И это дублирование особенно раздражает на фоне отсутствия сообщений, сейчас несравненно более важных и жадно ожидаемых. Уже зная, что произошло разделение, и с нетерпением ожидая сведений о срабатывании парашютной системы, Королев в который раз выслушивает, что, мол, исправно отработала тормозная двигательная установка. Чтобы спокойно воспринимать это, требовалось терпение в сочетании с невозмутимостью, каковые свойства, как мы знаем, в характере Главного конструктора были представлены не в очень сильной степени.
Радисты на местах, зная, что их слушает высокое начальство, стараются, как только могут, скрупулезнейшим образом соблюдать все правила радиообмена. Нудный голос одного из них, трижды вызвав пункт управления и трижды представившись сам, наконец выдал:
— Лётчик Михайлов, командир самолёта Ил-14, сообщает, что видит объект, идущий к Земле. Как поняли?..
Идущий к Земле! Как это трактовать? Опускается на парашютах — или падает?
С трудом сдерживаясь, СП задаёт эти естественные вопросы.
Нудный голос отвечает:
— Сейчас запросим. — И через несколько долгих, очень долгих минут появляется в эфире снова:
— Лётчик Михайлов, командир «Ил-четырнадцатого», находящегося в районе тридцать километров юго-западнее…
— Да ладно, скажите толком: что он говорит?
— Лётчик Михайлов, командир…
— Прекратите болтовню! — сдерживаться далее Королев уже не может. — Отвечайте на вопрос: как снижается корабль? На парашюте?
— На парашюте.
— На одном?
— Сейчас запрошу. — И ещё через несколько минут: — На двух.
Общий вздох облегчения. Королев вытирает пот со лба, кратко информирует окружающих о том, каково его мнение о своём радиособеседнике, и садится. Сколько нервных клеток он сейчас потерял — это наука определять ещё не умеет. Но ясно, что порядочно.
К сугубому удовлетворению медиков, космонавты с места посадки были сразу же доставлены назад, на космодром, и на целые сутки поступили в полное распоряжение врачей. Правда, это разумное нововведение последовало не в результате настоятельных, уже более чем трехлетних просьб представителей интересов космической физиологии и медицины, а по совсем иным причинам. Ставший традиционным порядок — отлёт приземлившихся космонавтов, без возвращения на космодром, прямо в Москву — был нарушен событиями, по своему масштабу превосходившими наши космические дела. Как раз в утро посадки «Восхода» проходил пленум ЦК партии, на котором Н.С. Хрущёв (всего несколькими часами ранее звонивший из Пицунды на космодром Королеву) был освобождён от своих постов. В Москве было не до приёма космонавтов — последовала команда: ждать.
Ну а пока — не терять же времени зря — космонавты попали в руки врачей совсем свеженькими — и с тех пор это тоже стало традицией или, вернее, обязательным элементом программы каждого космического полёта.
Соответственно передвинулось на сутки и заседание Госкомиссии, на котором космонавты докладывали о своей работе.
Собирались теперь уже не на берегу Волги — этот район больше космических финишей у себя не видел, но гостеприимство, оказанное в нем первым нашим космонавтам, начиная с Гагарина, обеспечило ему прочное место в истории космических полётов человека. На сей же раз отчёт космонавтов мы слушали в незадолго до этого построенном просторном физкультурном зале на основной площадке космодрома — нынешнем Ленинске.
Одно из редчайших умений на свете — умение при любых обстоятельствах оставаться самим собой. В тот день и Комаров, и Феоктистов, и Егоров в полной мере показали себя и с этой стороны.
Все три космонавта говорили интересно, чётко, продуманно. Высказали много нетривиальных мыслей, поделились интересными наблюдениями. Невозможно было не заметить, как раз от раза возрастал научный, технический, да и просто общекультурный уровень послеполётных отчётов космонавтов. Хотя если подумать, то удивляться этому не приходилось: сложнее, насыщеннее, «умнее» становились задания — соответственно изменялись и отчёты об их выполнении. Практика последующих космических полётов эту очевидную закономерность в полной мере подтвердила… Однако задание заданием, но и личность космонавта тут свою роль, конечно, играет. Отнюдь не последнюю!.. Концепция «прежде всего хорошее здоровье» оказалась не очень долговечной.
Но вернёмся к докладам экипажа «Восхода».
Комаров сравнивал действия космонавта, управляющего кораблём, с действиями лётчика, управляющего самолётом, и заметил, что малые угловые скорости — медленность вращения, присущие первому, — оставляют достаточно времени, чтобы «на ходу» обдумывать и оценивать свои действия. Иными словами, если самолётный лётчик сплошь и рядом вынужден действовать автоматически, рефлекторно, а анализировать свои действия уже потом, так сказать, постфактум, то на космическом корабле такой анализ «вписывается» внутрь моторных действий человека.
Пожаловался Комаров — и его поддержал Феоктистов — на тесноту в корабле: «Хоть бы позу немного переменить. Ноги, например, вытянуть или как-нибудь иначе, но переменить». (В это время уже наносились на бумагу контуры будущего космического корабля «Союз», как мы знаем, «двухкомнатного» — несравненно более просторного, чем «Восток» и «Восход».)
Егоров заметил, что работа в течение всего полёта была крайне напряжённая: за исключением времени сна, практически непрерывная.
Это мы тогда услышали впервые — и с той поры слышали едва ли не после каждого полёта. Даже после самых длительных экспедиций.
Когда Борис Борисович Егоров рассказывал о том, как брал на анализ кровь у товарищей по экипажу, сидевший рядом со мной мой старый — со студенческих времён — товарищ пошутил: «Вот оно, первое кровопролитие в космосе». Ни он, ни я, да и вообще никто не мог знать, что первое настоящее кровопролитие на путях человека в космос — не за горами. И что жертвой его окажется этот глубоко симпатичный всем нам человек в тренировочном костюме, смотрящий на нас вдумчивым взглядом и спокойно, без намёка на рисовку, отвечающий на наши вопросы — командир «Восхода» Володя Комаров.
Присутствие Феоктистова и на послеполётных докладах космонавтов было тоже для всех привычно. Но раньше он слушал и дотошно — пожалуй, дотошнее, чем кто-либо другой, — расспрашивал космонавта. А сегодня рассказывает сам. Рассказывает очень интересно, проявляя незаурядную наблюдательность не только в том, что прямо входило в круг его обязанностей инженера-экспериментатора: «Внутри космического корабля взлёт не производит такого сильного впечатления — грохот, пламя и так далее, — как при наблюдении в Земли… На активном участке, даже на пиках перегрузки, сохраняется полная ясность мышления; можно анализировать происходящее не хуже, чем в обычных условиях, в частности — оценивать аварийные ситуации, если таковые возникнут… Ощущения вначале похожи на самолётные — и по шуму, и по плавным покачиваниям, а во время работы последней, третьей ступени — вроде как в поезде: даже потряхивает, будто на стыках рельсов… Физиологическое проявляется в техническом: на этапе выведения быстро растёт влажность в кабине, чуть ли не на глаз видно, как ползёт стрелка прибора, — видимо, резко увеличивается потоотделение… Невесомость в космическом корабле непосредственно ощущается меньше, чем в салоне самолёта Ту-104 на тренировках, — наверное, потому, что в самолёте происходит свободное плавание, а в космическом корабле все время какой-нибудь частью тела чего-то касаешься…» — и так далее, до посадки (кстати, первой «мягкой посадки» в истории космонавтики) включительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Радисты на местах, зная, что их слушает высокое начальство, стараются, как только могут, скрупулезнейшим образом соблюдать все правила радиообмена. Нудный голос одного из них, трижды вызвав пункт управления и трижды представившись сам, наконец выдал:
— Лётчик Михайлов, командир самолёта Ил-14, сообщает, что видит объект, идущий к Земле. Как поняли?..
Идущий к Земле! Как это трактовать? Опускается на парашютах — или падает?
С трудом сдерживаясь, СП задаёт эти естественные вопросы.
Нудный голос отвечает:
— Сейчас запросим. — И через несколько долгих, очень долгих минут появляется в эфире снова:
— Лётчик Михайлов, командир «Ил-четырнадцатого», находящегося в районе тридцать километров юго-западнее…
— Да ладно, скажите толком: что он говорит?
— Лётчик Михайлов, командир…
— Прекратите болтовню! — сдерживаться далее Королев уже не может. — Отвечайте на вопрос: как снижается корабль? На парашюте?
— На парашюте.
— На одном?
— Сейчас запрошу. — И ещё через несколько минут: — На двух.
Общий вздох облегчения. Королев вытирает пот со лба, кратко информирует окружающих о том, каково его мнение о своём радиособеседнике, и садится. Сколько нервных клеток он сейчас потерял — это наука определять ещё не умеет. Но ясно, что порядочно.
К сугубому удовлетворению медиков, космонавты с места посадки были сразу же доставлены назад, на космодром, и на целые сутки поступили в полное распоряжение врачей. Правда, это разумное нововведение последовало не в результате настоятельных, уже более чем трехлетних просьб представителей интересов космической физиологии и медицины, а по совсем иным причинам. Ставший традиционным порядок — отлёт приземлившихся космонавтов, без возвращения на космодром, прямо в Москву — был нарушен событиями, по своему масштабу превосходившими наши космические дела. Как раз в утро посадки «Восхода» проходил пленум ЦК партии, на котором Н.С. Хрущёв (всего несколькими часами ранее звонивший из Пицунды на космодром Королеву) был освобождён от своих постов. В Москве было не до приёма космонавтов — последовала команда: ждать.
Ну а пока — не терять же времени зря — космонавты попали в руки врачей совсем свеженькими — и с тех пор это тоже стало традицией или, вернее, обязательным элементом программы каждого космического полёта.
Соответственно передвинулось на сутки и заседание Госкомиссии, на котором космонавты докладывали о своей работе.
Собирались теперь уже не на берегу Волги — этот район больше космических финишей у себя не видел, но гостеприимство, оказанное в нем первым нашим космонавтам, начиная с Гагарина, обеспечило ему прочное место в истории космических полётов человека. На сей же раз отчёт космонавтов мы слушали в незадолго до этого построенном просторном физкультурном зале на основной площадке космодрома — нынешнем Ленинске.
Одно из редчайших умений на свете — умение при любых обстоятельствах оставаться самим собой. В тот день и Комаров, и Феоктистов, и Егоров в полной мере показали себя и с этой стороны.
Все три космонавта говорили интересно, чётко, продуманно. Высказали много нетривиальных мыслей, поделились интересными наблюдениями. Невозможно было не заметить, как раз от раза возрастал научный, технический, да и просто общекультурный уровень послеполётных отчётов космонавтов. Хотя если подумать, то удивляться этому не приходилось: сложнее, насыщеннее, «умнее» становились задания — соответственно изменялись и отчёты об их выполнении. Практика последующих космических полётов эту очевидную закономерность в полной мере подтвердила… Однако задание заданием, но и личность космонавта тут свою роль, конечно, играет. Отнюдь не последнюю!.. Концепция «прежде всего хорошее здоровье» оказалась не очень долговечной.
Но вернёмся к докладам экипажа «Восхода».
Комаров сравнивал действия космонавта, управляющего кораблём, с действиями лётчика, управляющего самолётом, и заметил, что малые угловые скорости — медленность вращения, присущие первому, — оставляют достаточно времени, чтобы «на ходу» обдумывать и оценивать свои действия. Иными словами, если самолётный лётчик сплошь и рядом вынужден действовать автоматически, рефлекторно, а анализировать свои действия уже потом, так сказать, постфактум, то на космическом корабле такой анализ «вписывается» внутрь моторных действий человека.
Пожаловался Комаров — и его поддержал Феоктистов — на тесноту в корабле: «Хоть бы позу немного переменить. Ноги, например, вытянуть или как-нибудь иначе, но переменить». (В это время уже наносились на бумагу контуры будущего космического корабля «Союз», как мы знаем, «двухкомнатного» — несравненно более просторного, чем «Восток» и «Восход».)
Егоров заметил, что работа в течение всего полёта была крайне напряжённая: за исключением времени сна, практически непрерывная.
Это мы тогда услышали впервые — и с той поры слышали едва ли не после каждого полёта. Даже после самых длительных экспедиций.
Когда Борис Борисович Егоров рассказывал о том, как брал на анализ кровь у товарищей по экипажу, сидевший рядом со мной мой старый — со студенческих времён — товарищ пошутил: «Вот оно, первое кровопролитие в космосе». Ни он, ни я, да и вообще никто не мог знать, что первое настоящее кровопролитие на путях человека в космос — не за горами. И что жертвой его окажется этот глубоко симпатичный всем нам человек в тренировочном костюме, смотрящий на нас вдумчивым взглядом и спокойно, без намёка на рисовку, отвечающий на наши вопросы — командир «Восхода» Володя Комаров.
Присутствие Феоктистова и на послеполётных докладах космонавтов было тоже для всех привычно. Но раньше он слушал и дотошно — пожалуй, дотошнее, чем кто-либо другой, — расспрашивал космонавта. А сегодня рассказывает сам. Рассказывает очень интересно, проявляя незаурядную наблюдательность не только в том, что прямо входило в круг его обязанностей инженера-экспериментатора: «Внутри космического корабля взлёт не производит такого сильного впечатления — грохот, пламя и так далее, — как при наблюдении в Земли… На активном участке, даже на пиках перегрузки, сохраняется полная ясность мышления; можно анализировать происходящее не хуже, чем в обычных условиях, в частности — оценивать аварийные ситуации, если таковые возникнут… Ощущения вначале похожи на самолётные — и по шуму, и по плавным покачиваниям, а во время работы последней, третьей ступени — вроде как в поезде: даже потряхивает, будто на стыках рельсов… Физиологическое проявляется в техническом: на этапе выведения быстро растёт влажность в кабине, чуть ли не на глаз видно, как ползёт стрелка прибора, — видимо, резко увеличивается потоотделение… Невесомость в космическом корабле непосредственно ощущается меньше, чем в салоне самолёта Ту-104 на тренировках, — наверное, потому, что в самолёте происходит свободное плавание, а в космическом корабле все время какой-нибудь частью тела чего-то касаешься…» — и так далее, до посадки (кстати, первой «мягкой посадки» в истории космонавтики) включительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94