Ты там будешь очень кстати.
Собственное молчание показалось Леньке бесконечным, и он ответил, что есть силы стараясь казаться спокойным:
— Я подумаю.
— Подумай. — Костя смотрел на него тяжелым взглядом. — Подумай.
— Вызывали? — Ленька стоял в заплеванной комнатенке районного отделения милиции перед столом, похожим на школьный, за которым расположился приветливый мужчина в штатском костюме.
— Вызывали, — откликнулся участковый Гальян, примостившийся на табурете у стены.
— А почему через соседку? — недоуменно спросил парнишка.
— Чтобы родичей твоих не волновать, — объяснил Гальян.
— Ты садись, — предложил штатский и, ощупывая его взглядом, добавил: — Знакомец.
— Я вас не знаю. — Ленька уселся на стул против стола и попытался вспомнить, знает ли он штатского. Ничего не вспоминалось.
— Зато я тебя знаю, — заключил штатский, дав парнишке покопаться в памяти. — Портрет Берии сгорел? — ухмыляясь, напомнил он. — Сам сгорел?
— Сам. Сгорел, — понимая, куда он клонит, уперся Ленька.
— Да, сгорел. А система охраны государства не сгорит. Система осталась!
Ленька не знал, что он должен ответить, и пожал плечами.
— Про пожар на первой ткацкой слышал?
— Слышал.
— Значит, «Голос Америки» слушаешь, — заключил штатский.
— При чем тут «Голос» — про это весь город знает! — возмутился Ленька.
— Да, знает. А «Голос Америки» откуда знает? Подумай.
— Кто-нибудь им передает...
— Кто? — Вопрос штатского прозвучал теперь, как хлопок двери.
— У твоего отца авторские права есть? — нелепо конкретизировал вопрос участковый.
Ленька оторопело перевел взгляд со штатского на Гальяна.
— Вы что? Думаете, что это мой отец? Да он фронтовой офицер, он всю войну...
— Помолчи. Ты сам помоги нам снять с отца подозрения, — ласково попросил штатский. — Он ведь на машинке под копирку печатает. Ты вторые экземпляры дашь нам почитать, а потом положишь на место.
— Я не Павлик Морозов! — резко возразил Ленька.
— Ишь ты. Как заговорил! А ведь год назад писал про него сочинение...
Штатский открыл свой блокнотик и зачитал:
— «Вера в справедливость Советской власти толкнула Павлика на разрыв с отцом-подкулачником и дала ему возможность совершить подвиг — разоблачить заговор против колхоза». Твои писания.
— Это... так... сочинение. Писалось для отметки, — только и смог ответить Ленька.
— Значит, для отметки — одно, а в деле — другое?
Ленька молчал.
— Значит, с двойным дном растет человек? — не унимался штатский.
— Вам что, Звонилкин обо мне доложил? — вслух предположил парнишка.
— Ты здесь вопросы не задавай, а отвечай, — рыкнул на него участковый.
Штатский жестом остановил его.
— Да. Ваш учитель верно понимает свой долг.
— Я никому не должен, — выдавил парнишка.
— Если надо будет, мы твои долги найдем! — вмешался Гальян. — В восьмую казарму ходишь? С Костей Коноваловым дружишь?
Штатский опять жестом прервал участкового.
— Что же ты, — обратился он к Леньке, — дружишь с рецидивистом, с матерым уголовником, помогать нам не хочешь и собираешься еще и в институт поступать? Ты прикинь к носу: нужны ли нам такие... Обмозгуй все. Соображения в тебе достаточно. И позвони вот по этому телефону...
Штатский протянул вырванный из блокнота листок.
Ленька сидел у дровяных завалов так близко к линии железной дороги, что пролетающий мимо поезд дыбил его волосы. Стучали рельсы под колесами, скрипели буксы, лязгали буфера — паренек не слышал их. Он пытался услышать себя.
Парадная тисненая обложка «Книги о вкусной и здоровой пище» открылась — и цветная реклама «Жигулевского» и «Рижского» пива с зеленым горошком заполнила взор. Под рекламой красовалась надпись: «Пиво — жидкий хлеб».
Стеклянные банки, красиво расставленные, с жестяными крышками и яркими этикетками приманивали. Подпись убеждала: «Повидло и джем — полезны всем».
Стол на цветной рекламе ломился от яств — поросенок, шампанское, коньяки, балыки в хрустале — и над всем этим великолепием призыв: «Брось кубышку, заведи сберкнижку».
Красная и черная икра в открытых банках сочилась свежестью и манила. Бутерброды были приготовлены так, что хлеба за икрой не замечалось. И все это значило: «В наш век все дороги ведут к коммунизму!» (В. Молотов).
Ленькин отец долбил клавиши «Ремингтона», еле умещавшегося на тумбочке, затем вытащил напечатанный лист из каретки и положил его на стол, поскольку иного места не было.
Хлопнула дверь — отец обернулся, приветливо кивнул, заправил чистый лист в машинку и снова принялся долбить.
Ленька подошел к отцу, стал рядом.
Отец прекратил работу и посмотрел на сына снизу вверх.
— Я уеду, — сказал Ленька.
— И правильно, — вглядевшись в сыновние глаза, поддержал отец. — Я уже связался с Гутченко. Он, конечно...
— Только не провожайте меня, — прервал сын, — ни ты... ни мать.
На рассвете, крадучись, он нес чемодан вдоль железнодорожной линии. Мимо казарм, клуба, сараев... Забрался на пустынный перрон станции со стороны входного семафора. Фонари еще не выключили, и световые круги ровным рядом уходили вдаль.
Он поставил чемодан у ног и, засунув руки поглубже в карманы синего прорезиненного плаща, приготовился к ожиданию скорого.
Мать Риты в этот утренний час боролась со сном, с привычного места за стойкой оглядывая зал, — единственный посетитель спал, уронив голову на грудь. Буфетчица поднялась, забрала со стола спящего пустой графинчик — чтобы не разбил — и, возвращаясь, увидела за окном Леньку рядом с чемоданом.
Перронный репродуктор щелкнул и захрипел.
Ленька задрал голову на эти звуки.
— Поезд «Горький—Москва» прибывает через три минуты, — сообщила дикторша.
— Уезжаешь? — Перед ним в замызганном распахнутом халате стояла мать Риты.
— Да, — он торопился в объяснениях, как вор, пойманный с поличным, — я Рите письмо написал. Наверное, сегодня получит...
— А времени дойти до нее не было? — Мать спрашивала резко и зло.
— Так... Не получилось...
Она поглядела на объемистый фибровый чемодан.
— Куда едешь?
— Отдыхать. На юг, — опять соврал Ленька. — Я скоро вернусь....
— Вернешься? Ой ли! — криво усмехнулась мать Риты.
Он не смел поднять глаз.
— Говорила я Ритке, — мать погрозила ему пальцем, — не связывайся с этим... козлом, ничего у тебя с ним путного не будет — бросит он тебя... — И плаксиво передразнила: — А она: люблю, люблю...
Мать подошла на шаг ближе и дохнула ему в лицо запахом стойкого перегара:
— Катись ты к ядрене фене! Кому ты нужен!
Плюнула Леньке под ноги и ушла.
Загудел подходивший дизель. Ленька, глядя вслед Ритиной матери, не сразу нащупал ручку чемодана, чтобы взять его на изготовку.
— Скорый поезд на Москву отправляется, — звучало из репродуктора, а Ленька еще стоял на перроне.
Но вот двинулись шпалы, исчезая под колесами дизеля. Мелькнул на обочине километровый столб с табличкой «101». И полетела навстречу дорога, бесконечная дорога.
Здравствуй, cтолица!
(Кинодрама)
Здравствуй, столица,
Здравствуй, Москва,
Здравствуй, московское небо!
В сердце у каждого эти слова,
Как далеко бы он ни был...
Слова бодрой, зажигательной песни звучат в темноте и исчезают в предрассветной мгле подмосковного пейзажа.
По узким мосткам через речку — такие зовут лавами, их сооружают на лето, после того как сойдет лед, чтобы удобнее было обывателям перемещаться из городских районов в дачные места, — по узким лавам идет парень в кепочке-восьмиклинке, ведя рядом шуршащий приспущенными шинами велосипед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Собственное молчание показалось Леньке бесконечным, и он ответил, что есть силы стараясь казаться спокойным:
— Я подумаю.
— Подумай. — Костя смотрел на него тяжелым взглядом. — Подумай.
— Вызывали? — Ленька стоял в заплеванной комнатенке районного отделения милиции перед столом, похожим на школьный, за которым расположился приветливый мужчина в штатском костюме.
— Вызывали, — откликнулся участковый Гальян, примостившийся на табурете у стены.
— А почему через соседку? — недоуменно спросил парнишка.
— Чтобы родичей твоих не волновать, — объяснил Гальян.
— Ты садись, — предложил штатский и, ощупывая его взглядом, добавил: — Знакомец.
— Я вас не знаю. — Ленька уселся на стул против стола и попытался вспомнить, знает ли он штатского. Ничего не вспоминалось.
— Зато я тебя знаю, — заключил штатский, дав парнишке покопаться в памяти. — Портрет Берии сгорел? — ухмыляясь, напомнил он. — Сам сгорел?
— Сам. Сгорел, — понимая, куда он клонит, уперся Ленька.
— Да, сгорел. А система охраны государства не сгорит. Система осталась!
Ленька не знал, что он должен ответить, и пожал плечами.
— Про пожар на первой ткацкой слышал?
— Слышал.
— Значит, «Голос Америки» слушаешь, — заключил штатский.
— При чем тут «Голос» — про это весь город знает! — возмутился Ленька.
— Да, знает. А «Голос Америки» откуда знает? Подумай.
— Кто-нибудь им передает...
— Кто? — Вопрос штатского прозвучал теперь, как хлопок двери.
— У твоего отца авторские права есть? — нелепо конкретизировал вопрос участковый.
Ленька оторопело перевел взгляд со штатского на Гальяна.
— Вы что? Думаете, что это мой отец? Да он фронтовой офицер, он всю войну...
— Помолчи. Ты сам помоги нам снять с отца подозрения, — ласково попросил штатский. — Он ведь на машинке под копирку печатает. Ты вторые экземпляры дашь нам почитать, а потом положишь на место.
— Я не Павлик Морозов! — резко возразил Ленька.
— Ишь ты. Как заговорил! А ведь год назад писал про него сочинение...
Штатский открыл свой блокнотик и зачитал:
— «Вера в справедливость Советской власти толкнула Павлика на разрыв с отцом-подкулачником и дала ему возможность совершить подвиг — разоблачить заговор против колхоза». Твои писания.
— Это... так... сочинение. Писалось для отметки, — только и смог ответить Ленька.
— Значит, для отметки — одно, а в деле — другое?
Ленька молчал.
— Значит, с двойным дном растет человек? — не унимался штатский.
— Вам что, Звонилкин обо мне доложил? — вслух предположил парнишка.
— Ты здесь вопросы не задавай, а отвечай, — рыкнул на него участковый.
Штатский жестом остановил его.
— Да. Ваш учитель верно понимает свой долг.
— Я никому не должен, — выдавил парнишка.
— Если надо будет, мы твои долги найдем! — вмешался Гальян. — В восьмую казарму ходишь? С Костей Коноваловым дружишь?
Штатский опять жестом прервал участкового.
— Что же ты, — обратился он к Леньке, — дружишь с рецидивистом, с матерым уголовником, помогать нам не хочешь и собираешься еще и в институт поступать? Ты прикинь к носу: нужны ли нам такие... Обмозгуй все. Соображения в тебе достаточно. И позвони вот по этому телефону...
Штатский протянул вырванный из блокнота листок.
Ленька сидел у дровяных завалов так близко к линии железной дороги, что пролетающий мимо поезд дыбил его волосы. Стучали рельсы под колесами, скрипели буксы, лязгали буфера — паренек не слышал их. Он пытался услышать себя.
Парадная тисненая обложка «Книги о вкусной и здоровой пище» открылась — и цветная реклама «Жигулевского» и «Рижского» пива с зеленым горошком заполнила взор. Под рекламой красовалась надпись: «Пиво — жидкий хлеб».
Стеклянные банки, красиво расставленные, с жестяными крышками и яркими этикетками приманивали. Подпись убеждала: «Повидло и джем — полезны всем».
Стол на цветной рекламе ломился от яств — поросенок, шампанское, коньяки, балыки в хрустале — и над всем этим великолепием призыв: «Брось кубышку, заведи сберкнижку».
Красная и черная икра в открытых банках сочилась свежестью и манила. Бутерброды были приготовлены так, что хлеба за икрой не замечалось. И все это значило: «В наш век все дороги ведут к коммунизму!» (В. Молотов).
Ленькин отец долбил клавиши «Ремингтона», еле умещавшегося на тумбочке, затем вытащил напечатанный лист из каретки и положил его на стол, поскольку иного места не было.
Хлопнула дверь — отец обернулся, приветливо кивнул, заправил чистый лист в машинку и снова принялся долбить.
Ленька подошел к отцу, стал рядом.
Отец прекратил работу и посмотрел на сына снизу вверх.
— Я уеду, — сказал Ленька.
— И правильно, — вглядевшись в сыновние глаза, поддержал отец. — Я уже связался с Гутченко. Он, конечно...
— Только не провожайте меня, — прервал сын, — ни ты... ни мать.
На рассвете, крадучись, он нес чемодан вдоль железнодорожной линии. Мимо казарм, клуба, сараев... Забрался на пустынный перрон станции со стороны входного семафора. Фонари еще не выключили, и световые круги ровным рядом уходили вдаль.
Он поставил чемодан у ног и, засунув руки поглубже в карманы синего прорезиненного плаща, приготовился к ожиданию скорого.
Мать Риты в этот утренний час боролась со сном, с привычного места за стойкой оглядывая зал, — единственный посетитель спал, уронив голову на грудь. Буфетчица поднялась, забрала со стола спящего пустой графинчик — чтобы не разбил — и, возвращаясь, увидела за окном Леньку рядом с чемоданом.
Перронный репродуктор щелкнул и захрипел.
Ленька задрал голову на эти звуки.
— Поезд «Горький—Москва» прибывает через три минуты, — сообщила дикторша.
— Уезжаешь? — Перед ним в замызганном распахнутом халате стояла мать Риты.
— Да, — он торопился в объяснениях, как вор, пойманный с поличным, — я Рите письмо написал. Наверное, сегодня получит...
— А времени дойти до нее не было? — Мать спрашивала резко и зло.
— Так... Не получилось...
Она поглядела на объемистый фибровый чемодан.
— Куда едешь?
— Отдыхать. На юг, — опять соврал Ленька. — Я скоро вернусь....
— Вернешься? Ой ли! — криво усмехнулась мать Риты.
Он не смел поднять глаз.
— Говорила я Ритке, — мать погрозила ему пальцем, — не связывайся с этим... козлом, ничего у тебя с ним путного не будет — бросит он тебя... — И плаксиво передразнила: — А она: люблю, люблю...
Мать подошла на шаг ближе и дохнула ему в лицо запахом стойкого перегара:
— Катись ты к ядрене фене! Кому ты нужен!
Плюнула Леньке под ноги и ушла.
Загудел подходивший дизель. Ленька, глядя вслед Ритиной матери, не сразу нащупал ручку чемодана, чтобы взять его на изготовку.
— Скорый поезд на Москву отправляется, — звучало из репродуктора, а Ленька еще стоял на перроне.
Но вот двинулись шпалы, исчезая под колесами дизеля. Мелькнул на обочине километровый столб с табличкой «101». И полетела навстречу дорога, бесконечная дорога.
Здравствуй, cтолица!
(Кинодрама)
Здравствуй, столица,
Здравствуй, Москва,
Здравствуй, московское небо!
В сердце у каждого эти слова,
Как далеко бы он ни был...
Слова бодрой, зажигательной песни звучат в темноте и исчезают в предрассветной мгле подмосковного пейзажа.
По узким мосткам через речку — такие зовут лавами, их сооружают на лето, после того как сойдет лед, чтобы удобнее было обывателям перемещаться из городских районов в дачные места, — по узким лавам идет парень в кепочке-восьмиклинке, ведя рядом шуршащий приспущенными шинами велосипед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84