Это история об RCA и Армстронге. Это мечта Косби. Ибо интернет многим предоставил небывалые, необозримые возможности для участия в процессе построения и развития культуры. Эта мощь перевернула рынок производства и обработки культуры в целом, и этот переворот, в свою очередь, угрожает устоявшейся индустрии контента. Таким образом, интернет для медиакомпаний двадцатого века представляет собой то же самое, чем частотная модуляция была для АМ-радио, или чем стал грузовик для железных дорог девятнадцатого века – началом конца или, по меньшей мере, существенной трансформации. Цифровые технологии с привязкой к интернету способны сформировать куда более конкурентный и живой рынок создания и переработки культуры. Такой рынок может вместить намного более широкий и разнообразный спектр авторов, способных производить и распространять куда больший ассортимент продуктов творчества. А в силу некоторых важных факторов, эти авторы могут зарабатывать, в среднем, больше на своем творчестве, чем сегодня. До тех пор, пока RCA наших дней не применит закон для самозащиты от подобной конкуренции. Однако же, как я покажу в последующих главах, именно это и происходит сейчас с нашей культурой. Эти наследники радиокомпаний начала ХХ века или железных дорог XIX-го всей силой своего влияния заставляют закон защищать их от новой, более эффективной, более прогрессивной технологии строительства культуры. И им удается переделать интернет, пока интернет не переделал их самих.
Не думаю, что преувеличиваю. Сражения за копирайт и интернет многим кажутся весьма далекими. Для тех немногих, кто следит за этими баталиями, они сводятся к узкому кругу простых вопросов: легализовать ли «пиратство» или следует отстаивать «собственность»? «Война», которая ведется с интернет-технологиями (то, что президент Американской кинематографической ассоциации Джек Валенти называет своей «собственной войной с терроризмом»), выглядит как битва за применение закона и уважение к собственности. И многие полагают, что достаточно определиться, выступаешь ли ты за собственность или против оной, чтобы решить, чью сторону принять в этом противоборстве. Если бы все было так просто, я поддержал бы Джека Валенти и индустрию контента. Я тоже поборник собственности, особенно той важной ее разновидности, которую мистер Валенти любовно называет «интеллектуальной». Я убежден, что «пиратство» – зло, а правильно построенный закон должен его наказывать где бы то ни было – в онлайне или нет. Но за этими простыми рассуждениями прячется куда более фундаментальный вопрос и гораздо более драматичные сдвиги. Боюсь, если мы как следует не разглядим их, война за избавление интернета от «пиратов» приведет к утрате тех ценностей, на которых испокон веков зиждилась наша культура. Эти ценности, построенные на стовосьмидесятилетней традиции нашего республиканского строя, гарантировали авторам право свободно творить, отталкиваясь от достояния прошлого, и защищали создателей от произвола властей. И, как настаивает профессор Нил Нетанел, хорошо сбалансированный закон о копирайте оберегал авторов от частного контроля. Посему наша традиция не была ни советской, ни меценатской. Напротив, она застолбила обширное пространство, где авторы могли развивать и расширять нашу культуру. И, тем не менее, право отреагировало на интернет и связанные с ним технологические перемены ужесточением правил регулирования творческой деятельности в Америке. Чтобы развить или критиковать окружающую нас культуру, мы должны, подобно Оливеру Твисту, сначала испрашивать позволения. Разрешение, конечно, обычно дают. Но редко критикам или независимым авторам. Мы создали своего рода культурную знать. Эти аристократы живут припеваючи, прочие же влачат жалкое существование. Но именно знать любого сорта чужда нашей традиции.
История, которую я собираюсь поведать, – о войне. Речь пойдет не о «технологии во главе всего сущего». Я не верю в богов – цифровых или каких-либо иных. Я не намерен и демонизировать какого-то человека или группу людей, потому что в равной степени не верю в дьявола – корпоративного или любого другого. Это не морализаторство. Это не призыв к джихаду против индустрии. Наоборот, это попытка осознать безнадежно разрушительную войну, спровоцированную интернет-технологиями, но зашедшую куда дальше программных кодов. Осознав это противостояние, можно попытаться найти пути к примирению. Разумных причин продолжать баталии вокруг интернет-технологий не существует. Иначе нашей традиции и культуре будет нанесен огромный ущерб, если культура вообще переживет эту конфронтацию. Мы должны докопаться до причин этой войны. Нужно срочно разрешить этот конфликт. Подобно тяжбе Косби, эта война, отчасти, за «собственность». Собственность в этой войне не столь осязаема, как у Косби, и ни один невинный цыпленок еще не пострадал. Однако отношение к этой «собственности» для многих столь же очевидно, как и притязания фермеров на святость их курятника. Мы с вами – те же Косби. Многие воспринимают как должное те запредельные требования, что предъявляют теперь владельцы «интеллектуальной собственности». Большинство из нас, подобно Косби, считают эти притязания очевидными. И, вслед за теми фермерами, мы протестуем против вмешательства новых технологий в нашу собственность. Для нас, как и для них, ясно как божий день, что новые интернет-технологии «посягают» на охраняемую законом неприкосновенность нашей «собственности». И для нас, как и для них, очевидно, что закон должен вмешаться, чтобы пресечь посягательства. Ясно, что когда умники и технократы защищают свои армстронговские и райтовские технологии, большинство не очень-то им сочувствует. Здравый смысл не восстает. В отличие от истории с бедными Косби, здравый смысл в этой войне принимает сторону собственников. В отличие от счастливчиков братьев Райт, интернет не спровоцировал своей революции. Я задался целью подтолкнуть здравомыслие в нужном направлении. Все больше и больше я изумлялся влиянию этой идеи – интеллектуальной собственности – и, что самое главное, ее способности отключать критическое мышление у тех, кто делает политику, и у простых граждан. Никогда прежде в нашей истории не случалось, чтобы такая большая часть нашей «культуры» оказывалась в чьей-то «собственности». И, одновременно, никогда прежде концентрация власти над использованием культуры не достигала столь безусловной поддержки общества, как сейчас. Вопрос – почему? Потому ли, что мы постигли истинный приоритет ценности и важности абсолютной собственности на идеи и культуру? Или потому, что мы обнаружили, что наш традиционный подход, отвергавший столь безоговорочные притязания, был неверен?
А может, потому что максима абсолютной собственности на идеи и культуру выгодна всяким RCA нашего времени и отвечает нашим неосмысленным представлениям?
Является ли перелом в нашей традиции свободной культуры новым примером исправления ошибок прошлого, как это случилось после кровавой войны против рабства или происходит при нынешнем медленном искоренении неравенства? Или такой крутой поворот – очередной случай узурпации политической системы горсткой магнатов? Неужели здравый смысл доходит в этом вопросе до таких крайностей, потому что и вправду на них опирается?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Не думаю, что преувеличиваю. Сражения за копирайт и интернет многим кажутся весьма далекими. Для тех немногих, кто следит за этими баталиями, они сводятся к узкому кругу простых вопросов: легализовать ли «пиратство» или следует отстаивать «собственность»? «Война», которая ведется с интернет-технологиями (то, что президент Американской кинематографической ассоциации Джек Валенти называет своей «собственной войной с терроризмом»), выглядит как битва за применение закона и уважение к собственности. И многие полагают, что достаточно определиться, выступаешь ли ты за собственность или против оной, чтобы решить, чью сторону принять в этом противоборстве. Если бы все было так просто, я поддержал бы Джека Валенти и индустрию контента. Я тоже поборник собственности, особенно той важной ее разновидности, которую мистер Валенти любовно называет «интеллектуальной». Я убежден, что «пиратство» – зло, а правильно построенный закон должен его наказывать где бы то ни было – в онлайне или нет. Но за этими простыми рассуждениями прячется куда более фундаментальный вопрос и гораздо более драматичные сдвиги. Боюсь, если мы как следует не разглядим их, война за избавление интернета от «пиратов» приведет к утрате тех ценностей, на которых испокон веков зиждилась наша культура. Эти ценности, построенные на стовосьмидесятилетней традиции нашего республиканского строя, гарантировали авторам право свободно творить, отталкиваясь от достояния прошлого, и защищали создателей от произвола властей. И, как настаивает профессор Нил Нетанел, хорошо сбалансированный закон о копирайте оберегал авторов от частного контроля. Посему наша традиция не была ни советской, ни меценатской. Напротив, она застолбила обширное пространство, где авторы могли развивать и расширять нашу культуру. И, тем не менее, право отреагировало на интернет и связанные с ним технологические перемены ужесточением правил регулирования творческой деятельности в Америке. Чтобы развить или критиковать окружающую нас культуру, мы должны, подобно Оливеру Твисту, сначала испрашивать позволения. Разрешение, конечно, обычно дают. Но редко критикам или независимым авторам. Мы создали своего рода культурную знать. Эти аристократы живут припеваючи, прочие же влачат жалкое существование. Но именно знать любого сорта чужда нашей традиции.
История, которую я собираюсь поведать, – о войне. Речь пойдет не о «технологии во главе всего сущего». Я не верю в богов – цифровых или каких-либо иных. Я не намерен и демонизировать какого-то человека или группу людей, потому что в равной степени не верю в дьявола – корпоративного или любого другого. Это не морализаторство. Это не призыв к джихаду против индустрии. Наоборот, это попытка осознать безнадежно разрушительную войну, спровоцированную интернет-технологиями, но зашедшую куда дальше программных кодов. Осознав это противостояние, можно попытаться найти пути к примирению. Разумных причин продолжать баталии вокруг интернет-технологий не существует. Иначе нашей традиции и культуре будет нанесен огромный ущерб, если культура вообще переживет эту конфронтацию. Мы должны докопаться до причин этой войны. Нужно срочно разрешить этот конфликт. Подобно тяжбе Косби, эта война, отчасти, за «собственность». Собственность в этой войне не столь осязаема, как у Косби, и ни один невинный цыпленок еще не пострадал. Однако отношение к этой «собственности» для многих столь же очевидно, как и притязания фермеров на святость их курятника. Мы с вами – те же Косби. Многие воспринимают как должное те запредельные требования, что предъявляют теперь владельцы «интеллектуальной собственности». Большинство из нас, подобно Косби, считают эти притязания очевидными. И, вслед за теми фермерами, мы протестуем против вмешательства новых технологий в нашу собственность. Для нас, как и для них, ясно как божий день, что новые интернет-технологии «посягают» на охраняемую законом неприкосновенность нашей «собственности». И для нас, как и для них, очевидно, что закон должен вмешаться, чтобы пресечь посягательства. Ясно, что когда умники и технократы защищают свои армстронговские и райтовские технологии, большинство не очень-то им сочувствует. Здравый смысл не восстает. В отличие от истории с бедными Косби, здравый смысл в этой войне принимает сторону собственников. В отличие от счастливчиков братьев Райт, интернет не спровоцировал своей революции. Я задался целью подтолкнуть здравомыслие в нужном направлении. Все больше и больше я изумлялся влиянию этой идеи – интеллектуальной собственности – и, что самое главное, ее способности отключать критическое мышление у тех, кто делает политику, и у простых граждан. Никогда прежде в нашей истории не случалось, чтобы такая большая часть нашей «культуры» оказывалась в чьей-то «собственности». И, одновременно, никогда прежде концентрация власти над использованием культуры не достигала столь безусловной поддержки общества, как сейчас. Вопрос – почему? Потому ли, что мы постигли истинный приоритет ценности и важности абсолютной собственности на идеи и культуру? Или потому, что мы обнаружили, что наш традиционный подход, отвергавший столь безоговорочные притязания, был неверен?
А может, потому что максима абсолютной собственности на идеи и культуру выгодна всяким RCA нашего времени и отвечает нашим неосмысленным представлениям?
Является ли перелом в нашей традиции свободной культуры новым примером исправления ошибок прошлого, как это случилось после кровавой войны против рабства или происходит при нынешнем медленном искоренении неравенства? Или такой крутой поворот – очередной случай узурпации политической системы горсткой магнатов? Неужели здравый смысл доходит в этом вопросе до таких крайностей, потому что и вправду на них опирается?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85