— Неизбежно.
— Но городской житель не покупает себе барана, как галстук. Если Джо вынашивал такие планы, то он должен был заранее обзавестись бараном…
— Разумеется.
— Ну а под каким предлогом он заманил сюда девушку ночью? Я знаю, они были сообщниками, но это не объясняет этой поездки.
— А может быть, им было нужно что-нибудь спрятать?
— Или с кем-нибудь встретиться.
— Да, или с кем-нибудь встретиться.
— С доктором, например?
— Почему бы нет?
— К тому же совать тело в топку удобнее, предварительно расчленив его. А кто лучше справится с этой отвратительной задачей, чем мясник или врач?
— Вы хотите сказать, что Бужон участвовал в убийстве своей дочери?
— Бывали и более удивительные вещи.
— И расчленил ее?
— А как иначе он узнал, что вы копаетесь именно в ее пепле?
Андрэ надолго задумывается.
— И какова цель всего этого, комиссар? Вы применили старое правило: ищи, кому выгодно преступление. Кому же могла быть выгодна эта серия преступлений?
— Доктору.
— Доктору? То, что он убивает Парьо, еще понятно, он, кажется, его ненавидел… Но зачем Бальмена… Причем с помощью Парьо! Зачем свою дочь?
— Ой, стойте! — прошу я. — А то моя печка точно взорвется, если я продолжу кружить над этими вопросами, как ворон над падалью.
— Вы разберетесь с этим по возвращении из Соединенных Штатов, если, конечно, ваши коллеги не поймают педераста и он не расколется.
Мы встаем из-за стола. Хозяин ресторана складывается пополам и эскортирует нас до двери.
— На здоровье, господа, — говорит он нам. Когда я сажусь в машину, раздается крик:
— Комиссар! Комиссар!
Я оборачиваюсь и вижу старое парижское такси, в нем сидит Шардон.
Он возбужденно машет руками, роняя орехи и слюну.
Такси останавливается.
— Вы здесь? — спрашивает толстый полицейский. — А я слежу за доктором. Едва я начал дежурство перед его домом, как он вышел, сел в свою машину и поехал. Такси поблизости не было, и я поднялся к нему.
Домработница мне сказала, что он убежал как сумасшедший, сказав ей, что едет в свой дом в Гуссанвиле… Я реквизировал такси, но эти драндулеты еле двигаются.
— Не утомляйся, — говорю я. — Я видел эскулапа, он мертв. Он пустил себе пулю в лоб… Сделай все необходимое. Никого не пускай в дом.
Особенно жандармов.
— Застрелился! — бормочет Шардон.
— Да, — говорю я, трогаясь с места. — Как видишь, еще одна естественная смерть!
Глава 16
Когда я выхожу из кабинета патрона, на часах чуть больше четырех часов (для моих читателей начальников вокзалов поясняю: шестнадцать).
Признаюсь, что я несколько оглушен заданием, которое он мне поручил. Я выполнял разную работу, но такую еще ни разу. Хотя надо же когда-то начинать… Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз.
Мой девиз: “Живи моментом”. Я начну думать о предстоящей миссии, когда буду сидеть в самолете.
Положив паспорт, доллары и рекомендательное письмо в карман, я снова ступаю на тропу войны.
До вылета осталось несколько часов, а опыт меня учит, что с толком использованные несколько часов стоят без толку проведенной жизни.
Немного помедлив, выйдя на улицу, я направляюсь на улицу Шапталь, которую следовало бы переименовать в улицу Жмуров…
Для начала наношу визит соседке Парьо — старой деве.
Увидев меня, она издает писк напуганной мышки.
— Ой, — вскрикивает она, — полицейский!
— Он самый, — отвечаю. — Никогда бы не подумал, что вы боитесь полиции, мадемуазель.
— Я боюсь не полиции, а мужчин, — жеманничает эта старая сушеная вобла.
Я бросаю на нее красноречивый взгляд.
Чтобы покуситься на ее добродетель, надо запастись отбойным молотком, это я вам говорю!
— Ну, ну, дорогая мадемуазель, не все же мужчины грубияны.
Попадаются и джентльмены. — И добавляю:
— В полиции они встречаются редко, тут я с вами согласен, но Я, так сказать, редкая птица. — И я возвращаюсь к моему барану:
— Скажите, в тот вечер, когда бедный месье Парьо протянул ноги…
— Нельзя поприличнее? — перебивает она.
— Пардон, в тот вечер, когда он отбросил копыта, у него работало радио?
— Да… Он слушал музыкальную программу. Это был воскресный вечер, да?
— Совершенно верно. А потом, когда.., подружка Парьо ушла, радио замолчало?
— Да… Незадолго до ее ухода.
Так-так, неужели доктор Андрэ попал в “десятку”?
Изабель выключила перед уходом радио… А Парьо спал.., вечным сном!
Я смотрю на старую деву, не сводящую с меня глаз.
— Какая жалость, что вы не вышли замуж, — говорю я.
— Это почему? — возмущается она.
— Потому что я уверен, что вы составили бы счастье любого мужчины.
— Это судьба, — говорит она, и в ее голосе слышится сожаление.
— Ну да… Но вам, должно быть, одиноко?
— Я привыкла…
— Конечно… Вы смотрите на улицу и, спорю, долго остаетесь у окна…
— На этой улице почти никакого движения…
— Это верно. Скажите, когда в тот вечер ушла девушка, вы стояли у окна?
— Я не помню.
Эта старая калоша пудрит мне мозги!
— Но, — уверяю я, — владелец ресторана напротив сказал мне, что вы стояли у окна и видели, как малышка вышла из дома.
Я, конечно, блефую, но она заглатывает крючок всей челюстью.
— Куда он лезет, этот свин! — возмущается она. — Я что, уж и не имею права подойти к окну?
— Речь не об этом, мадемуазель… Вы имеете полное право проводить у окна всю жизнь, только не нагишом…
— Какой ужас! — стонет она. Ее челюсть вываливается изо рта, но она втягивает ее обратно.
— Девушка села в машину Парьо?
— Да, — отвечает она.
— Она была одна?
— Да… Но она вышла из дома не сразу.
— Как это?
— Я слышала, как она открыла дверь, но на улицу вышла Не сразу. По крайней мере минут на пять позже, чем нужно, чтобы спуститься на первый этаж… Правда, она несла груз, но все-таки…
— Груз?
— Да, она несла на плече сумку.
— Сумку? Какого рода сумку?
— Холщовую, вроде мешка для картошки.
— Она была полной?
— Да, но имела странную форму… Я подумала, что она выносит старые вещи, может быть канделябры.
— Почему именно канделябры?
— Просто так…
— Мысли никогда не приходят просто так, мадемуазель. Если вы подумали о канделябрах, значит, что-то в форме сумки навело вас на эту мысль.
— Это правда, — соглашается она. — У нее были острые углы…
Подумав, я решаю, что из нее больше ничего не вытянешь.
— Всего хорошего, мадемуазель. Она кивает мне и провожает до двери. Не заходя в квартиру покойного, я быстро сбегаю по лестнице.
Консьерж там. Надраивает медные перила лестницы.
— Это снова я, — говорю я вместо приветствия.
— О! Добрый день, господин инспектор.
— Комиссар, и этим все сказано! Он отвешивает мне поклон, полный скрытого почтения.
— Скажите, — спрашиваю, — все жильцы этого дома пользуются подвалом?
— Разумеется.
— Номер бокса Парьо?
— Восьмой.
— Ладно, спасибо… Сюда, да? — добавляю я, показывая на низкую дверь в глубине лестницы.
— Да… Хотите ключ?
— Нет, у меня есть все, что нужно.
— Я хоть включу свет в подвале.
— Отличная мысль!
В десять прыжков я оказываюсь перед дверцей бокса номер восемь.
Открыть ее моей отмычкой — детская игра. Замок открывается чуть ли не в ту же секунду, когда вставляю отмычку в скважину.
— Хорошая штука природа, — начинаю напевать я, потому что, едва открыл дверь, мне в ноздри бьет противный запах. Жуткая вонища…
Включив свет, осматриваю узкое помещение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25