Этому району придавалось особое значение: он расположен на перекрестке двух важнейших стратегических дорог – номер I и номер 9. Куангчи рассматривалась как основной плацдарм в борьбе против национально-освободительного движения народов Индокитая.
За годы войны были разрушены все селения провинции. Передо мной в руинах – древняя цитадель Куангчи. На этот город – он занимает лишь 10 квадратных километров – было сброшено за несколько месяцев только 1972 года около 200 тысяч тонн бомб и снарядов. Тогда поднявшиеся воды реки Тхатьхан угрожали затопить город. Противник уничтожил лазерными бомбами все дамбы.
Я приехал в Куангчи в 1973 году, сразу же после подписания Парижского соглашения. В уездном городке Донгха трудно было определить, где стояли дома, где пролегали улицы. Сайгонские войска продолжали совершать провокации против освобожденных районов. В районе устья Кыавьет дивизия сайгонской армии пыталась вторгнуться в освобожденные зоны, но была отброшена патриотами.
В деревушке Нянбиеу уезда Чиеуфонг на берегу реки Куангчи был расположен пункт по передаче и приему пленных. На другом берегу – желтый полосатый сайгонский флаг. Командир приемного пункта Нянбиеу 28-летний лейтенант Народных вооруженных сил Фам Динь Оань показывал тогда мне записи, которые он делал после регистрации каждой группы передаваемых пленных. Вот некоторые из них:
«Изможденными выглядят пленные и узники тюрем, которых передавали сайгонцы. У некоторых отрезаны уши. Раненых лишали медикаментов. Но ни чудовищные пытки, ни истязания не могли сломить их воли, решимости вернуться в освобожденную зону. Многие, как только ступали на ваш берег, срывали сайгонскую одежду, бросали ее в реку. Один раненый попросил у нас лист бумаги и кровью написал: «Да здравствует свобода! Север и Юг Вьетнама будут едины».
– Перед тем как передать нас Временному революционному правительству, – рассказывали бывшие узники политической тюрьмы Фукуок бонза Тхитъ Вьен Тхао и 27-летняя Ле Тхи До, – нас пропускали через конвейер допросов. Сначала уговаривали остаться в зоне Сайгона, затем били, а после опять уговаривали. Одну женщину с больным ребенком допрашивали в течение четырех суток. Женщина теряла сознание, а когда приходила в себя, отвечала: «Я вернусь с моим малышом в освобожденную зону». Она поклялась вернуться в ряды патриотов своему мужу, его друзьям, замученным в сайгонских застенках. И выполнила эту клятву, заплатив самой дорогой для нее ценой: малыш умер на ее руках.
Тайфун. По минному полю, как по тонкому льду
Красная дорожная пыль неожиданно взвинтилась спиралью к небу. Сильный порыв ветра сорвал тростниковую шляпу с головы стоявшего рядом крестьянина. Шляпа вертелась, кружилась, гонимая ветром среди сухих, покрытых густым слоем пыли трав императа, пока не уткнулась в колючую проволоку.
Жалостливая гримаса передернула лицо крестьянина: испорчена шляпа.
А ветер продолжал усиливаться. Он раздувал наши зеленые полиэтиленовые плащ-палатки, превращая их в подобие парусов, которые неудержимо волокли нас по земле. Все ниже нависали над землей сизо-черные облака. Одно из них, словно натолкнувшись на вершину горного Чыонгшона на западной границе с Лаосом, гневно обрушило мощные струи дождя. А ветер все нарастал, ливень будто стремился воссоединить небо с землей.
– Надвигается бао – тайфун, – я еле слышал слова крестьянина. В свисте ветра и шуме дождя тонули все остальные звуки.
Я прежде не раз попадал в тайфун. Но такой переносил впервые. Скорость ветра достигала свыше 40 метров в секунду. Об этом я, конечно, узнал позже. А пока ветер валил с ног. Дождь, словно плетью, хлестал по лицу.
– Надо скорее добраться до ближайшей деревни, – кричал мне крестьянин.
Дорога свернула в сторону небольшого холма, на котором виднелось несколько бамбуковых строений – и в них спасение. С каждой минутой идти становилось все труднее. Ноги скользили по красной расползавшейся глине. Прибывала вода. Небольшие ручьи на глазах превращались в бурные потоки. Многочисленные воронки заливались водой, на глазах образовывалось сплошное желтое озеро, погружавшее в свою пучину кустарники, побеги молодого бамбука. И только ряд колючей проволоки на холме служил ориентиром среди сплошной водной пустыни. Не знаю, как прошли сквозь этот кошмар. Но и это не все. Оказалось, что поля были заминированы и мы прошли через мины. Я горько сострил: «По минному полю прошли, как по тонкому льду. И ничего…» Итальянец Массимо Локке даже не улыбнулся.
Наконец добрались до селения… Временная постройка из бамбука, тростника и соломы стала нашим пристанищем. Пожилой крестьянин бережно подбрасывал хворост. Я знал, что в этих краях, чтобы собрать хворост, крестьянину приходилось пройти не один десяток километров до горных джунглей, где каждый шаг – это риск, смертельный риск напороться на мину. На сколько времени хватит тех трех вязанок, что аккуратно были сложены в углу хижины? И сколько дней еще продлится тайфун? Воздух становился все более влажным и холодным…
Пока я выжимал на пороге вымокшую до нитки одежду, мой спутник о чем-то шептался со стариком. Ветер и барабанный стук ливня по соломенной крыше заглушали его слова. В глиняном желобе у скрипучей двери бурлила вода, вскипая маленькими пузырями. Выжав одежду, я прошлепал босыми ногами в дом. В хижине было темно. Прыгающие блики огня освещали небольшой алтарь предков, на котором стояли в снарядной гильзе несколько буддийских благовонных палочек. Я оглядел хижину: стол, сколоченный из досок от кузова военного грузовика, фан – крестьянская кровать, покрытая старой выцветшей циновкой, и три табурета – все, что было в крестьянском доме.
Старик подставил к столу табурет, пригласил меня сесть. Затем раскурил кальян, протянул его мне. Сигареты настолько намокли в сумке, что превратились в сплошное месиво бумаги и табака. Я хотел было их выбросить, но крестьянин забрал пачку, заботливо отжал воду, разложил вымокшие сигареты на камне у огня.
– Подсушу, еще вам же и пригодится табак, – сказал он.
Крестьянин казался мне угрюмым и молчаливым. Его непомерно большие, навыкате, черные глаза словно кололи. Сухие, мозолистые, крючковатые пальцы с обломанными короткими ногтями чем-то напоминали лапы хищной птицы. И между тем Куэ – добрейший человек – так сказал мне спутник-крестьянин, когда знакомил со стариком.
Хозяин суетился у очага. Затем накинул на плечи плащ-палатку и вышел из дому. Через мгновение его сгорбленная фигура скрылась в темноте. Он вернулся спустя несколько минут. Под плащ-палаткой принес старый закопченный котелок, с зернами риса.
– Чем богаты, тем и рады, – крестьянин поставил на огонь котелок, принялся варить рис.
Более шестидесяти лет прожил в этой небольшой деревушке старый Куэ. С детства ходил в джунгли за хворостом, знал каждую тропку в местной общине Чиеудо уезда Чиеуфонг. Родителей потерял рано. Умерли они, когда было Куэ всего 13 лет. Косила тогда жителей провинции Куангчи лихорадка и черная оспа. Как сам-то выжил, и не помнит. Только помогли ему добрые люди, выходили мальчугана.
В 30-е годы ушел Куэ из своей деревни: подался на заработки в Куангчи, а затем в Дананг. Но работу найти не смог. Тысячи таких же, как он, бедняков, обивали пороги городских предприятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
За годы войны были разрушены все селения провинции. Передо мной в руинах – древняя цитадель Куангчи. На этот город – он занимает лишь 10 квадратных километров – было сброшено за несколько месяцев только 1972 года около 200 тысяч тонн бомб и снарядов. Тогда поднявшиеся воды реки Тхатьхан угрожали затопить город. Противник уничтожил лазерными бомбами все дамбы.
Я приехал в Куангчи в 1973 году, сразу же после подписания Парижского соглашения. В уездном городке Донгха трудно было определить, где стояли дома, где пролегали улицы. Сайгонские войска продолжали совершать провокации против освобожденных районов. В районе устья Кыавьет дивизия сайгонской армии пыталась вторгнуться в освобожденные зоны, но была отброшена патриотами.
В деревушке Нянбиеу уезда Чиеуфонг на берегу реки Куангчи был расположен пункт по передаче и приему пленных. На другом берегу – желтый полосатый сайгонский флаг. Командир приемного пункта Нянбиеу 28-летний лейтенант Народных вооруженных сил Фам Динь Оань показывал тогда мне записи, которые он делал после регистрации каждой группы передаваемых пленных. Вот некоторые из них:
«Изможденными выглядят пленные и узники тюрем, которых передавали сайгонцы. У некоторых отрезаны уши. Раненых лишали медикаментов. Но ни чудовищные пытки, ни истязания не могли сломить их воли, решимости вернуться в освобожденную зону. Многие, как только ступали на ваш берег, срывали сайгонскую одежду, бросали ее в реку. Один раненый попросил у нас лист бумаги и кровью написал: «Да здравствует свобода! Север и Юг Вьетнама будут едины».
– Перед тем как передать нас Временному революционному правительству, – рассказывали бывшие узники политической тюрьмы Фукуок бонза Тхитъ Вьен Тхао и 27-летняя Ле Тхи До, – нас пропускали через конвейер допросов. Сначала уговаривали остаться в зоне Сайгона, затем били, а после опять уговаривали. Одну женщину с больным ребенком допрашивали в течение четырех суток. Женщина теряла сознание, а когда приходила в себя, отвечала: «Я вернусь с моим малышом в освобожденную зону». Она поклялась вернуться в ряды патриотов своему мужу, его друзьям, замученным в сайгонских застенках. И выполнила эту клятву, заплатив самой дорогой для нее ценой: малыш умер на ее руках.
Тайфун. По минному полю, как по тонкому льду
Красная дорожная пыль неожиданно взвинтилась спиралью к небу. Сильный порыв ветра сорвал тростниковую шляпу с головы стоявшего рядом крестьянина. Шляпа вертелась, кружилась, гонимая ветром среди сухих, покрытых густым слоем пыли трав императа, пока не уткнулась в колючую проволоку.
Жалостливая гримаса передернула лицо крестьянина: испорчена шляпа.
А ветер продолжал усиливаться. Он раздувал наши зеленые полиэтиленовые плащ-палатки, превращая их в подобие парусов, которые неудержимо волокли нас по земле. Все ниже нависали над землей сизо-черные облака. Одно из них, словно натолкнувшись на вершину горного Чыонгшона на западной границе с Лаосом, гневно обрушило мощные струи дождя. А ветер все нарастал, ливень будто стремился воссоединить небо с землей.
– Надвигается бао – тайфун, – я еле слышал слова крестьянина. В свисте ветра и шуме дождя тонули все остальные звуки.
Я прежде не раз попадал в тайфун. Но такой переносил впервые. Скорость ветра достигала свыше 40 метров в секунду. Об этом я, конечно, узнал позже. А пока ветер валил с ног. Дождь, словно плетью, хлестал по лицу.
– Надо скорее добраться до ближайшей деревни, – кричал мне крестьянин.
Дорога свернула в сторону небольшого холма, на котором виднелось несколько бамбуковых строений – и в них спасение. С каждой минутой идти становилось все труднее. Ноги скользили по красной расползавшейся глине. Прибывала вода. Небольшие ручьи на глазах превращались в бурные потоки. Многочисленные воронки заливались водой, на глазах образовывалось сплошное желтое озеро, погружавшее в свою пучину кустарники, побеги молодого бамбука. И только ряд колючей проволоки на холме служил ориентиром среди сплошной водной пустыни. Не знаю, как прошли сквозь этот кошмар. Но и это не все. Оказалось, что поля были заминированы и мы прошли через мины. Я горько сострил: «По минному полю прошли, как по тонкому льду. И ничего…» Итальянец Массимо Локке даже не улыбнулся.
Наконец добрались до селения… Временная постройка из бамбука, тростника и соломы стала нашим пристанищем. Пожилой крестьянин бережно подбрасывал хворост. Я знал, что в этих краях, чтобы собрать хворост, крестьянину приходилось пройти не один десяток километров до горных джунглей, где каждый шаг – это риск, смертельный риск напороться на мину. На сколько времени хватит тех трех вязанок, что аккуратно были сложены в углу хижины? И сколько дней еще продлится тайфун? Воздух становился все более влажным и холодным…
Пока я выжимал на пороге вымокшую до нитки одежду, мой спутник о чем-то шептался со стариком. Ветер и барабанный стук ливня по соломенной крыше заглушали его слова. В глиняном желобе у скрипучей двери бурлила вода, вскипая маленькими пузырями. Выжав одежду, я прошлепал босыми ногами в дом. В хижине было темно. Прыгающие блики огня освещали небольшой алтарь предков, на котором стояли в снарядной гильзе несколько буддийских благовонных палочек. Я оглядел хижину: стол, сколоченный из досок от кузова военного грузовика, фан – крестьянская кровать, покрытая старой выцветшей циновкой, и три табурета – все, что было в крестьянском доме.
Старик подставил к столу табурет, пригласил меня сесть. Затем раскурил кальян, протянул его мне. Сигареты настолько намокли в сумке, что превратились в сплошное месиво бумаги и табака. Я хотел было их выбросить, но крестьянин забрал пачку, заботливо отжал воду, разложил вымокшие сигареты на камне у огня.
– Подсушу, еще вам же и пригодится табак, – сказал он.
Крестьянин казался мне угрюмым и молчаливым. Его непомерно большие, навыкате, черные глаза словно кололи. Сухие, мозолистые, крючковатые пальцы с обломанными короткими ногтями чем-то напоминали лапы хищной птицы. И между тем Куэ – добрейший человек – так сказал мне спутник-крестьянин, когда знакомил со стариком.
Хозяин суетился у очага. Затем накинул на плечи плащ-палатку и вышел из дому. Через мгновение его сгорбленная фигура скрылась в темноте. Он вернулся спустя несколько минут. Под плащ-палаткой принес старый закопченный котелок, с зернами риса.
– Чем богаты, тем и рады, – крестьянин поставил на огонь котелок, принялся варить рис.
Более шестидесяти лет прожил в этой небольшой деревушке старый Куэ. С детства ходил в джунгли за хворостом, знал каждую тропку в местной общине Чиеудо уезда Чиеуфонг. Родителей потерял рано. Умерли они, когда было Куэ всего 13 лет. Косила тогда жителей провинции Куангчи лихорадка и черная оспа. Как сам-то выжил, и не помнит. Только помогли ему добрые люди, выходили мальчугана.
В 30-е годы ушел Куэ из своей деревни: подался на заработки в Куангчи, а затем в Дананг. Но работу найти не смог. Тысячи таких же, как он, бедняков, обивали пороги городских предприятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134