Наверное, прав Медведев: главное даже не в болезнях одряхлевших руководителей, а в том, что они пытались их скрыть.
— У Черненко были очень слабые легкие, — вспоминает генерал, — он задыхался, с трудом не только ходил, но и говорил, выходил больным на работу. Кто сочтет теперь, на сколько дней, месяцев, а может быть, и лет он сократил себе жизнь, выезжая на охоту с генеральным и часами высиживая там на морозе. Боясь отказом от охоты вызвать неудовольствие шефа, скрывая недомогание… Поистине: кресло дороже жизни.
А вот мнение геронтолога, специалиста по психологии лиц, достигших преклонного возраста, профессора Швемберга:
— В борьбе за власть используются всевозможные приемы. Наряду с шантажом, давлением, компроматом применяются и теракты, покушения на жизнь конкурентов. И все же пуля, взрывчатка, яд — это прерогатива молодых соперников. В старости стремление к верховенству не угасает, наоборот, оно довольно часто обостряется, притом приобретает весьма специфические формы. Психика стариков устроена несколько иначе. Они знают, что самое уязвимое место в нашей медицине — это уход за больными. Вспомним русскую дворянскую литературу прошлого — сплошные нарекания на прислугу. Наверное, это наша родовая черта. И нынешние охранники, медсестры и прочий обслуживающий персонал крайне небрежно относятся к своим обязанностям. В принципе этим можно воспользоваться. Какая-нибудь несоблюденная процедурная мелочь способна отправить на тот свет любого старика. Ну, скажем, отсутствие пледа, чтобы укрыть им скамейку, прежде чем на нее сядет больной.
— Вы имеете в виду известный конкретный случай?
— Нет, что вы, Боже упаси. Там, где молодой только чихнет, старик может отдать Богу душу. Кстати, в домах престарелых люди с криминальными наклонностями используют подобные мелочи для устранения врагов. У немощных свои представления о методах расправы, свой арсенал изощренных средств. Иной раз трудно отличить кажущийся недосмотр персонала от тщательно закамуфлированного умерщвления. Оно может произойти от чего угодно, от любой случайности. В этом возрасте все возможно.
Интересная тема, не правда ли? Впрочем, она прямого отношения к нашему рассказу и тем более к его главным действующим лицам отношения не имеет. Так себе, маленький штрих в картину недавнего прошлого, полностью замаранную черной краской.
Тринадцатимесячная эпоха Черненко, самая короткая в советской истории, дружно подвергается отрицанию и оплевыванию. Наверное, автор этой книги — единственный в мире, кто за последние тринадцать лет открыл сочинения самого непопулярного генерального секретаря.
И обнаружил в них концепции «мощного ускорения развития народного хозяйства», «совершенствования социалистической демократии, всей политической системы общества», «обновления кадров партии» и много других новаций, которые стали ключевыми у Горбачева и приписывались ему.
Остается завидовать будущим историкам — они еще не то найдут.
Приложение N 22: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ
Из рассказов академика Евгения Чазова
(Чазов Евгений Иванович — известный советский врач-кардиолог. С 1967 по 1987 год возглавлял Четвертое Главное управление при Министерстве здравоохранения СССР.)
… Наши беседы с Устиновым, его заверения, что мнение Андропова о фигуре Горбачева известно не только ему, позволяли мне предполагать, что именно он, и это было бы логично, придет на смену Андропову. На следующий день, хотя, возможно, это было и 11 февраля, к нам в спецполиклинику на Грановского заехал Устинов. Всегда общительный, веселый, разговорчивый, он при встрече со мной выглядел на этот раз смущенным и несколько подавленным.
«Знаешь, Евгений, — заявил он без всякого вступления, — генеральным секретарем ЦК будет Черненко. Мы встретились вчетвером — я, Тихонов, Громыко и Черненко. Когда началось обсуждение сложившегося положения, я почувствовал, что на это место претендует Громыко, которого мог поддержать Тихонов. Ты сам понимаешь, что ставить его на это место нельзя. Знаешь его характер. Видя такую ситуацию, я предложил кандидатуру Черненко, и все со мной согласились. Выхода не было». Он ни словом не упомянул о Горбачеве, о том, что надо было бы узнать мнение других членов Политбюро. Я всегда верил Устинову, считая его честным и откровенным человеком.
Но в этот момент мне показалось, что он чуть-чуть кривит душой. Видимо, на встрече четырех старейших членов Политбюро он понял, что ни Черненко, ни Громыко, ни тем более Тихонов не поддержат это предложение в отношении кандидатуры Горбачева. В этой ситуации его наиболее устраивала кандидатура Черненко. Больной, к тому же по характеру мягкий, идущий легко на компромиссы, непринципиальный Черненко вряд ли мог противостоять настойчивому, сильному и твердому Устинову, возглавлявшему военно-промышленный комплекс. Да и другие участники этого своеобразного сговора понимали, что при больном Черненко они не только укрепят свое положение, но и получат большую самостоятельность, которой у них не было при Андропове. Это особенно касалось председателя Совета Министров Тихонова.
Узнав о решении, я не мог сдержаться и сказал Устинову: «Дмитрий Федорович, как можно избирать генеральным секретарем тяжело больного человека. Ведь все вы знали от меня, что Черненко — инвалид. Я лично вам и Андропову говорил об этом». Не зная, что мне ответить на справедливые упреки, Устинов быстро распрощался и ушел.
В феврале 1984 года на пленуме ЦК, как всегда единогласно, генеральным секретарем был избран Черненко. Вместе со всеми голосовал и я. Думаю, что впервые голосовал вопреки своему мнению и своим убеждениям и поэтому мучительно переживал свою, в худшем понимании этого слова, «интеллигентность», а может быть, и трусость.
Все-таки почему на пленуме ЦК я не встал и не сказал, что Черненко тяжело болен и не сможет работать в полную силу, да и век его, как генерального секретаря, будет недолог? Меня сдерживали не политические мотивировки, как Устинова или Тихонова, не опасения, что во главе партии станет не Горбачев, а Громыко, а именно наша русская «интеллигентная скромность», если так можно назвать это состояние. Да, с позиции политического и общественного деятеля я должен был это сделать. А с позиций врача и просто человека, хорошо знающего Черненко, находившегося с ним в добрых отношениях, вправе ли я был пренебречь клятвой Гиппократа и выдать самое сокровенное моего больного — состояние его здоровья? Тем более что у нас нет никаких правил или законов, касающихся гласности этого вопроса. Да и вообще, как я буду смотреть в глаза сидящему здесь же в зале Черненко, говоря о том, что его болезнь неизлечима и ее прогноз очень плохой. Он знает о тяжести болезни, мы предупредили его о том, что он должен ограничить свою активность. И его долг — отказаться от этой должности.
И еще. Весь состав Политбюро знал о состоянии здоровья Черненко. Но никто из его членов не решился потоварищески рекомендовать ему воздержаться от выдвижения на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Никто даже не задал вопроса о его самочувствии. Я, как и весь состав ЦК, считал, что, предлагая пленуму кандидатуру Черненко, Политбюро взвесило все «за» и «против», трезво оценило всю ситуацию, связанную с его избранием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155