Он третий год судился с
какими-то родственниками, симбирскими купцами и заявлял всем и каждому:
- Жив быть не хочу, а - разорю их в дребезг! Нищими по миру пойдут,
три года будут милостыней жить, - после того я им ворочу все, что отсужу
у них, все отдам и спрошу: - что, черти? То-то!
- Это - цель твоей жизни, Конь? - спрашивали его.
- Весь я, всей душой нацелился на это и больше ничего делать не могу.
Он целые дни торчал в окружном суде, в палате, у своего адвоката,
часто, вечерами, привозил на извозчике множество кульков, свертков, бу-
тылок и устраивал у себя в грязной комнате с провисшим потолком и кривым
полом шумные пиры, приглашая студентов, швеек, - всех, кто хотел сытно
поесть и немножко выпить. Сам "Рыжий конь" пил только ром, - напиток, от
которого на скатерти, платье и даже на полу оставались несмываемые тем-
норыжие пятна; - выпив, он завывал:
- Милые вы мои птицы! Люблю вас - честный вы народ! А я - злой подлец
и кр-рокодил, - желаю погубить родственников и - погублю. Ей богу! Жив
быть не хочу, а...
Глаза "Коня" жалобно мигали, и нелепое, скуластое лицо орошалось
пьяными слезами, он стирал их со щек ладонью и размазывал по коленям, -
шаровары его всегда были в масляных пятнах.
- Как вы живете? - кричал он. - Голод, холод, одежа плохая, - разве
это - закон? Чему в такой жизни научиться можно? Эх, кабы государь знал,
как вы живете...
И, выхватив из кармана пачку разноцветных кредиток, предлагал:
- Кому денег надо? Берите, братцы!
Хористки и швейки жадно вырывали деньги из его мохнатой руки, он хо-
хотал, говоря:
- Да, это не вам! Это - студентам.
Но студенты денег не брали.
- К чорту деньги! - сердито кричал сын скорняка.
Он сам, однажды, пьяный, принес Плетневу пачку десятирублевок, смятых
в твердый ком и сказал, бросив их на стол:
- Вот - надо? Мне - не надо...
Лег на койку нашу и зарычал, зарыдал так, что пришлось отпаивать и
отливать его водою. Когда он уснул, Плетнев попытался разгладить деньги,
но это оказалось невозможно: они были так туго сжаты, что надо было смо-
чить их водою, чтобы отделить одну от другой.
В дымной, грязной комнате с окнами в каменную стену соседнего дома -
тесно и душно, шумно и кошмарно. "Конь" орет всех громче. Я спрашиваю
его:
- Зачем вы живете здесь, а не в гостинице?
- Милый - для души! Тепло душе с вами...
Сын скорняка подтверждает:
- Верно, Конь! и я - тоже. В другом месте я бы пропал...
Конь просит Плетнева:
- Сыграй! Спой...
Положив гусли на колени себе, Гурий поет:
Ты взойди-ко, взойди, солнце красное...
Голос у него мягкий, проникающий в душу.
В комнате становится тихо, все задумчиво слушают жалобные слова и
негромкий звон гусельных струн.
- Хорошо, чорт! - ворчит несчастный купчихин утешитель.
Среди странных жителей старого дома Гурий Плетнев, обладая мудростью,
имя которой - веселье, играл роль доброго духа волшебных сказок. Душа
его, окрашенная яркими красками юности, освещала жизнь фейерверками
славных шуток, хороших песен, острых насмешек над обычаями и привычками
людей, смелыми речами о грубой неправде жизни. Ему только что исполни-
лось двадцать лет, по внешности он казался подростком, но все в доме
смотрели на него как на человека, который в трудный день может дать ум-
ный совет и всегда способен чем-то помочь. Люди получше - любили его,
похуже - боялись, и даже старый будочник Никифорыч всегда приветствовал
Гурия лисьей улыбкой.
Двор "Марусовки" - "проходной", поднимаясь в гору, он соединял две
улицы: Рыбнорядскую со Старо-Горшечной; на последней, недалеко от ворот
нашего жилища приткнулась уютно в уголке будка Никифорыча.
Это - старший городовой в нашем квартале; высокий, сухой старик, уве-
шанный медалями, лицо у него - умное, улыбка - любезная, глаза - хитрые.
Он относился очень внимательно к шумной колонии бывших и будущих лю-
дей, несколько раз в день его аккуратно вытесанная фигура являлась на
дворе, шел он не торопясь и посматривал в окна квартир взглядом смотри-
теля Зоологического сада в клетки зверей. Зимою, в одной из квартир были
арестованы однорукий офицер Смирнов и солдат Муратов, георгиевские кава-
леры участники Ахал-Текинской экспедиции Скобелева; арестовали их, - а
также Зобкина, Овсянкина, Григорьева, Крылова и еще кого-то за попытку
устроить тайную типографию. А однажды ночью был схвачен жандармами длин-
ный, угрюмый житель, которого я прозвал "Блуждающей колокольней". Утром,
узнав об этом, Гурий возбужденно растрепал свои черные волосы и сказал
мне:
- Вот что, Максимыч, тридцать семь чертей, беги, брат, скорее...
Об'яснив, куда нужно бежать, он добавил:
- Смотри - осторожнее! Может быть, там сыщики...
Таинственное поручение страшно обрадовало меня, и я полетел в Адми-
ралтейскую слободу с быстротой стрижа. Там, в темной мастерской медника,
я увидал молодого кудрявого человека с необыкновенно синими глазами; он
лудил кастрюлю, но - был не похож на рабочего. А в углу, у тисков, во-
зился, притирая кран, маленький старичок с ремешком на белых волосах.
Я спросил медника:
- Нет ли работы у вас?
Старичок сердито ответил:
- У нас - есть, а для тебя - нет!
Молодой, мельком взглянув на меня, снова опустил голову над кастрю-
лей. Я тихонько толкнул ногою его ногу, - он изумленно и гневно уставил-
ся на меня синими глазами, держа кастрюлю за ручку и как бы собираясь
швырнуть ею в меня. Но, увидав, что я подмигиваю ему, сказал спокойно:
- Ступай, ступай...
Еще раз подмигнув ему, я вышел за дверь, остановился на улице; кудря-
вый, потягиваясь, тоже вышел и молча уставился на меня, закуривая папи-
росу:
- Вы - Тихон?
- Ну, да!
- Петра арестовали.
Он нахмурился, сердито щупая меня глазами.
- Какого это Петра?
- Длинный, похож на дьякона.
- Ну?
- Больше ничего.
- А какое мне дело до Петра, дьякона и всего прочего? - спросил мед-
ник, и характер его вопроса окончательно убедил меня: это не рабочий. Я
побежал домой, гордясь тем, что сумел исполнить поручение. Таково было
мое первое участие в делах конспиративных.
Гурий Плетнев был близок к ним, но в ответ на мои просьбы ввести меня
в круг этих дел, говорил:
- Тебе, брат, рано! Ты - поучись...
Евреинов познакомил меня с одним таинственным человеком. Знакомство
это было осложнено предосторожностями, которые внушили мне предчувствие
чего-то очень серьезного. Евреинов повел меня за город, на Арское поле,
предупреждая по дороге, что знакомство это требует от меня величайшей
осторожности, его надо сохранить в тайне. Потом, указав мне вдали не-
большую, серую фигурку, медленно шагавшую по пустынному полю, Евреинов
оглянулся, тихо говоря:
- Вот он! Идите за ним и, когда он остановится, подойдите к нему,
сказав: я приезжий...
Таинственное всегда приятно, но здесь оно показалось мне смешным:
знойный яркий день, в поле серою былинкой качается одинокий человечек, -
вот и все. Догнав его у ворот кладбища, я увидал пред собою юношу с ма-
леньким, сухим личиком и строгим взглядом глаз, круглых как у птицы. Он
был одет в серое пальто гимназиста, но светлые пуговицы отпороты и заме-
нены черными, костяными, на изношенной фуражке заметен след герба, и во-
обще в нем было что-то преждевременно ощипанное, - как будто он торопил-
ся показаться самому себе человеком вполне созревшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
какими-то родственниками, симбирскими купцами и заявлял всем и каждому:
- Жив быть не хочу, а - разорю их в дребезг! Нищими по миру пойдут,
три года будут милостыней жить, - после того я им ворочу все, что отсужу
у них, все отдам и спрошу: - что, черти? То-то!
- Это - цель твоей жизни, Конь? - спрашивали его.
- Весь я, всей душой нацелился на это и больше ничего делать не могу.
Он целые дни торчал в окружном суде, в палате, у своего адвоката,
часто, вечерами, привозил на извозчике множество кульков, свертков, бу-
тылок и устраивал у себя в грязной комнате с провисшим потолком и кривым
полом шумные пиры, приглашая студентов, швеек, - всех, кто хотел сытно
поесть и немножко выпить. Сам "Рыжий конь" пил только ром, - напиток, от
которого на скатерти, платье и даже на полу оставались несмываемые тем-
норыжие пятна; - выпив, он завывал:
- Милые вы мои птицы! Люблю вас - честный вы народ! А я - злой подлец
и кр-рокодил, - желаю погубить родственников и - погублю. Ей богу! Жив
быть не хочу, а...
Глаза "Коня" жалобно мигали, и нелепое, скуластое лицо орошалось
пьяными слезами, он стирал их со щек ладонью и размазывал по коленям, -
шаровары его всегда были в масляных пятнах.
- Как вы живете? - кричал он. - Голод, холод, одежа плохая, - разве
это - закон? Чему в такой жизни научиться можно? Эх, кабы государь знал,
как вы живете...
И, выхватив из кармана пачку разноцветных кредиток, предлагал:
- Кому денег надо? Берите, братцы!
Хористки и швейки жадно вырывали деньги из его мохнатой руки, он хо-
хотал, говоря:
- Да, это не вам! Это - студентам.
Но студенты денег не брали.
- К чорту деньги! - сердито кричал сын скорняка.
Он сам, однажды, пьяный, принес Плетневу пачку десятирублевок, смятых
в твердый ком и сказал, бросив их на стол:
- Вот - надо? Мне - не надо...
Лег на койку нашу и зарычал, зарыдал так, что пришлось отпаивать и
отливать его водою. Когда он уснул, Плетнев попытался разгладить деньги,
но это оказалось невозможно: они были так туго сжаты, что надо было смо-
чить их водою, чтобы отделить одну от другой.
В дымной, грязной комнате с окнами в каменную стену соседнего дома -
тесно и душно, шумно и кошмарно. "Конь" орет всех громче. Я спрашиваю
его:
- Зачем вы живете здесь, а не в гостинице?
- Милый - для души! Тепло душе с вами...
Сын скорняка подтверждает:
- Верно, Конь! и я - тоже. В другом месте я бы пропал...
Конь просит Плетнева:
- Сыграй! Спой...
Положив гусли на колени себе, Гурий поет:
Ты взойди-ко, взойди, солнце красное...
Голос у него мягкий, проникающий в душу.
В комнате становится тихо, все задумчиво слушают жалобные слова и
негромкий звон гусельных струн.
- Хорошо, чорт! - ворчит несчастный купчихин утешитель.
Среди странных жителей старого дома Гурий Плетнев, обладая мудростью,
имя которой - веселье, играл роль доброго духа волшебных сказок. Душа
его, окрашенная яркими красками юности, освещала жизнь фейерверками
славных шуток, хороших песен, острых насмешек над обычаями и привычками
людей, смелыми речами о грубой неправде жизни. Ему только что исполни-
лось двадцать лет, по внешности он казался подростком, но все в доме
смотрели на него как на человека, который в трудный день может дать ум-
ный совет и всегда способен чем-то помочь. Люди получше - любили его,
похуже - боялись, и даже старый будочник Никифорыч всегда приветствовал
Гурия лисьей улыбкой.
Двор "Марусовки" - "проходной", поднимаясь в гору, он соединял две
улицы: Рыбнорядскую со Старо-Горшечной; на последней, недалеко от ворот
нашего жилища приткнулась уютно в уголке будка Никифорыча.
Это - старший городовой в нашем квартале; высокий, сухой старик, уве-
шанный медалями, лицо у него - умное, улыбка - любезная, глаза - хитрые.
Он относился очень внимательно к шумной колонии бывших и будущих лю-
дей, несколько раз в день его аккуратно вытесанная фигура являлась на
дворе, шел он не торопясь и посматривал в окна квартир взглядом смотри-
теля Зоологического сада в клетки зверей. Зимою, в одной из квартир были
арестованы однорукий офицер Смирнов и солдат Муратов, георгиевские кава-
леры участники Ахал-Текинской экспедиции Скобелева; арестовали их, - а
также Зобкина, Овсянкина, Григорьева, Крылова и еще кого-то за попытку
устроить тайную типографию. А однажды ночью был схвачен жандармами длин-
ный, угрюмый житель, которого я прозвал "Блуждающей колокольней". Утром,
узнав об этом, Гурий возбужденно растрепал свои черные волосы и сказал
мне:
- Вот что, Максимыч, тридцать семь чертей, беги, брат, скорее...
Об'яснив, куда нужно бежать, он добавил:
- Смотри - осторожнее! Может быть, там сыщики...
Таинственное поручение страшно обрадовало меня, и я полетел в Адми-
ралтейскую слободу с быстротой стрижа. Там, в темной мастерской медника,
я увидал молодого кудрявого человека с необыкновенно синими глазами; он
лудил кастрюлю, но - был не похож на рабочего. А в углу, у тисков, во-
зился, притирая кран, маленький старичок с ремешком на белых волосах.
Я спросил медника:
- Нет ли работы у вас?
Старичок сердито ответил:
- У нас - есть, а для тебя - нет!
Молодой, мельком взглянув на меня, снова опустил голову над кастрю-
лей. Я тихонько толкнул ногою его ногу, - он изумленно и гневно уставил-
ся на меня синими глазами, держа кастрюлю за ручку и как бы собираясь
швырнуть ею в меня. Но, увидав, что я подмигиваю ему, сказал спокойно:
- Ступай, ступай...
Еще раз подмигнув ему, я вышел за дверь, остановился на улице; кудря-
вый, потягиваясь, тоже вышел и молча уставился на меня, закуривая папи-
росу:
- Вы - Тихон?
- Ну, да!
- Петра арестовали.
Он нахмурился, сердито щупая меня глазами.
- Какого это Петра?
- Длинный, похож на дьякона.
- Ну?
- Больше ничего.
- А какое мне дело до Петра, дьякона и всего прочего? - спросил мед-
ник, и характер его вопроса окончательно убедил меня: это не рабочий. Я
побежал домой, гордясь тем, что сумел исполнить поручение. Таково было
мое первое участие в делах конспиративных.
Гурий Плетнев был близок к ним, но в ответ на мои просьбы ввести меня
в круг этих дел, говорил:
- Тебе, брат, рано! Ты - поучись...
Евреинов познакомил меня с одним таинственным человеком. Знакомство
это было осложнено предосторожностями, которые внушили мне предчувствие
чего-то очень серьезного. Евреинов повел меня за город, на Арское поле,
предупреждая по дороге, что знакомство это требует от меня величайшей
осторожности, его надо сохранить в тайне. Потом, указав мне вдали не-
большую, серую фигурку, медленно шагавшую по пустынному полю, Евреинов
оглянулся, тихо говоря:
- Вот он! Идите за ним и, когда он остановится, подойдите к нему,
сказав: я приезжий...
Таинственное всегда приятно, но здесь оно показалось мне смешным:
знойный яркий день, в поле серою былинкой качается одинокий человечек, -
вот и все. Догнав его у ворот кладбища, я увидал пред собою юношу с ма-
леньким, сухим личиком и строгим взглядом глаз, круглых как у птицы. Он
был одет в серое пальто гимназиста, но светлые пуговицы отпороты и заме-
нены черными, костяными, на изношенной фуражке заметен след герба, и во-
обще в нем было что-то преждевременно ощипанное, - как будто он торопил-
ся показаться самому себе человеком вполне созревшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64