Чемоданов этих я не видел, ибо вся история произошла в 24 часа, и я был в Кунцеве.
Во-вторых, Миллер приехал ко мне и стал передавать мне, что он снова продолжает работу в организации и что он предупреждает меня, чтобы и я поторопился «осознаться», ибо за рубежом по его сведениям, я уже приговорен к смертной казни. Я отделывался отнекиванием.
В-третьих, Миллер стал приставать ко мне с типографией, которую надо было скрыть, иначе он попадется. Я согласился, рассчитывая взять типографию и ее более ему не отдавать. Тогда он через некоторое время стал строить проекты пустить эту типографию (одну маленькую машину) в ход. Я сначала наотрез отказался, а затем, видя, что иначе дело дойдет до того, что он поставит ее в другом месте, стал как бы соглашаться и не соглашаться, затягивая дело. Затянул я его до того, что Миллеру пришлось в конце концов, по-видимому, под нажимом пойти на какие угодно условия, лишь бы сложить где-нибудь типографию, и я тогда согласился окончательно ее взять в школу под условием сопровождения ее официальной бумагой, на что он согласился, сказав, что сопроводит ее бумагой от какого-то ушедшего на фронт артиллерийского дивизиона. Я же по получении машины предполагал ее немедленно же отдать в приказе по школе, мотивировав тем, что иначе нельзя было по обстоятельствам дела, и тем обезвредить и отчасти и спасти Миллера. Но последний вдруг ни с того ни с сего приехал в мое отсутствие (я был в Москве) в школу с каким-то неизвестным мне человеком и пытался завести разговор с братом. Этого разговора я так доподлинно и не узнал, после чего я немедленно телеграфировал Миллеру мой отказ взять машину, ибо участие многих лиц вывело бы меня, как я уже говорил, из моих «отношений» к Миллеру и к факту знания самого заговора и к немедленной необходимости сообщить о нем.
Наконец, последнее ? Миллер взял, по его просьбе, у меня две старые австрийские винтовки с патронами, а затем еще просил достать оружия. Я, конечно, тянул и ничего не достал.
Да, просил он меня устроить на службу 2–3 [человек] в ж.-д. войска, я это не исполнил, но не отказал ему.
Наконец терпенье мое иссякло. Эта «игра» была не только невозможна, но и нестерпима. Я задыхался в ней. Я уже имел, потеряв всякую надежду исправить Миллера, с ним крупные разговоры, уже вел к разрыву.
Правда, я имел от этих отношений известную, весьма крупную пользу для нашего дела. Я потребовал у Миллера не захватывать школы в его организацию и ничего не делать без моего ведома. По-моему, он это требование исполнил.
Далее, Миллер обещал держать меня в курсе «выступлений» и в августе указывал на готовившееся выступление в конце августа. Я сейчас же, кстати, смутил его, что это «провокация», и через несколько дней он пришел сказать мне, что выступление не состоится. Я был спокоен за школу, что у меня в ней заговорщицкого нет, эта была моя лучшая агентура, притом самая лучшая и безошибочная.
Наконец я в этих отношениях с Миллером ровно ничем (если не считать ничего не стоящих двух винтовок) реально не помог врагам Советской России и нашего дела, а извлекал из этого гораздо большую пользу. Вот почему на базе родственных отношений я щадил Миллера, но, повторяю, отношения становились столь невозможными, что я шел уже на разрыв с Миллером, что он сам, по-видимому, чувствовал, становясь ко мне недоверчивее.
Уже отказ мой взять типографскую машину довел дело почти до разрыва, но тут пришел арест.
Мое отношение к Миллеру станет вам уже совершенно ясным после того, как я дам вам еще несколько штрихов к общей картине.
Характер работы моей вы знаете. Вы знаете, что я отдаю всего себя раз взятой идее. Так же я и работал как коммунист для достижения победы нашего всемирного социалистического отечества, всемирного освобождения рабов капитализма, всемирной коммунистической революции.
Я все свое время уделял этой работе, оставляя жалкие крохи семье и ничего себе лично. Вы знаете мою работу, с вами в поезде, в Архангельске, помните, как оценили ее англичане в своей прокламации, оценив мою голову. Потом я уехал в Москву и отдался весь на создание нового, могучего средства борьбы – военной маскировки, которую я хотел поставить первою в Р.-Кр. Красной Армии.
О маскировке есть разные мнения, есть еще и не верящие в нее. Но у меня, кроме моего и сотрудников глубокого убеждения, есть почти единодушное мнение самых выдающихся специалистов и, главное, – документальные доказательства выдающегося успеха первых же начинаний на фронте, первых же шагов созданных мною маскировочных частей.
И там ясно говорится, что это целый переворот в военном деле. И я, и брат создали это дело из ничего, из пыли, все на своих плечах, пробивая всюду косность, незнание или недоверие. Как трудно было собрать людей для дела.
И вот мы молчаливым согласием (смешно сказать – мы никогда этого не решали сообща) применяли особую систему в школе – известной терпимости по отношению к мелочам жизни, – стремясь обставить получше работников и не придираясь к мелким недостаткам людей. Главным образом этот характер отношений поддерживал брат, я был грубее, строже, но тоже не протестовал. Это привлекало к нам работников из сослуживцев.
Затем, все прочие ряды войск – артиллерия, авиация, инженерные войска – имели уже своих специалистов, кадровых и военного времени. У нас же, в маскировочном деле, вновь создаваемом их не было, их приходилось вновь создавать. Поэтому пришлось брать курсантов из имеющих соответствующее образование около среднего, преимущественно из числа художников.
Но так как среди последних мало коммунистов, приходилось брать молодежь и ее перерабатывать. Ведь не ждать же у моря погоды, когда нужно строить Красную Армию и когда мы для пехоты, например, берем для нее даже кадровых офицеров, чуть ли не завзятых белогвардейцев. А здесь мы выпускали, как показал опыт, идейных работников.
Но сколько же было при этом труда, сколько работ, сколько волнений. Скажу о себе ? я совмещал: 1) помощника начальника школы, 2) начальника отдела опытных станций и ученых исследований по военно-маскировочному искусств], 3) заместителя комиссара, 4) лектора по маскировке в школе академии Генштаба, курсов разведки, 5) вел литературную работу, 6) председателя ячейки РКП (б) школы, 7) выступал на митингах и пр., 8) читал лекции по государственному праву в Центральной школе советской работы, 9) начальника военно-маскировочного отдела ЦУС и постоянного члена Технической комиссии, 10) члена Инженерного комитета по маскировочным вопросам, 11) наблюдал за техникой маскировочных работ, формировал маскировочные части, снабжал фронты специальным маскимуществом, формировал маскобазу, был докладчиком по маскировочным вопросам во Всероглавштабе и в Полевом штабе и даже 12) председателя комиссии по выработке форм Красной Армии.
И все маскировочное дело – я да брат. И без нас оно погибло бы.
Вот в этой-то каторжной работе, имея на плечах ответственность политическую за школу, я отчасти и ухватился за свои отношения к Миллеру как за верный манометр, лучше всякой агентуры могущий мне показать надвигающуюся опасность белогвардейства в школе и устранить ее вовремя. И я убежден, что до сего времени в стенах школы никакого заговора нет и не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Во-вторых, Миллер приехал ко мне и стал передавать мне, что он снова продолжает работу в организации и что он предупреждает меня, чтобы и я поторопился «осознаться», ибо за рубежом по его сведениям, я уже приговорен к смертной казни. Я отделывался отнекиванием.
В-третьих, Миллер стал приставать ко мне с типографией, которую надо было скрыть, иначе он попадется. Я согласился, рассчитывая взять типографию и ее более ему не отдавать. Тогда он через некоторое время стал строить проекты пустить эту типографию (одну маленькую машину) в ход. Я сначала наотрез отказался, а затем, видя, что иначе дело дойдет до того, что он поставит ее в другом месте, стал как бы соглашаться и не соглашаться, затягивая дело. Затянул я его до того, что Миллеру пришлось в конце концов, по-видимому, под нажимом пойти на какие угодно условия, лишь бы сложить где-нибудь типографию, и я тогда согласился окончательно ее взять в школу под условием сопровождения ее официальной бумагой, на что он согласился, сказав, что сопроводит ее бумагой от какого-то ушедшего на фронт артиллерийского дивизиона. Я же по получении машины предполагал ее немедленно же отдать в приказе по школе, мотивировав тем, что иначе нельзя было по обстоятельствам дела, и тем обезвредить и отчасти и спасти Миллера. Но последний вдруг ни с того ни с сего приехал в мое отсутствие (я был в Москве) в школу с каким-то неизвестным мне человеком и пытался завести разговор с братом. Этого разговора я так доподлинно и не узнал, после чего я немедленно телеграфировал Миллеру мой отказ взять машину, ибо участие многих лиц вывело бы меня, как я уже говорил, из моих «отношений» к Миллеру и к факту знания самого заговора и к немедленной необходимости сообщить о нем.
Наконец, последнее ? Миллер взял, по его просьбе, у меня две старые австрийские винтовки с патронами, а затем еще просил достать оружия. Я, конечно, тянул и ничего не достал.
Да, просил он меня устроить на службу 2–3 [человек] в ж.-д. войска, я это не исполнил, но не отказал ему.
Наконец терпенье мое иссякло. Эта «игра» была не только невозможна, но и нестерпима. Я задыхался в ней. Я уже имел, потеряв всякую надежду исправить Миллера, с ним крупные разговоры, уже вел к разрыву.
Правда, я имел от этих отношений известную, весьма крупную пользу для нашего дела. Я потребовал у Миллера не захватывать школы в его организацию и ничего не делать без моего ведома. По-моему, он это требование исполнил.
Далее, Миллер обещал держать меня в курсе «выступлений» и в августе указывал на готовившееся выступление в конце августа. Я сейчас же, кстати, смутил его, что это «провокация», и через несколько дней он пришел сказать мне, что выступление не состоится. Я был спокоен за школу, что у меня в ней заговорщицкого нет, эта была моя лучшая агентура, притом самая лучшая и безошибочная.
Наконец я в этих отношениях с Миллером ровно ничем (если не считать ничего не стоящих двух винтовок) реально не помог врагам Советской России и нашего дела, а извлекал из этого гораздо большую пользу. Вот почему на базе родственных отношений я щадил Миллера, но, повторяю, отношения становились столь невозможными, что я шел уже на разрыв с Миллером, что он сам, по-видимому, чувствовал, становясь ко мне недоверчивее.
Уже отказ мой взять типографскую машину довел дело почти до разрыва, но тут пришел арест.
Мое отношение к Миллеру станет вам уже совершенно ясным после того, как я дам вам еще несколько штрихов к общей картине.
Характер работы моей вы знаете. Вы знаете, что я отдаю всего себя раз взятой идее. Так же я и работал как коммунист для достижения победы нашего всемирного социалистического отечества, всемирного освобождения рабов капитализма, всемирной коммунистической революции.
Я все свое время уделял этой работе, оставляя жалкие крохи семье и ничего себе лично. Вы знаете мою работу, с вами в поезде, в Архангельске, помните, как оценили ее англичане в своей прокламации, оценив мою голову. Потом я уехал в Москву и отдался весь на создание нового, могучего средства борьбы – военной маскировки, которую я хотел поставить первою в Р.-Кр. Красной Армии.
О маскировке есть разные мнения, есть еще и не верящие в нее. Но у меня, кроме моего и сотрудников глубокого убеждения, есть почти единодушное мнение самых выдающихся специалистов и, главное, – документальные доказательства выдающегося успеха первых же начинаний на фронте, первых же шагов созданных мною маскировочных частей.
И там ясно говорится, что это целый переворот в военном деле. И я, и брат создали это дело из ничего, из пыли, все на своих плечах, пробивая всюду косность, незнание или недоверие. Как трудно было собрать людей для дела.
И вот мы молчаливым согласием (смешно сказать – мы никогда этого не решали сообща) применяли особую систему в школе – известной терпимости по отношению к мелочам жизни, – стремясь обставить получше работников и не придираясь к мелким недостаткам людей. Главным образом этот характер отношений поддерживал брат, я был грубее, строже, но тоже не протестовал. Это привлекало к нам работников из сослуживцев.
Затем, все прочие ряды войск – артиллерия, авиация, инженерные войска – имели уже своих специалистов, кадровых и военного времени. У нас же, в маскировочном деле, вновь создаваемом их не было, их приходилось вновь создавать. Поэтому пришлось брать курсантов из имеющих соответствующее образование около среднего, преимущественно из числа художников.
Но так как среди последних мало коммунистов, приходилось брать молодежь и ее перерабатывать. Ведь не ждать же у моря погоды, когда нужно строить Красную Армию и когда мы для пехоты, например, берем для нее даже кадровых офицеров, чуть ли не завзятых белогвардейцев. А здесь мы выпускали, как показал опыт, идейных работников.
Но сколько же было при этом труда, сколько работ, сколько волнений. Скажу о себе ? я совмещал: 1) помощника начальника школы, 2) начальника отдела опытных станций и ученых исследований по военно-маскировочному искусств], 3) заместителя комиссара, 4) лектора по маскировке в школе академии Генштаба, курсов разведки, 5) вел литературную работу, 6) председателя ячейки РКП (б) школы, 7) выступал на митингах и пр., 8) читал лекции по государственному праву в Центральной школе советской работы, 9) начальника военно-маскировочного отдела ЦУС и постоянного члена Технической комиссии, 10) члена Инженерного комитета по маскировочным вопросам, 11) наблюдал за техникой маскировочных работ, формировал маскировочные части, снабжал фронты специальным маскимуществом, формировал маскобазу, был докладчиком по маскировочным вопросам во Всероглавштабе и в Полевом штабе и даже 12) председателя комиссии по выработке форм Красной Армии.
И все маскировочное дело – я да брат. И без нас оно погибло бы.
Вот в этой-то каторжной работе, имея на плечах ответственность политическую за школу, я отчасти и ухватился за свои отношения к Миллеру как за верный манометр, лучше всякой агентуры могущий мне показать надвигающуюся опасность белогвардейства в школе и устранить ее вовремя. И я убежден, что до сего времени в стенах школы никакого заговора нет и не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161