Вначале он переменился в
лице - заметно побледнел, и глаза у него остекленели, - но это длилось
лишь несколько секунд. Что бы там с ним и в нем ни происходило, он с этим
благополучно справился. Равнодушно кивнул, принимая мое сообщение к
сведению. Сонно поглядел на меня, демонстрируя, что сообщение это его не
удивило... И, вроде бы, даже не заинтересовало... Словно это было нечто,
известное ему ранее, и более того - нечто должное. Ни удивления не стало в
лице его, ни испуга, ни огорчения. Он все это уже оставил позади. Дорогой
Товарищ Шеф получил свое и был благополучно списан. Он уже был забыт.
Причем без особых сожалений и угрызений совести - в назидание и поучение.
Я спросил на всякий случай:
- Вам не кажется, что это... м-м-м... Рок? Или...
- Или, - сказал он пренебрежительно. - Это не Рок. Это - я.
Я заткнулся. Он глянул на меня мельком и как обычно понял мое
замешательство неправильно.
- Слушайте, Вениамин Иванович, - сказал он мягко. - Ведь я его совсем
не знал. Только по вашим рассказам... Я его даже не видел ни разу. С какой
стати мне по этому поводу переживать?
- Разумеется, - согласился я с наивозможной поспешностью и, чтобы
немного оклематься, чтобы хоть дух, так сказать, перевести, принялся
докладывать ему про Мирлина.
Он выслушал меня внимательно, горько скривился, пошевелил губами,
словно хотел сказать что-то, но когда я приостановился, он только покивал
мне, чтобы я продолжал. А когда я замолчал, изложив ему все, что знал по
этому поводу, и все, что думал, он задал мне вдруг неожиданный и даже
странный вопрос:
- Веньямин Иванович. Помните, вы меня допрашивали. Почему вы так
добивались от меня тогда, чтобы я подтвердил вам эту свою фразу: "Посадят
тебя, Сенька"? Зачем это вам было так уж позарез нужно?
Я несколько даже растерялся. Я ничего подобного не запомнил.
- А что, я, действительно, этого так уж добивался?
- Ну, естественно! Три ведь протокола вы составили, - три! - не
считая очной ставки, и в каждый протокол вы обязательно вставляли: "Ох,
посадят тебя, Сенька, к чертовой матери"? Зачем?
- Ей-богу, не помню.
- Да бросьте.
- Ну, честное же слово! У меня был какой-то список обязательных
вопросов, которые я должен был вам задать. Но я ведь не вникал, что да
зачем. Меня ведь совсем другое интересовало...
- Жаль, - холодно сказал он, поджимая губы. Он явно мне не верил.
Однако, я ведь и на самом деле ничего этого не помнил!
- Станислав Зиновьевич! Да неважно это, поверьте вы мне! Я не помню,
зачем это надо было в протокол вписывать, но вы поверьте, что это
совершенно сейчас уже не существенно!..
- Это вам не существенно, а меня на суд, между прочим, потянут...
свидетелем...
- Вы! Вы боитесь, что вас потянут на какой-то там суд?
- Естественно! Чего тут хорошего? Опять врать придется... Мерзко...
- Слушайте... Ну, не ходите, если не хочется.
- Приводом доставят.
- Прямо уж так - "приводом"!.. Ну, поезжайте куда-нибудь на это
время... На дачу куда-нибудь... за город...
- Ладно. Не будем об этом.
- Конечно, не будем! Это же - сущие пустяки...
- Это для _в_а_с_ пустяки.
- Для вас - тоже. Разве об этом надо вам сейчас думать.
- А о чем же?
- Станислав Зиновьевич. Я уезжаю не сегодня - завтра. У меня времени
совсем нет. А мы с вами еще ничего не обсудили... по существу...
- По существу нам и обсуждать-то нечего. Пусть все идет как идет...
- Станислав Зиновьевич. Так нельзя. Я понимаю: вы уже почувствовали
свою силу. Мощь свою почувствовали. Даже всемогущество...
- Бросьте. Это все красивые слова. Ничего этого на самом деле нет.
- А что есть?
- Защищенность. Ощущение защищенности. Ощущение полной и
окончательной защищенности...
- Вам этого мало?
- Не знаю.
- Вы единственный человек на Земле, ощущающий себя полностью
защищенным, и вам этого мало?
- Что же я, по-вашему, должен делать? Я вижу, вы все уже продумали.
Без меня.
- Да. Я много думал над этим. Вы должны заняться политикой.
- Почему политикой?
- Потому что именно в политике вам не будет равных.
- Политика - это ложь.
- Ну и что же? Вся наша жизнь это ложь. В той или иной степени...
- Вот именно. В той или иной.
- Подумайте спокойно несколько минут подряд, и вы поймете: в политике
вам не будет равных.
- Хорошо. Допустим. С чего я должен начать?
- Вам необходимо вступить в партию. Это - первое!..
Он вдруг буквально затрясся от смеха, совершенно неуместно. Я
замолчал. Я, честно говоря, даже испугался немного.
- Не обижайтесь, - сказал он, не переставая трястись. - Я просто
вспомнил анекдот, как раввина спросили, чего такого хорошего в обрезании.
А он ответил: "Во-первых, это красиво..."
Я вежливо улыбнулся. Я знал этот анекдот, но не понимал, причем он
тут, и вообще, что в моих словах смешного?
- Я не пойду в партию, - сказал он. - Ни во-первых, ни во-вторых.
- Почему?
- Во-первых, это не красиво, - сказал он с удовольствием. Прямо-таки
с наслаждением. - Во-вторых, не все можно, что необходимо. Даже, если это
очень необходимо. Скажем, если бы вы уронили в деревенский нужник
что-нибудь ценное, ну... я не знаю... пистолет бы свой штатный уронили -
вы бы ведь не полезли за ним голыми руками. Хотя и необходимо...
- Голыми не голыми, - сказал я, - но такой случай я помню в нашей
части, где отец служил. Один старлей там уронил свой пистоль в нужник,
вместе с кобурой. Пришлось все дерьмо вычерпать, хотя и не голыми,
конечно, руками... Между прочим, в яме нашли ДВА пистолета - был большой
скандал, на весь округ... Но это я так, к слову пришлось. А если по
делу...
- А если по делу, то я к этому разговору не готов. Понимаете?
Не-го-тов! Я еще почти ничего не умею... Я мало что понимаю. И я не знаю,
чем буду заниматься... Я не знаю, на что я годен. Я не знаю, чего я хочу.
Я вообще ничего про это не знаю. Давайте не будем гнать лошадей, Веньямин
Иванович.
- Давайте, - сказал я. Что я еще мог ему сказать? Ему надо было
вступать в партию. Ему надо было выходить на тесный контакт с органами -
на самый теснейший контакт! - без этого в нашей стране нельзя было сделать
НИЧЕГО. Но как мне было сказать ему об этом? Я видел, что за эти две
недели он стал другим. Прогресс был налицо (если можно это было назвать
прогрессом). Он принял причастие Буйвола, но до настоящего политика ему
было еще безнадежно далеко... И я ощутил давешнее отчаяние. Столько
времени прошло, а мы словно бы еще и не начинали.
Тут как раз зазвонил телефон, соседка сладким голосом позвала его, и
он вышел в коридор. Я слышал его голос, слов было не разобрать, но в
голосе слышалась озабоченность и неудовольствие. Он и вернулся озабоченный
и с раздражением произнес какую-то странную фразу:
- Мне надо срочно ехать, Виконт опять загибается...
Я не понял, что это значит, и некоторое время молча смотрел, как он
торопливо переодевается из домашнего. Потом, осознав, что он сейчас уйдет
и мы, может быть, не сможем увидеться до моего отъезда, я торопливо
принялся рассказывать ему о Ведьмаке. Я хотел, чтобы он понял: есть
человек, вовсе к нам не дружественный, который многое и многое знает,
может быть, даже больше, чем мы оба вместе взятые;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100