Короче говоря, опираясь на иранских коммунистов, входивших в правящий блок, организовал я там государственный переворот, и свергли мы к чертовой матери Кучук-хана. Скажите, пожалуйста! В очках, при галстуке и в европейском костюме! На английском и французском изъясняется! В конце концов к власти в Гилянской республики пришла просоветская левая группировка Эхсандалы-хана. Ненадолго, правда. Но головы «наших» полетели там уже без меня. Я свое дело сделал. Чего скрывать теперь? Не без подкупов обошлось и не без некоторого кровопускания, кое-кого пришлось тайными восточными средствами отправить к праотцам. Между прочим, именно тогда я стал членом компартии Ирана, возглавил комиссию по комплектованию иранской делегации на Первый съезд народов Востока, который, кажется, в сентябре 1920-го состоялся в Баку, и я там присутствовал тоже в качестве делегата — представьте себе, от иранских коммунистов. Пробыл я в Иране, если вам, Яков Самуилович, это неизвестно, четыре месяца. И даже участвовал в боевых действиях, когда законный шах Ирана попер на «молодую иранскую республику рабочих и крестьян», — руководил обороной Энзели, хотя подхватил тогда тиф и поле боя созерцал через призрачный тифозный туман.
В следующем году еще две командировки. Нет, определенно мне решили сорвать получение высшего военного образования.
Весна. Сидеть бы на лекциях, вечером — к знакомым девочкам, прогуляться по Нескучному саду, мороженое полопать. Так нет же — посылают на борьбу с крестьянским бандитизмом. Сначала в Омскую дивизию, которая усмиряла мужицкие восстания в Нижнем Поволжье. Я начальник штаба 79-й бригады, потом комбриг. Дальше перебрасывают нас в Тамбовскую губернию — антоновщину душим. И когда от крестьянского атамана Антонова и его «армии» остались пепел сожженных деревень, виселицы, разбухшие трупы «бандитов» в полноводных весенних реках, нас бросают на подавление Еланьского восстания. Да что же это такое, граждане-товарищи: кругом бунтуют русские мужики, которых я в Симбирской губернии за социалистическую революцию агитировал, «Землю — крестьянам!» — орал. Бунтуют, тупые головы, против родной советской власти. Признаюсь, Яков Самуилович: много мы мужиков в той войне положили, вода в реках розовой от крови стала. Но не только крестьянская кровь тогда текла. С нами они тоже — «око за око».
И — люто. Ох, люто! И вспоминать не хочется — тошно. Тогда одну народную частушку услышал, очень она, должен вам заметить, точная:
Пароход пристает ближе к пристани, Будем рыбу кормить коммунистами…
Вот такие пироги, граждане и товарищи.
Далее — осень 1921 года. Опять командировка! Ну прямо житья нет. В Сибирь. Назначен командиром бригады Пермской дивизии. И участвуем мы в боях против войск неуловимого барона Унгерна. (Тесен мир, дамы и господа! Как, оказывается, он тесен…— И. М.) Все то же: кровь, расстрелы, сожженные села, неубранные трупы людей и лошадей на уже заснеженных полях — в тех краях зима ранняя. Но — победили.
Вернулся в Москву. Все, думаю, теперь доучусь: Гражданская война вроде к концу приближается.
Не тут-то было!
Правда, год отучился, страстно увлекаясь (кажется, это уже повтор) восточными языками, вообще Востоком, его историей, а в свободное время — случалось, порой и ночами, — расширяю свои знания в таинственной и завораживающей области, в которую вторг меня профессор Барченко Александр Васильевич, и называется она — оккультизм. Иногда ночами, сидя над мистическими фолиантами, которые как-то легко, как бы сами собой попадают ко мне, и именно те, которые в данный момент необходимы, чувствую, что в своей комнате я не один. И уже знаю, кто пожаловал, можно даже не оглядываться: черный человек в котелке сидит в дальнем углу — там помещается старинное кресло, ребята-оперативники из какой-то барской усадьбы приволокли -сидит, за мной наблюдает, настроен дружественно; если оглядываюсь, встречаю сочувственный и одобряющий взгляд, правда, черный, пронизывающий: «Очень даже полезным и нужным делом занимаетесь, молодой человек. Продолжайте! Отвлекать беседами не буду».
Правда, один раз — была уже глубокая ночь — оглянулся, оторвавшись от труда мадам Блаватской «Тайная доктрина», и едва чувств не лишился: в кресле сидел… Никогда не догадаетесь кто, Яков Самуилович, даже не пытайтесь. Сидел барон Мирбах, убитый мною посол Германии, весь в крови, и смотрел на меня тем своим взглядом — последним. И самое ужасное и отвратительное заключается в том, что эта скотина улыбалась.
Все, все, товарищ Агранов! Простите, опять меня понесло не туда. Трудно, знаете ли, подчинить поток воспоминаний определенной цели. Особенно в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь.
Короче говоря, на календаре уже 1922 год. Меня в очередной раз родная партия выдергивает из Академии — я еще не знаю, что расстаюсь с ней навсегда, и впредь в анкетах в графе «образование» мне предстоит писать: незаконченное высшее. Меня направляют в наркомат по военным делам, и в течение года и четырех месяцев я состою лично при Льве Давидовиче Троцком, выполняя его особые поручения. Счастливая пора моей жизни! Сейчас мне бессмысленно скрывать это: Лев Давидович становится вторым учителем в моей жизни — после директора одесской Талмуд-торы Шолом-Якова Абрамовича, подписывающего свои замечательные литературные произведения псевдонимом Менделе Мойхер-Сфорим.
Я попал в наркомат товарища Троцкого в ту пору, когда шла подготовка к торжествам по случаю пятилетия вооруженных сил советского государства, создателем которых, безусловно, был этот великий человек — военный стратег и практик, организатор, полководец. К торжествам приурочивалось открытие выставки, посвященной истории Красной армии, где целый большой зал отводился поезду председателя Реввоенсовета республики Льва Давидовича Троцкого. Наполнить этот зал впечатляющими экспонатами поручили мне. Какая же это была увлекательная и захватывающая работа! При этом я почти каждодневно (для справок и консультаций) общался со своим кумиром. И чувствовал: Лев Давидович тоже проникся ко мне горячей симпатией.
В какой же потрясающий мир окунулся я, работая с архивными материалами, запечатлевшими историю уникального поезда Троцкого! Этот поезд, состоявший из бронированных вагонов, хорошо вооруженный, охраняемый отрядом специально отобранных и обученных бойцов, представлял собой оперативный центр управления Красной армией. В нем располагались секретариат, телеграфная станция, типография, радиостанция, автономная электростанция, библиотека, гараж с несколькими броневиками, баня, полевая кухня с раздельными котлами для рядового состава и командного. Прямо в поезде издавались газеты «На страже» и «В пути», нарочные развозили их по военным частям. Поезд Троцкого почти все время находился в пути, перемещаясь с одного фронта на другой, туда, где складывалась особо сложная обстановка и требовалось быстрое, оперативное вмешательство главнокомандующего. Я подсчитал: за те два с половиной года, что длилась Гражданская война, поезд Троцкого сделал тридцать шесть рейсов общей протяженностью около двухсот тысяч километров. И в пути Лев Давидович писал статьи для газет, доклады, воззвания, листовки, приказы, инструкции, письма, составлял тексты срочных телеграмм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149