собственно, вызывает там у вас
сомнения?
- Ну, это не сомнения... Это, как бы вам сказать... Скажем, случай с
газиком, который чуть не свалился...
- Полная правда. Пятеро свидетелей.
- А случай с осколком, который упал рядом с вами? В блокаду.
- Тоже полная правда.
- А эта история с людоедом?..
- Во дворе? Тоже. Клянусь! Я иногда во сне его вижу: стальные круглые
очки, седая щетина и - топор, прямо у меня перед носом...
- И так - все двадцать случаев?
- Строго говоря - двадцать четыре. Да. Ничего не выдумал.
- Но ведь это странно.
- Еще бы. Иначе бы я и романа писать не стал.
- И вы никогда не пытались как-то объяснить все это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100