В конце концов, надо признаться, что, за исключением нескольких блистательных атак польской кавалерии, бой не был особенно жарким и не дал решительной победы самозванцу. Виноват в том был не Дмитрий. Его план заключался в том, чтобы преследовать врага, отрезать ему отступление и разбить его силы. Поляки требовали другого. Лишний раз они доказали, что на первом месте у них стояло жалованье, а потом война. А так как у Дмитрия пока не было, чем платить им, то они и отказались ему повиноваться. Победа обошлась царевичу дорого: вспыхнуло новое возмущение, еще более серьезное, чем предыдущее.
Лозунг мятежников был тот же, что и раньше. Они требовали возвращения в Польшу. Чтобы удержать жолнеров, Дмитрий, по словам Борша, прибег к опасному средству. Был заключен договор с ротой Фредра. Этот отряд пользовался большим вниманием, чем остальные: на этот раз он получил свое жалованье, но зато обязался спасти положение. Однако оказалось, что все это были напрасные старания и ложные расчеты.
Тайное соглашение Дмитрия с избранной ротой обнаружилось. 10 января вспыхнул новый мятеж в войске. Ничто не могло сдержать анархии; лагерь пришел в полный беспорядок; все было разграблено: жизненные припасы и амуниция, пушки и знамена. Гетман, отважно рискуя собой, выступил посредником. Однако ему удалось добиться от мятежников только успокоения на несколько часов. В следующую же ночь буря поднялась еще сильнее. Было невозможно остановить ее неистовства. Среди криков было решено немедленно вернуться в Польшу всем жолнерам; тотчас же мятежники тронулись в путь.
Тот же гетман, который; убеждал других остаться, 14 января сам отправился в Польшу. Это не было отказом от участия в деле. Столь странное совпадение Мнишек объяснял тем, что получил новые повеления короля, с которыми желает сообразоваться. Другим предлогом служила для Мнишека необходимость защитить дело претендента перед сеймом. По-видимому, волнение военного времени и случайности битв мало привлекали старого и немощного воеводу. Немедленно он был заменен Адамом Дворжицким.
Однако было легче избрать нового начальника, нежели удержать под знаменем распадающуюся армию. При виде возрастающего количества дезертиров Дмитрий тревожился все более и более. Он бросался от одной палатки к другой, умолял не оставлять его… Но всюду он встречал отказ, а часто и оскорбления. На этот раз он опять со своим горем обратился к капелланам и со слезами просил их содействия. Они обещали ему, что бы ни случилось, остаться на своем посту. Таково было их решение; они не изменили ему. Дмитрию оставалось только воспользоваться им.
Когда настал удобный психологический момент, экипаж иезуитов тронулся по московской дороге. Видимо, этот пример положил конец колебаниям многих. Около двух тысяч поляков согласились следовать за царевичем и разделить его участь; дезертиров оказалось всего около восьмисот человек.
После пережитых бурных сцен Дмитрий не решился оставаться под Новгородом и снял с него осаду. Впрочем, он не видел никакого неудобства в том, чтобы оставить позади себя крепость в руках неприятеля. Его главной целью было возможно скорее дойти Москвы. Именно там он рассчитывал добиться легкий и полной победы. Сопровождаемый шайками казаков и расстроенными батальонами поляков, он направился в Севск, чтобы там привести свою армию в больший порядок. Этот город был новым этапом на пути к столице. Как и вся Комарницкая область, город был вполне предан царевичу. Несколько дней отдыха в Севске дали Дмитрию возможность оглянуться назад и учесть свое положение.
Два обстоятельства омрачали его настроение и заботили его чрезвычайно. Во-первых, бегство поляков могло возобновиться; во-вторых, среди самих русских уже ходили слухи относительно отречения царевича от православия. Таким образом, Дмитрий видел себя между двух огней. Ему грозило или быть покинутым одними, или же стать ненавистным для других за свое латинство. Все это он считал следствием интриг Замойского и Януша Острожского. Не имея возможности бороться против них из недр Московского царства, Дмитрий предоставлял это нунцию Рангони: он заклинал прелата принять его под свою защиту. С этой просьбой он отправил особого гонца из Севска в Краков. Однако в то время, как царевич предпринимал меры против одной стороны, враги грозили ему с другой. Дмитрию предстояла новая битва.
Князь Мстиславский не терял из виду своего врага и собирался отплатить ему за понесенное поражение. После неудачи при Новгороде Борис Годунов, чтобы поддержать дух войска, обошелся с побежденными, как с победителями. Он обратился к армии со словами поощрения. Все, от военачальника до последнего солдата, получили от царя щедрые подарки. Мстиславский пользовался уходом придворного лекаря, присланного из Москвы. Это было исключительной милостью, которая оказывалась в чрезвычайно редких случаях. Оправившись от своей раны, князь быстро реорганизовал армию. Его помощником был Василий Шуйский, расследовавший некогда Угличское дело и представлявший собой идеальный тип предателя.
Правительственная армия двинулась к Севску небольшими переходами.
В конце января она, как выяснилось, стояла уже в окрестностях города.
Узнав об этом, окружающие Дмитрия разделились на два лагеря. Поляки, более правильно оценивая положение вещей, хотели вступить с годуновцами в переговоры, выиграть время и действовать путем соблазна. Однако такая медлительность была не по нраву казакам.
Эти рубаки сгорали от желания драться. Дмитрий стал на их сторону. В конце концов, никто не сомневался в победе. 30 января 1605 года полки самозванца весело выступили против неприятеля, чтобы сразиться с ним около небольшой деревеньки Добрыничей.
И на этот раз исход сражения нам известен лучше, нежели его подробности.
Борьба шла между качеством и количеством, так как Мстиславский имел значительный перевес силы. И, бесспорно, качество потерпело поражение. Вначале поляки стремительно бросились в атаку. Несясь на своих легких и быстрых скакунах, эти пылкие всадники заставили отступить московские войска. Может быть, они и разбили бы их, если бы не неожиданное отступление запорожских казаков во время самой горячей схватки. Казаков было около семи тысяч. В тот момент, когда все рассчитывали на их поддержку, они бросились в бегство, даже не будучи атакованы. Эта неожиданная паника показалась настолько подозрительной, что распространился слух, будто казаки были подкуплены московским золотом.
Подобно царевичу и Борша слагает на казаков ответственность за позор и поражение. Но что сказать об образе действий поляков? Пусть они блестяще открыли сражение. Однако не чересчур ли скоро они пали духом? Не слишком ли поторопились они последовать за казаками? Борша истолковывает действия своих соотечественников с большим великодушием: они будто бы обратились в бегство, чтобы вернуть дрогнувших казаков.
Этот благородный мотив остался неизвестным Маржерету. «Окутанная пороховым дымом русская армия, — говорит он, — выпустила от 10 до 12 тысяч зарядов и произвела в рядах поляков такое опустошение, что они в большом смятении бросились назад». И это еще не все: «Остатки польских сил приближались с большой поспешностью к полю сражения, но, видя беспорядочное отступление своих, сами обратились в бегство…» Противоречивые рассказы очевидцев создают такое впечатление, что при Добрыничах возникла та необъяснимая паника, которая порой неожиданно охватывает армию, отнимает у нее веру в свои силы и причиняет более вреда, чем оружие врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104