Однако вся его энергия постоянно оказывалась направленной куда-то не туда, в основном на уничтожение того, что делалось другими. В конце 1850-х годов министр государственных имуществ умудрился обрезать земельные участки государственных крестьян, а заодно и увеличить их платежи – и все это в то время, когда Зимний дворец обсуждал возможности для улучшения положения крестьян.
Кроме того, Муравьев отличался редким недоверием к людям, а потому старался все сделать сам, правда, при этом его подчиненные обязаны были неизменно изображать кипучую деятельность. Настоящих профессионалов он не ценил, и, когда Михаилу Николаевичу докладывали, что для исполнения какого-либо поручения нет достойного исполнителя, он обычно бурчал: «Было бы болото, а кулик найдется», – искренне веря в то, что любое дело по плечу самому обычному человеку, если у него есть желание заняться этим делом. От недовольства императора, а значит, и отставки, его спасло польское восстание 1863 года. Отправленный на усмирение мятежного края, Муравьев развернулся во всю ширь своей натуры, а его цинично-крылатая фраза: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, я из тех, которые вешают» – оправдалась в полной мере. Даже светские дамы, не питавшие к восставшим полякам никакой симпатии, вынуждены были ходатайствовать за них перед Александром II. Михаил Николаевич отправлял шляхту и горожан в ссылку целыми селениями (пока в Петербурге спохватились, в Сибири оказалось 5 тысяч человек, вывезенных из Польши). Жилища же высланных сжигались со всем имуществом, видимо, в назидание потомству.
Легенда о Муравьеве, как дальновидном государственном деятеле, несгибаемом борце за «русское дело» в Западном крае, рождалась в более поздние времена, когда в Прибалтике и Польше прочно осело русское чиновничество. Именно ему понадобился миф о победителе поляков огнем и мечом, это как бы освящало собственные бесплодные усилия по русификации края. Мечты о «сильной руке» вообще являются обязательным атрибутом российской политической мысли, может быть, потому, что в спокойном состоянии наша страна находилась считанные десятилетия. На переломах же и в перестройках людям всегда хочется видеть впереди себя настоящего, решительного и могучего вождя. В конце концов Александр II решил отозвать Михаила Николаевича в Петербург. Тот, ни о чем не подозревая, ехал в столицу с целым ворохом проектов и предложений по устройству Польши. Получилось же, что ехал он за отставкой. Впрочем, как оказалось, недолгой, и помогли графу продолжить его карьеру опять-таки революционеры.
4 апреля 1866 года произошло первое покушение на жизнь императора Александра II. Когда монарх в четвертом часу дня после гулянья в сопровождении племянника, герцога Николая Лейхтенбергского, и племянницы, принцессы Баденской, садился в коляску у набережной, какой-то молодой человек выстрелил в него из револьвера. Пуля пролетела мимо, а император подошел к стрелявшему, уже схваченному полицией, чтобы поинтересоваться мотивами совершенного преступления. Стрелявший, Дмитрий Каракозов, дворянин Саратовской губернии, исключенный за участие в студенческих беспорядках из Казанского, а затем и Московского университетов, заявил Александру II, что он стрелял в него в ответ на обман правительством крестьян и общества реформой 1861 года. Потрясение, пережитое монархом, объясняется не только самим фактом покушения, но и словами террориста. Ведь Александр Николаевич считал, и совершенно обоснованно, что отмена крепостного права стала главным делом его жизни, обеспечивающим ему благодарную память потомков.
Оказалось же, что нашлись люди, которые считают его реформу бессовестным обманом. Ничем, кроме этого потрясения, не объяснишь то, что спустя десять дней после покушения император поддержал странную инициативу Святейшего синода о совершении ежегодного крестного хода 4 апреля в честь чудесного избавления монарха. Митрополит Московский Филарет искренне недоумевал по поводу этого решения: «Надобно ли каждый год торжественно напоминать, что возможно восстание против царя?» Действительно, надобно ли? Очень тревожные и в чем-то пророческие вопросы задавал в связи с покушением Каракозова профессор Никитенко. «Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, – писал он, – тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Но неужели ей необходимо пройти этот путь? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаленных незрелых голов?»
Наиболее трезвые деятели революционного лагеря осудили покушение Каракозова. «Выстрел 4 апреля, – отмечал Герцен, – был нам не по душе. Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик... Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами». Герцен оказался совершенно прав. Реакционеры с лихвой использовали выгодную для них ситуацию. Следственная комиссия под руководством незаменимого в таких случаях М. Н. Муравьева выясняла не столько причины и технологию покушения Каракозова, сколько степень благонадежности студентов и преподавателей всех российских университетов, обвиняла в мягкотелости цензуру, давала оценку журналам, то есть занималась делом, совершенно ей неположенным. Однако, несмотря на все ухищрения, граф не смог обнаружить ничего, кроме скромного студенческого кружка, большинство членов которого не подозревало о готовившемся выстреле в императора. Однако, пользуясь покушением Каракозова, реакционерам удалось отправить в отставку Замятнина, Валуева, Головнина, на смену которым пришли В. К. Плеве, П. А. Шувалов, Д. А. Толстой.
«Надменный тип», «глава всероссийской шпионницы», «нахальный временщик», «господин с бесцеремонным обращением», «Петр IV» – всеми этими характеристиками современники наградили одного и того же человека – Петра Андреевича Шувалова, ставшего после выстрела Каракозова начальником III отделения и шефом жандармов. Руководствуясь безграничным честолюбием и чиновничьим расчетом, Шувалов старался держать Александра II в постоянном нервном напряжении, донося ему о росте оппозиционных настроений в обществе и предлагая проекты разгрома этой оппозиции, то есть выступая в роли спасителя царя и отечества. Чем дальше, тем спасителей отечества в России становилось все больше, но чаще всего они оказывались не действительными героями и патриотами, а эрзац-спасителями.
Власть Петра Андреевича над монархом в этот период была столь велика, что реакционеры искренне верили, что шефу жандармов удастся повернуть время вспять и заставить императора вспомнить о «благоденствии» николаевского царствования. В. А. Долгоруков приводит весьма любопытный разговор двух чиновников: «Надобно теперь государя вывести с ошибочного пути, по которому он шел столько лет; что за реформы, что за глупая гласность, к чему эти сделки?.. Ведь прежде жили без них». – «Вы правы, но зато Шувалов примется за дело; он поворотит государя на хороший путь; теперь уже не будут жужжать в уши реформами». – «Ну а как государь будет упираться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Кроме того, Муравьев отличался редким недоверием к людям, а потому старался все сделать сам, правда, при этом его подчиненные обязаны были неизменно изображать кипучую деятельность. Настоящих профессионалов он не ценил, и, когда Михаилу Николаевичу докладывали, что для исполнения какого-либо поручения нет достойного исполнителя, он обычно бурчал: «Было бы болото, а кулик найдется», – искренне веря в то, что любое дело по плечу самому обычному человеку, если у него есть желание заняться этим делом. От недовольства императора, а значит, и отставки, его спасло польское восстание 1863 года. Отправленный на усмирение мятежного края, Муравьев развернулся во всю ширь своей натуры, а его цинично-крылатая фраза: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, я из тех, которые вешают» – оправдалась в полной мере. Даже светские дамы, не питавшие к восставшим полякам никакой симпатии, вынуждены были ходатайствовать за них перед Александром II. Михаил Николаевич отправлял шляхту и горожан в ссылку целыми селениями (пока в Петербурге спохватились, в Сибири оказалось 5 тысяч человек, вывезенных из Польши). Жилища же высланных сжигались со всем имуществом, видимо, в назидание потомству.
Легенда о Муравьеве, как дальновидном государственном деятеле, несгибаемом борце за «русское дело» в Западном крае, рождалась в более поздние времена, когда в Прибалтике и Польше прочно осело русское чиновничество. Именно ему понадобился миф о победителе поляков огнем и мечом, это как бы освящало собственные бесплодные усилия по русификации края. Мечты о «сильной руке» вообще являются обязательным атрибутом российской политической мысли, может быть, потому, что в спокойном состоянии наша страна находилась считанные десятилетия. На переломах же и в перестройках людям всегда хочется видеть впереди себя настоящего, решительного и могучего вождя. В конце концов Александр II решил отозвать Михаила Николаевича в Петербург. Тот, ни о чем не подозревая, ехал в столицу с целым ворохом проектов и предложений по устройству Польши. Получилось же, что ехал он за отставкой. Впрочем, как оказалось, недолгой, и помогли графу продолжить его карьеру опять-таки революционеры.
4 апреля 1866 года произошло первое покушение на жизнь императора Александра II. Когда монарх в четвертом часу дня после гулянья в сопровождении племянника, герцога Николая Лейхтенбергского, и племянницы, принцессы Баденской, садился в коляску у набережной, какой-то молодой человек выстрелил в него из револьвера. Пуля пролетела мимо, а император подошел к стрелявшему, уже схваченному полицией, чтобы поинтересоваться мотивами совершенного преступления. Стрелявший, Дмитрий Каракозов, дворянин Саратовской губернии, исключенный за участие в студенческих беспорядках из Казанского, а затем и Московского университетов, заявил Александру II, что он стрелял в него в ответ на обман правительством крестьян и общества реформой 1861 года. Потрясение, пережитое монархом, объясняется не только самим фактом покушения, но и словами террориста. Ведь Александр Николаевич считал, и совершенно обоснованно, что отмена крепостного права стала главным делом его жизни, обеспечивающим ему благодарную память потомков.
Оказалось же, что нашлись люди, которые считают его реформу бессовестным обманом. Ничем, кроме этого потрясения, не объяснишь то, что спустя десять дней после покушения император поддержал странную инициативу Святейшего синода о совершении ежегодного крестного хода 4 апреля в честь чудесного избавления монарха. Митрополит Московский Филарет искренне недоумевал по поводу этого решения: «Надобно ли каждый год торжественно напоминать, что возможно восстание против царя?» Действительно, надобно ли? Очень тревожные и в чем-то пророческие вопросы задавал в связи с покушением Каракозова профессор Никитенко. «Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, – писал он, – тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Но неужели ей необходимо пройти этот путь? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаленных незрелых голов?»
Наиболее трезвые деятели революционного лагеря осудили покушение Каракозова. «Выстрел 4 апреля, – отмечал Герцен, – был нам не по душе. Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик... Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами». Герцен оказался совершенно прав. Реакционеры с лихвой использовали выгодную для них ситуацию. Следственная комиссия под руководством незаменимого в таких случаях М. Н. Муравьева выясняла не столько причины и технологию покушения Каракозова, сколько степень благонадежности студентов и преподавателей всех российских университетов, обвиняла в мягкотелости цензуру, давала оценку журналам, то есть занималась делом, совершенно ей неположенным. Однако, несмотря на все ухищрения, граф не смог обнаружить ничего, кроме скромного студенческого кружка, большинство членов которого не подозревало о готовившемся выстреле в императора. Однако, пользуясь покушением Каракозова, реакционерам удалось отправить в отставку Замятнина, Валуева, Головнина, на смену которым пришли В. К. Плеве, П. А. Шувалов, Д. А. Толстой.
«Надменный тип», «глава всероссийской шпионницы», «нахальный временщик», «господин с бесцеремонным обращением», «Петр IV» – всеми этими характеристиками современники наградили одного и того же человека – Петра Андреевича Шувалова, ставшего после выстрела Каракозова начальником III отделения и шефом жандармов. Руководствуясь безграничным честолюбием и чиновничьим расчетом, Шувалов старался держать Александра II в постоянном нервном напряжении, донося ему о росте оппозиционных настроений в обществе и предлагая проекты разгрома этой оппозиции, то есть выступая в роли спасителя царя и отечества. Чем дальше, тем спасителей отечества в России становилось все больше, но чаще всего они оказывались не действительными героями и патриотами, а эрзац-спасителями.
Власть Петра Андреевича над монархом в этот период была столь велика, что реакционеры искренне верили, что шефу жандармов удастся повернуть время вспять и заставить императора вспомнить о «благоденствии» николаевского царствования. В. А. Долгоруков приводит весьма любопытный разговор двух чиновников: «Надобно теперь государя вывести с ошибочного пути, по которому он шел столько лет; что за реформы, что за глупая гласность, к чему эти сделки?.. Ведь прежде жили без них». – «Вы правы, но зато Шувалов примется за дело; он поворотит государя на хороший путь; теперь уже не будут жужжать в уши реформами». – «Ну а как государь будет упираться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107