— Проверим! — Сева бросил трубку.
Дощатая палуба нависала над рукотворным озерцом и была отделена от воды штакетником, вдоль которого расположились за столиками под пестрыми зонтами многочисленные посетители. Еще бы — здесь подавали шашлыки и бочковое пиво кружками. Редкое сочетание! К тому же джазик и танцы.
Губана директор поместил в центре, на видном месте — очевидно, хвалебная статья журналиста была нужна торговому делу.
Сева поглощал плоды труда приятеля.
— Почему ты лезешь ко мне в друзья? — спросил он после очередного крупного глотка.
— Потому, что ты такой же, как я.
— Чем?
— Хочешь сделать себя сам.
— Сам... — повторил Сева раздумчиво, — самому не получится... без поддержки...
— Вот оно что! А поддержка у тебя, конечно, сам знаменитый режиссер? — заржал Губан. — Только Давыдыч тебе вряд ли поможет. Он слуга сталинского режима. А сейчас режим хрущевский. И слуги новому режиму нужны новые. Вроде этих мальчиков из «Националя»: они бездарны, но на роль слуг подойдут... Давыдыч старается сам уцелеть, но поезд его ушел.
— Ефим Давыдович в полной силе.
— Дело не в силе, а в биографии. Вон, — он показал взглядом за спину Севы, — она в полной женской силе, а по биографии — блядь.
Сева обернулся и увидел Галку. Та сидела рядом с солидным «сдобным» мужчиной, что-то излагавшим мужичку напротив — попроще, — и откровенно скучала.
— Подожди... — остановил разглагольствования пьяневшего Губана Сева, — я хочу пригласить ее потанцевать...
— Кого? — не понял Губан.
— Вон, ее, — Сева указал взглядом на скучавшую Галку. И встал.
— Это же блядь с улицы Горького! — Губан схватил его за рукав.
— Я сам разберусь. — Сева освободился от «захвата» приятеля.
У Галкиного столика он склонился к уху «сдобного» мужчины:
— Вы разрешить пригласить вашу даму?
Мужчина удивился, но разрешил:
— Танцуй...
И снова включился в разговор со своим визави.
Джазик выводил что-то монтановское, кажется «Желтые листья».
В танце Сева поинтересовался:
— Значит, опять «здравствуй, столица!».
— Нет, мы всего на неделю... погулять...
— Кто «мы»?
— Я и партнер.
— Тот, который за столиком?
— Да.
— Руководитель?
— Нет. Деловой человек. Солидняк из Ростова
— Что ж вы сюда завалились? Или нет места солидней?
— Мое пожелание. В центре меня слишком хорошо знают. А ты-то почему здесь?
— Губан позвал.
— Антисанитарный тип. Забыл, когда мылся. Я с ним ни за какие деньги не лягу.
«Сдобный» мужчина — деловой человек, — разговаривая, поглядывал на танцующих.
Дальше танцевали молча.
Вдруг Галка сказала:
— А у меня дома твоя фотография. С пропуска.
Сева ответил вопросом:
— Может, на неделе увидимся?
— Нет. Партнер не отпускает ни на минуту.
Танец пошел на коду.
— Ну, может, пересечемся когда-нибудь... — только и оставалось сказать Севе.
— Как карта ляжет, — пожала плечами Галка.
Сева усадил Галку рядом со «сдобным» и вернулся за свой столик. Губан уже изрядно окосел.
— Договорился? — спросил он, предвидя ответ.
— Нет.
Брови Губана поползли вверх.
— Задрала цену?
— Она при партнере, — не стал вдаваться в подробности Сева.
— Работа — прежде всего! — Губан хватанул водки.
В большом пустом зале для записи музыки звучал рояль.
Лирическая тема, тема тоски возникала под пальцами композитора Эрика.
Давыдович слушал, устремив взгляд в высокий потолок. Сева, опершись локтями о колени, завороженно следил за летящими пальцами композитора.
Тот взял завершающий аккорд и вопросительно посмотрел на Давыдовича, который долго молчал. Потом снял шляпу-лопух, бросил ее на колени Севе и вытер со лба испарину.
— Нет, не это нужно для сцены признания и раскаяния героя. Нужна песня, которая заменит монолог, которая пронзит каждого.
Композитор был само внимание.
— Сколько миллионов сидело в лагерях при Сталине? Нужно, чтобы они стали нашими зрителями. Без различия пола и возраста. Без различия статьи, по которой они сидели... В моем фильме о войне была песня, которую считали своей и в тылу и на фронте.
— Я попрошу Матусовского написать слова на мою музыку, — осмелился вставить молодой композитор.
— Матусовский — не для таких песен, — отмахнулся Давыдович. — Нужен поэт-сиделец!
— Кто? — не понял Сева.
— Сиделец — кто сидел.
— Бывший зек? Есть такой, — решился Сева.
— Ну? Снял один удачный кадр и думаешь, что можешь во все влезать? — удивился нахальству сотрудника мэтр.
— Вы, пожалуйста, послушайте. — И Сева процитировал Бадая:
Там же, братцы, конвой заключенных,
Там и сын охраняет отца.
Он ведь тоже свободы лишенный,
По приказу убьет беглеца...
— Неплохо, — согласился Давыдович, — веди этого сидельца сюда.
— Не смогу, он не захочет светиться. Он — в розыске, — объяснил Сева.
— Реальный персонаж твоих уголовных рассказов?
— Еще какой реальный! — грустно ответил Сева, вспомнив последнюю встречу с Бадаем в поезде…
— Значит, слова эти — блатные-народные, — радовался Давыдович, — сейчас же дай их Эрику, — приказал он Севе и встал над композитором. — А ты пиши музыку. Чтобы завтра разучили. Дуэт! Герой и героиня! Вместе поют! Слияние душ! Сначала он... а она подпевает...
Сева восторженно слушал, как «фонтанирует» шеф.
Обед был накрыт на три персоны в знакомой большой комнате.
Сева серебряной вилкой робко выстукивал что-то незамысловатое о край зеленоватой тарелки кузнецовского фарфора
Тамара машинально поворачивала против часовой стрелки подставку для салфетки.
Третий прибор оставался недвижимым.
По ковру в коридоре зашуршали шаги — Сева отложил вилку и встал.
К столу подошел в бархатном халате поверх белой рубашки с приспущенным галстуком отец Тамары и, усаживаясь, вялым жестом кисти показал: садись, мол, и ты.
Сева вернул свой зад мягкому стулу.
— Где мой любимый борщ? — спросил отец Тамары в пространство.
Клаша внесла супницу и начала разливать по тарелкам пахучую густую жидкость.
Отцу, Тамаре, потом и Севе.
— Люблю еще с войны, — сказал отец и пояснил: — Сразу и первое и второе и третье.
Дальше ели молча.
Тамара поглядывала попеременно — на отца, на Севу...
Наконец, отложив ложку, отец спросил, пристально вглядываясь в гостя:
— За что тебя хвалит этот знаменитый режиссер?
— Мне он этого не говорил, — ответил Сева как можно небрежней, чтобы выглядеть независимым.
— Мне говорил. — И отец встал со стула. — Ну, продолжайте, а я пойду покемарю, — закончил он по-простецки.
И Сева, и Тамара облегченно улыбнулись в ответ.
Снова появилась Клаша с фарфоровой миской для жаркого в руках.
Сева чинно остановил ее жестом, когда содержимое его тарелки превысило приличие.
Клаша удалилась.
— Ты в воскресенье свободен? — спросила Тамара.
— По воскресеньям мы, как правило, не снимаем.
— Я обещала Вовке сводить его в зоопарк. Пойдем с нами?
— Сходим, — с готовностью согласился Сева.

Хлопушка «Цена человека».
Девушка-помреж, хлопнув, выскочила из кадра, открыв стол, за которым сидел герой фильма рядом с героиней.
Опустошенный взгляд его был устремлен мимо бутылки портвейна и нехитрой застольной снеди.
Герой то ли запел, то ли заговорил...
Но, как водится, хорошо сказанное — наполовину спето. В общем, в съемочном павильоне звучало:
Заболеешь, братишка, цингою
И осыпятся зубы твои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84