Гвардейцы, смеясь, рассказывали о случае с солдатами дворцового караула. Утром после убийства Павла их хотели привести к присяге новому императору, но они стали просить офицеров сначала показать им скончавшегося.
– Это же невозможно, господа, – обращаясь к офицерам, сказал генерал Беннигсен, будто бы причастный к заговору. – У покойника весьма обезображенный вид, просто смотреть страшно. Прежде надо обрядить и привести его в порядок.
И когда двое из солдат, все же допущенные в спальню Павла, посмотрели на убитого царя и возвратились, генерал Беннигсен спросил:
– Ну что, братцы, убедились теперь, что государь Павел Петрович умер?
– Так точно, ваше превосходительство, – ответили солдаты. – Убедились вполне! Крепко помер!
Денис никогда не любил Павла, но обстоятельства убийства царя невольно вселили в его душу ужас. Денис не спал две ночи. Огромная, убранная стильной мебелью, зеркалами и коврами комната, отведенная для него, казалась мрачной. Да и гости Александра Львовича, относившиеся к нему с великосветской надменностью, не вызывали никакой симпатии.
Денис перебрался к другому двоюродному брату – Александру Михайловичу Каховскому, жившему на Галерной. Здесь все было проще и милей. Квартира чем-то напоминала родной дом. Мебель по-домашнему покрыта белыми чехлами. На окнах вместо тяжелых штор – кружевные занавески. Много цветов, картин и книг.
Каховскому перевалило за тридцать. Среднего роста, широкоплечий, с темными выразительными глазами, остроумный и насмешливый, он встретил Дениса по-родственному, душевно. Но, оглядев его, не удержался от иронического замечания:
– Ох, мал ты ростом, брат Денис! Не представляю, какой из тебя кавалергард будет.
Денис густо покраснел. Ему не раз указывали на этот физический недостаток. Догадавшись, что задел чувствительное место, Александр Михайлович поспешил успокоить:
– Ну, да мы все-таки попытаемся… Есть у меня среди преображенцев приятель – молодой князь Борис Антонович Четвертинский. Он с командиром кавалергардов, кажется, дружит. Поговорю с ним.
Динамюндская крепость, где отбывал заключение Каховский, расшатала его здоровье. Александр Михайлович часто кашлял, жаловался на ревматизм, однако от своих убеждений не отказался, по-прежнему оставался «приверженцем вольности», как назвал его некогда следователь.
Уважая дядю Василия Денисовича, слезно просившего «не внушать Денису опасных мыслей», Каховский о своих убеждениях и намерениях не откровенничал, но все же любознательному Денису удалось кое-что узнать и о смоленском заговоре, и о целях, которые ставили перед собой заговорщики, и о том, как попал Каховский в крепость, а брата Алексея Петровича Ермолова сослали в Кострому.
Денис никогда не видел Ермолова, а познакомиться с ним очень хотелось. Каховский, словно отгадав его мысли, сказал:
– Теперь брат Алексей поехал в свое орловское имение проведать отца и матушку, должен вот-вот сюда показаться… Будет вроде тебя хлопотать о службе.
Сам Александр Михайлович снова надевать мундир как будто не собирался. Он принадлежал к тому немногочисленному слою военных, которые не мирились ни с какими отступлениями от суворовских традиций. Эти военные относились к предполагаемым реформам скептически. Пристрастие Александра к маршировкам, немецким порядкам, а также старая приязнь к Аракчееву были им хорошо известны и внушали большие опасения за будущее.
Как-то вечером, прогуливаясь у Летнего сада, Денис чуть не столкнулся с молодым царем. Александр был в мундире Преображенского полка, шел медленно; красивые серые глаза его казались усталыми. Несколько придворных и военных, следовавших за ним, еле сдерживали толпу, напиравшую со всех сторон. Чиновники, лавочники, обыватели и нарядные женщины приветствовали императора восторженными криками.
Дениса взволновала эта встреча. Охваченный чувством какого-то самозабвения и восхищения, он не замечал никого, кроме этого человека, за которого готов был, ни минуты не раздумывая, броситься в огонь и воду.
Когда наконец император скрылся, Денис, изрядно помятый, но возбужденный и сияющий, примчался к Каховскому. И еще на пороге кабинета крикнул:
– Видел государя! Совсем простой и ласковый! Жизнь отдать не жалко!
Каховский, сидевший с книгой в кресле, сдержанно улыбнулся. Юношеский порыв и восторженное состояние Дениса были понятны. Рассказ его выслушал внимательно. И вздохнул:
– Да, государь у нас как будто славный, его любят… Дай бог, чтоб мы не ошиблись.
– Как можно! Увидите, все пойдет по-новому, он прославит Россию! – с горячностью воскликнул Денис.
По тонким губам Каховского скользнула легкая усмешка. Он разгладил правой рукой собравшиеся на широком лбу морщинки и ответил не сразу:
– Все возможно, брат Денис. Однако ж не следует забывать, что благие намерения государей не всегда приводятся в исполнение. – Каховский сделал паузу, темные глаза его насмешливо прищурились, он перешел на свойственный ему иронический тон: – «Бештимтзагеры», сиречь немецкие педанты, коих осмеивал великий Суворов, сидят на прежних местах. Экзерциргаузы и вахтпарады продолжаются. Букли срезаны, а косы оставлены. И в Грузине, близ столицы, Аракчеев разводит индюшек, ожидая своего часа. Признаюсь, хорошего не предвижу!
Денис чувствовал себя так, словно его ушатом холодной воды окатили. Он был молод и не искушен во многом. Разумеется, Александр Михайлович осведомлен во всем лучше, чем он, и напрасно говорить не будет. Но образ молодого царя казался таким прекрасным, что не хотелось думать ни о чем дурном.
– Неужели вы допускаете, будто государь снова призовет Аракчеева? – дрогнувшим голосом спросил Денис.
– Ну, на такой вопрос, сам понимаешь, вряд ли кто сможет ответить, – пожал плечами Каховский. – Я высказал лишь некоторые свои опасения…
– Ведь все так радуются новому царствованию, почтеннейший брат, – возразил Денис, – что, право, подобные опасения кажутся невозможными.
Каховский окинул Дениса внимательным, строгим взглядом и, чуть помедлив, сказал:
– Я не буду тебя разубеждать, а расскажу один случай из древней истории. Жил некогда, если не ошибаюсь, в Сиракузах жестокий правитель по имени Дионисий. И вот, когда он умер, все стали ликовать. Только одна древняя и нищая старуха, услышав о смерти Дионисия, горько заплакала. Горожане, понятно, удивились: «Что же ты, бабушка, плачешь? Ведь умер тиран, радоваться надо!» – «Эх, милые мои, – вздохнула старуха, – я на своем веку пятерых тиранов пережила, да всегда оказывалось, что каждый новый вдвое хуже покойного был… Вот я и плачу!» Да, брат Денис, – заключил Каховский, – всякое бывает… Иной раз и старушку эту вспомнить следует!
Денис ничего не ответил. Было ясно, Александр Михайлович знает что-то большее и в добрые намерения молодого царя никак не верит. Денис молча достал платок и вытер холодный пот на лбу. Продолжать разговор на эту тему не решился.
VII
Больной ревматизмом, Каховский большей частью находился дома, читал книги, занимался описанием суворовских походов. Он считался крупным знатоком военного дела, славился как изумительный рассказчик. И конечно, чаще всего говорил о Суворове. Все характерные интонации и жесты великого полководца Каховский передавал с таким мастерством, что Денис, слушая брата, каждый раз открывал в любимом герое новые, еще не известные ему черточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
– Это же невозможно, господа, – обращаясь к офицерам, сказал генерал Беннигсен, будто бы причастный к заговору. – У покойника весьма обезображенный вид, просто смотреть страшно. Прежде надо обрядить и привести его в порядок.
И когда двое из солдат, все же допущенные в спальню Павла, посмотрели на убитого царя и возвратились, генерал Беннигсен спросил:
– Ну что, братцы, убедились теперь, что государь Павел Петрович умер?
– Так точно, ваше превосходительство, – ответили солдаты. – Убедились вполне! Крепко помер!
Денис никогда не любил Павла, но обстоятельства убийства царя невольно вселили в его душу ужас. Денис не спал две ночи. Огромная, убранная стильной мебелью, зеркалами и коврами комната, отведенная для него, казалась мрачной. Да и гости Александра Львовича, относившиеся к нему с великосветской надменностью, не вызывали никакой симпатии.
Денис перебрался к другому двоюродному брату – Александру Михайловичу Каховскому, жившему на Галерной. Здесь все было проще и милей. Квартира чем-то напоминала родной дом. Мебель по-домашнему покрыта белыми чехлами. На окнах вместо тяжелых штор – кружевные занавески. Много цветов, картин и книг.
Каховскому перевалило за тридцать. Среднего роста, широкоплечий, с темными выразительными глазами, остроумный и насмешливый, он встретил Дениса по-родственному, душевно. Но, оглядев его, не удержался от иронического замечания:
– Ох, мал ты ростом, брат Денис! Не представляю, какой из тебя кавалергард будет.
Денис густо покраснел. Ему не раз указывали на этот физический недостаток. Догадавшись, что задел чувствительное место, Александр Михайлович поспешил успокоить:
– Ну, да мы все-таки попытаемся… Есть у меня среди преображенцев приятель – молодой князь Борис Антонович Четвертинский. Он с командиром кавалергардов, кажется, дружит. Поговорю с ним.
Динамюндская крепость, где отбывал заключение Каховский, расшатала его здоровье. Александр Михайлович часто кашлял, жаловался на ревматизм, однако от своих убеждений не отказался, по-прежнему оставался «приверженцем вольности», как назвал его некогда следователь.
Уважая дядю Василия Денисовича, слезно просившего «не внушать Денису опасных мыслей», Каховский о своих убеждениях и намерениях не откровенничал, но все же любознательному Денису удалось кое-что узнать и о смоленском заговоре, и о целях, которые ставили перед собой заговорщики, и о том, как попал Каховский в крепость, а брата Алексея Петровича Ермолова сослали в Кострому.
Денис никогда не видел Ермолова, а познакомиться с ним очень хотелось. Каховский, словно отгадав его мысли, сказал:
– Теперь брат Алексей поехал в свое орловское имение проведать отца и матушку, должен вот-вот сюда показаться… Будет вроде тебя хлопотать о службе.
Сам Александр Михайлович снова надевать мундир как будто не собирался. Он принадлежал к тому немногочисленному слою военных, которые не мирились ни с какими отступлениями от суворовских традиций. Эти военные относились к предполагаемым реформам скептически. Пристрастие Александра к маршировкам, немецким порядкам, а также старая приязнь к Аракчееву были им хорошо известны и внушали большие опасения за будущее.
Как-то вечером, прогуливаясь у Летнего сада, Денис чуть не столкнулся с молодым царем. Александр был в мундире Преображенского полка, шел медленно; красивые серые глаза его казались усталыми. Несколько придворных и военных, следовавших за ним, еле сдерживали толпу, напиравшую со всех сторон. Чиновники, лавочники, обыватели и нарядные женщины приветствовали императора восторженными криками.
Дениса взволновала эта встреча. Охваченный чувством какого-то самозабвения и восхищения, он не замечал никого, кроме этого человека, за которого готов был, ни минуты не раздумывая, броситься в огонь и воду.
Когда наконец император скрылся, Денис, изрядно помятый, но возбужденный и сияющий, примчался к Каховскому. И еще на пороге кабинета крикнул:
– Видел государя! Совсем простой и ласковый! Жизнь отдать не жалко!
Каховский, сидевший с книгой в кресле, сдержанно улыбнулся. Юношеский порыв и восторженное состояние Дениса были понятны. Рассказ его выслушал внимательно. И вздохнул:
– Да, государь у нас как будто славный, его любят… Дай бог, чтоб мы не ошиблись.
– Как можно! Увидите, все пойдет по-новому, он прославит Россию! – с горячностью воскликнул Денис.
По тонким губам Каховского скользнула легкая усмешка. Он разгладил правой рукой собравшиеся на широком лбу морщинки и ответил не сразу:
– Все возможно, брат Денис. Однако ж не следует забывать, что благие намерения государей не всегда приводятся в исполнение. – Каховский сделал паузу, темные глаза его насмешливо прищурились, он перешел на свойственный ему иронический тон: – «Бештимтзагеры», сиречь немецкие педанты, коих осмеивал великий Суворов, сидят на прежних местах. Экзерциргаузы и вахтпарады продолжаются. Букли срезаны, а косы оставлены. И в Грузине, близ столицы, Аракчеев разводит индюшек, ожидая своего часа. Признаюсь, хорошего не предвижу!
Денис чувствовал себя так, словно его ушатом холодной воды окатили. Он был молод и не искушен во многом. Разумеется, Александр Михайлович осведомлен во всем лучше, чем он, и напрасно говорить не будет. Но образ молодого царя казался таким прекрасным, что не хотелось думать ни о чем дурном.
– Неужели вы допускаете, будто государь снова призовет Аракчеева? – дрогнувшим голосом спросил Денис.
– Ну, на такой вопрос, сам понимаешь, вряд ли кто сможет ответить, – пожал плечами Каховский. – Я высказал лишь некоторые свои опасения…
– Ведь все так радуются новому царствованию, почтеннейший брат, – возразил Денис, – что, право, подобные опасения кажутся невозможными.
Каховский окинул Дениса внимательным, строгим взглядом и, чуть помедлив, сказал:
– Я не буду тебя разубеждать, а расскажу один случай из древней истории. Жил некогда, если не ошибаюсь, в Сиракузах жестокий правитель по имени Дионисий. И вот, когда он умер, все стали ликовать. Только одна древняя и нищая старуха, услышав о смерти Дионисия, горько заплакала. Горожане, понятно, удивились: «Что же ты, бабушка, плачешь? Ведь умер тиран, радоваться надо!» – «Эх, милые мои, – вздохнула старуха, – я на своем веку пятерых тиранов пережила, да всегда оказывалось, что каждый новый вдвое хуже покойного был… Вот я и плачу!» Да, брат Денис, – заключил Каховский, – всякое бывает… Иной раз и старушку эту вспомнить следует!
Денис ничего не ответил. Было ясно, Александр Михайлович знает что-то большее и в добрые намерения молодого царя никак не верит. Денис молча достал платок и вытер холодный пот на лбу. Продолжать разговор на эту тему не решился.
VII
Больной ревматизмом, Каховский большей частью находился дома, читал книги, занимался описанием суворовских походов. Он считался крупным знатоком военного дела, славился как изумительный рассказчик. И конечно, чаще всего говорил о Суворове. Все характерные интонации и жесты великого полководца Каховский передавал с таким мастерством, что Денис, слушая брата, каждый раз открывал в любимом герое новые, еще не известные ему черточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189