Припомним, что еще до своего прибытия в Москву «царевич» принял меру исключительной важности, явившуюся некоторым отступлением от его обычной программы. Мы говорим о ссылке патриарха Иова. Конечно, для Дмитрия было необходимо сохранить добрые отношения с духовенством; с другой стороны, он постоянно заботился об интересах православия. Почему же, спрашивается, решился он на столь непопулярный шаг? Несомненно, на это у него были весьма серьезные основания. Очевидно, Названому царевичу хотелось избегнуть встречи с патриархом. Невольно встает вопрос: не боялся ли Дмитрий, что глава церкви узнает в нем самозванца? Любопытно, что кары постигли и Чудов монастырь. Впрочем, на этот счет показания источников расходятся. Одни говорят, что монахи этой обители были переселены; другие же утверждают, что с иноками поступили более жестоко. Мы знаем, каким надежным свидетелем является для нас архиепископ Арсений. Он сообщает, что вместе с патриархом Иовом отправлены были в ссылку двое архимандритов; один из них был игуменом Чудова монастыря. В настоящее время невозможно проверить все эти данные; нельзя и сделать из них какого-либо окончательного вывода. Как бы то ни было, общее впечатление таково: по-видимому, Дмитрий опасался Чудова монастыря и не очень-то стремился встретиться с его архимандритом.
Свидетелем по делу Названого Дмитрия является, между прочим, род Отрепьевых. Правда, его выступление по этому поводу произошло значительно позднее. Тем не менее важность самого факта остается неоспоримой. Со времени самозванца имя Гришки Отрепьева было покрыто позором. Каждый год церковь торжественно предавала его анафеме. В глазах народа он был отступником, еретиком и злейшим врагом родины. Прошло более полуторастолетия со времени катастрофы 1606 года. Однако род Отрепьевых все еще находился под гнетом общественного презрения; ему не могли простить того, что из его среды явился такой злодей. Подобное отношение казалось Отрепьевым тем более жестоким и невыносимым, что они гордились своей преданностью законным государям; помимо того, они помнили о своих выдающихся заслугах перед родиной на поле брани. Самым лучшим средством оградить себя от обиды была бы перемена имени. Весьма кстати Отрепьевы вспомнили, что у них не одно родовое имя. Поэтому в 1671 году они обратились к царю Алексею с просьбой разрешить им зваться по-старому. Челобитная Отрепьевых проникнута горечью и печалью. По-видимому, они глубоко удручены несправедливостью, жертвой которой являются. Конечно, они стараются парировать направляемые против них удары. Но замечательно, что им и в голову не приходит отрицать свое родство с Гришкой, превратившимся впоследствии в царевича Дмитрия. Очевидно, сам факт был слишком несомненен и общеизвестен. Они принимают его без всяких оговорок. Все их усилия направлены лишь на то, чтобы отделить себя от самозванца и даже вменить себе в заслугу преследования, которым они подвергаются. Отрепьевы заявляют, что Смирной был отправлен в Краков для очной ставки с племянником. По их словам, некоторые члены их рода сами, и притом открыто, изобличали царя-самозванца. За это они были жестоко наказаны, подверглись гонениям и ссылке в Сибирь, откуда их вернул только Василий Шуйский. Такая самозащита Отрепьевых была как нельзя более на руку правительству. Понятно, что просьба их была удовлетворена. Царь Алексей разрешил им именоваться впредь по-старому, Нелидовыми. Время и забвение довершили остальное.
До сих пор свидетелями перед нами выступали русские люди. Послушаем, что скажут теперь поляки. Как известно, король Сигизмунд заявлял, что Названый Дмитрий не был сыном Ивана IV. Обратимся к Льву Сапеге: от него мы узнаем, что претендент был подлинным царевичем. А между тем канцлер литовский был прекрасно осведомлен обо всех политических делах. К его услугам была внутренняя полиция. Ему были открыты всякие дипломатические тайны. С ним же сносились Смирной и Огарев по поводу данных им инструкций. Правда, что Сапега вел двойную игру. На сейме 1605 года он был, как мы знаем, в оппозиции; напротив, при обручении Марины он превозносил Дмитрия самыми восторженными похвалами. Впоследствии, когда на сцену выступил Лжедмитрии II и между Москвой и Польшей началась война, канцлер снова вернулся к тому же предмету. При этом раскрылся истинный смысл его речи, произнесенный на сейме. Все, что относится к этому вопросу, мы находим в трех записках Сапеги. Один из этих документов особенно достоин внимания. Он представляет собой автограф и адресован Сапегой королю. Здесь подробно излагается вся история Дмитрия. Нельзя не отметить разительного совпадения между взглядами канцлера и суждениями русских людей. Это согласие настолько полно, что порой кажется, будто Сапега ничего не принимает без предварительной проверки. Следы этой критической работы мы видим в самой его записке. Между прочим, Сапега отождествляет Дмитрия с неким Григорием Богдановичем Отрепьевым. По его словам, последний был монахом не столько по призванию, сколько поневоле. Во всяком случае, в течение двух лет он состоял дьяконом Чудова монастыря и одновременно служил у патриарха Иова. И тут же канцлер добавляет, что Отрепьев был из сыновей боярских; таким образом, вопреки утверждению некоторых лиц, он не имел ничего общего с простонародьем. О донесении Вишневецкого Сапега прямо не упоминает. Однако, несомненно, он имеет в виду именно этот документ, говоря о «грубых ухищрениях», которыми Дмитрий подтверждает свои наследственные права на русский престол. По мнению Сапеги, сами русские создали ореол вокруг личности претендента. Из ненависти ли к Борису Годунову или же в силу слепой преданности своей прежней династии, но они радостно приветствовали в его лице подлинного сына Ивана IV. Далее Сапега приводит ряд фактов, изобличающих самозванство Лжедмитрия. Он напоминает, что еще до вступления мнимого царя в столицу, еще, может быть, в Туле, некоторые из русских людей уже признали в нем беглого монаха и бывшего дьякона, Гришку Отрепьева. Затем, уже тогда, когда Дмитрий утвердился на престоле, кое-кто из духовенства и мирян открыто говорил о нем, как о воре и обманщике. В числе этих лиц был родной дядя царя. Конечно, Дмитрий не остался в долгу. Защищая себя, он подверг виновных казням и ссылке. Что касается дяди, то царь попытался привлечь его на свою сторону соблазнительными обещаниями. Когда же это оказалось напрасным, он отправил его в отдаленную ссылку, где несчастный и пропал бесследно. По-видимому, в глазах Сапеги, эти доказательства были достаточно вескими. Во всяком случае, он пользовался ими, убеждая короля в самозванстве московского царя. Между прочим, известный панегирист канцлера, иезуит Ян Рывоцкий, вменял ему в особую заслугу то, что он был постоянным противником Дмитрия. По свидетельству этого писателя, Сапега все время старался противодействовать замыслам самозванца и советовал правительству ни в каком случае не оказывать ему поддержки. Упомянем, кстати, что историк иезуитского ордена в Литве отец Ростовский точно так же считает царя Дмитрия одним лицом с Гришкой Отрепьевым.
Что же можем мы противопоставить столь единодушным показаниям поляков и русских? Одно из самых веских свидетельств в защиту Дмитрия исходит от капелланов, отцов Николая и Андрея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Свидетелем по делу Названого Дмитрия является, между прочим, род Отрепьевых. Правда, его выступление по этому поводу произошло значительно позднее. Тем не менее важность самого факта остается неоспоримой. Со времени самозванца имя Гришки Отрепьева было покрыто позором. Каждый год церковь торжественно предавала его анафеме. В глазах народа он был отступником, еретиком и злейшим врагом родины. Прошло более полуторастолетия со времени катастрофы 1606 года. Однако род Отрепьевых все еще находился под гнетом общественного презрения; ему не могли простить того, что из его среды явился такой злодей. Подобное отношение казалось Отрепьевым тем более жестоким и невыносимым, что они гордились своей преданностью законным государям; помимо того, они помнили о своих выдающихся заслугах перед родиной на поле брани. Самым лучшим средством оградить себя от обиды была бы перемена имени. Весьма кстати Отрепьевы вспомнили, что у них не одно родовое имя. Поэтому в 1671 году они обратились к царю Алексею с просьбой разрешить им зваться по-старому. Челобитная Отрепьевых проникнута горечью и печалью. По-видимому, они глубоко удручены несправедливостью, жертвой которой являются. Конечно, они стараются парировать направляемые против них удары. Но замечательно, что им и в голову не приходит отрицать свое родство с Гришкой, превратившимся впоследствии в царевича Дмитрия. Очевидно, сам факт был слишком несомненен и общеизвестен. Они принимают его без всяких оговорок. Все их усилия направлены лишь на то, чтобы отделить себя от самозванца и даже вменить себе в заслугу преследования, которым они подвергаются. Отрепьевы заявляют, что Смирной был отправлен в Краков для очной ставки с племянником. По их словам, некоторые члены их рода сами, и притом открыто, изобличали царя-самозванца. За это они были жестоко наказаны, подверглись гонениям и ссылке в Сибирь, откуда их вернул только Василий Шуйский. Такая самозащита Отрепьевых была как нельзя более на руку правительству. Понятно, что просьба их была удовлетворена. Царь Алексей разрешил им именоваться впредь по-старому, Нелидовыми. Время и забвение довершили остальное.
До сих пор свидетелями перед нами выступали русские люди. Послушаем, что скажут теперь поляки. Как известно, король Сигизмунд заявлял, что Названый Дмитрий не был сыном Ивана IV. Обратимся к Льву Сапеге: от него мы узнаем, что претендент был подлинным царевичем. А между тем канцлер литовский был прекрасно осведомлен обо всех политических делах. К его услугам была внутренняя полиция. Ему были открыты всякие дипломатические тайны. С ним же сносились Смирной и Огарев по поводу данных им инструкций. Правда, что Сапега вел двойную игру. На сейме 1605 года он был, как мы знаем, в оппозиции; напротив, при обручении Марины он превозносил Дмитрия самыми восторженными похвалами. Впоследствии, когда на сцену выступил Лжедмитрии II и между Москвой и Польшей началась война, канцлер снова вернулся к тому же предмету. При этом раскрылся истинный смысл его речи, произнесенный на сейме. Все, что относится к этому вопросу, мы находим в трех записках Сапеги. Один из этих документов особенно достоин внимания. Он представляет собой автограф и адресован Сапегой королю. Здесь подробно излагается вся история Дмитрия. Нельзя не отметить разительного совпадения между взглядами канцлера и суждениями русских людей. Это согласие настолько полно, что порой кажется, будто Сапега ничего не принимает без предварительной проверки. Следы этой критической работы мы видим в самой его записке. Между прочим, Сапега отождествляет Дмитрия с неким Григорием Богдановичем Отрепьевым. По его словам, последний был монахом не столько по призванию, сколько поневоле. Во всяком случае, в течение двух лет он состоял дьяконом Чудова монастыря и одновременно служил у патриарха Иова. И тут же канцлер добавляет, что Отрепьев был из сыновей боярских; таким образом, вопреки утверждению некоторых лиц, он не имел ничего общего с простонародьем. О донесении Вишневецкого Сапега прямо не упоминает. Однако, несомненно, он имеет в виду именно этот документ, говоря о «грубых ухищрениях», которыми Дмитрий подтверждает свои наследственные права на русский престол. По мнению Сапеги, сами русские создали ореол вокруг личности претендента. Из ненависти ли к Борису Годунову или же в силу слепой преданности своей прежней династии, но они радостно приветствовали в его лице подлинного сына Ивана IV. Далее Сапега приводит ряд фактов, изобличающих самозванство Лжедмитрия. Он напоминает, что еще до вступления мнимого царя в столицу, еще, может быть, в Туле, некоторые из русских людей уже признали в нем беглого монаха и бывшего дьякона, Гришку Отрепьева. Затем, уже тогда, когда Дмитрий утвердился на престоле, кое-кто из духовенства и мирян открыто говорил о нем, как о воре и обманщике. В числе этих лиц был родной дядя царя. Конечно, Дмитрий не остался в долгу. Защищая себя, он подверг виновных казням и ссылке. Что касается дяди, то царь попытался привлечь его на свою сторону соблазнительными обещаниями. Когда же это оказалось напрасным, он отправил его в отдаленную ссылку, где несчастный и пропал бесследно. По-видимому, в глазах Сапеги, эти доказательства были достаточно вескими. Во всяком случае, он пользовался ими, убеждая короля в самозванстве московского царя. Между прочим, известный панегирист канцлера, иезуит Ян Рывоцкий, вменял ему в особую заслугу то, что он был постоянным противником Дмитрия. По свидетельству этого писателя, Сапега все время старался противодействовать замыслам самозванца и советовал правительству ни в каком случае не оказывать ему поддержки. Упомянем, кстати, что историк иезуитского ордена в Литве отец Ростовский точно так же считает царя Дмитрия одним лицом с Гришкой Отрепьевым.
Что же можем мы противопоставить столь единодушным показаниям поляков и русских? Одно из самых веских свидетельств в защиту Дмитрия исходит от капелланов, отцов Николая и Андрея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104