Все на земле умрет – и мать, и младость,
Жена изменит, и покинет друг.
Но ты учись вкушать иную сладость,
Глядясь в холодный и полярный круг.
Бери свой челн, плыви на дальний полюс
В стенах из льда – и тихо забывай,
Как там любили, гибли и боролись…
И забывай страстей бывалый край.
И к вздрагиваньям медленного хлада
Усталую ты душу приучи,
Чтоб было здесь ей ничего не надо,
Когда оттуда ринутся лучи.
Но разве не понятно такое душевное состояние у честного художника, наделенного барометрической чуткостью к малейшим переменам исторической погоды и, соответственно, собственного настроения?
Какие бы сомнения и соблазны ни преследовали его, как бы ни колебалась его стрелка, в конечном счете дело решает присущее ему «чувство пути». Об этом убедительно сказал сам Блок в статье «Душа писателя»: «Писатель – растение многолетнее. Как у ириса или у лилии росту стеблей и листьев сопутствует периодическое развитие корневых клубней, так душа писателя расширяется и развивается периодами, и творения его – только внешние результаты подземного роста души. Потому путь развития может представляться прямым только в перспективе, следуя же за писателем по всем этапам пути, не ощущаешь этой прямизны и неуклонности, вследствие постоянных остановок и искривлений».
Никак нельзя сказать, что годы 1909 – 1910 были для Блока остановкой, но на них в самом деле приходится тот отрезок его пути, который без особой натяжки можно назвать именно искривлением, не изменившим, однако, перспективной прямизны и неуклонности этого нелегкого пути. Подземный рост души не прерывался.
Осенью 1909 года было написано несколько стихотворений, занимающих важное место в лирике Блока. Их объединяет единство настроения и музыкального тона. Это трагические стихи – об испытаниях современной жизни, демонических страстях, утраченной молодости, крушении утешающей мечты, о смерти.
Чем больше хочешь отдохнуть,
Тем жизнь страшней, тем жизнь страшней,
Сырой туман ползет с полей,
Сырой туман вползает в грудь
По бархату ночей…
Образы ползущего с шахматовских полей тумана и чернобархатной ночи приобретают значение устойчивых обобщающих символов. Черный бархат – непроницаемая тьма неблагополучного времени, за которой можно только угадывать грядущее.
И некий ветр сквозь бархат черный
О жизни будущей поет.
Из предварительных набросков возникают три стихотворения – «Слабеет жизни гул упорный…» (вошло в «Венецию»), «Все это было, было, было…» и «Кольцо существованья тесно…». В них сплетаются темы перевоплощения лирического героя в протекании времени, его «сиротливого странствия» из века в век и – повторяемости, «вечного возвращения» на пройденные пути.
Порою всматриваюсь жадно
В глубокий мрак – грядущий век
Что буду? Прах немой и хладный,
Иль вновь – мятежный человек?
Или проснусь в другой отчизне,
Не в этой пасмурной стране,
И памятью об этой жизни
Вздохну ль когда-нибудь во сне?
Иль обновлю в грядущей жизни
Любовь, и память и мечту?..
Кем станет он в «другой отчизне» – гадает герой: потомком венецианского патриция, купца, рыбака или священника? Но это – греза, химера. Никуда не уйти из предназначенного тебе круга.
Нет! Все, что есть, что было, – живо!
Мечты, виденья, думы – прочь!
Волна возвратного прилива
Бросает в бархатную ночь!
В написанных тогда же стихотворениях «Так. Буря этих лет прошла…» и «Дым от костра струею сизой…» впервые появляется словосочетание «страшный мир» – в буквально повторяющейся строке: «Забудь, забудь о страшном мире».
Но забыть невозможно: «Нет, не забуду никогда!» Страшный, но сущий мир обступает, теснит, затягивает в свой «безумный и дьявольский бал». Желтые дни, непроглядные ночи, промозглый туман, темные городские тупики, кабинет ресторана с исчерченными зеркалами и бутылкой вина, «визг цыганского напева» и вопли скрипок, продажные лобзанья, мучительная, бесплодная страсть, тревожные сны, призрак ушедшей молодости, усталый, стареющий юноша – alter ego лирического героя – такова образная ткань стихов, вошедших в «Страшный мир» – вступительный и важнейший раздел третьего тома блоковской лирики.
В терцинах «Песни Ада», которую Блок определил как попытку изобразить «инфернальность нашего времени» стилем Дантова «Ада» (Inferno), – те же воспоминания и сожаления, тот же «отцветший юноша».
Я на земле был брошен в яркий бал,
И в диком танце масок и обличий
Забыл любовь и дружбу потерял.
Где спутник мой? – О, где ты, Беатриче? –
Иду один, утратив правый путь,
В кругах подземных, как велит обычай,
Средь ужасов и мраков потонуть…
Однако с инфернальными, демоническими настроениями в осенних стихах 1909 года борется другое начало. Оголенная правда жизни оказывается дороже самой красивой, самой увлекательной мечты.
Ломайтесь, тайте и умрите,
Созданья хрупкие мечты,
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!
Пройдет несколько лет – и Блок скажет, в ответ на упреки одной суетливой и претенциозной литературной дамы: «Я думаю, что вы меня совсем не знаете; я ведь никогда не любил „мечты“, а в лучшие свои времена, когда мне удается более или менее сказать свое, настоящее, – я даже ненавижу „мечту“, предпочитаю ей самую серую действительность».
Сказано с известным полемическим запалом, и не случайно слово «мечта» поставлено в кавычки. Мечта мечте – рознь. Зрелый Блок окрылялся свободной, творческой, открывающей будущее мечтой, но она влекла его именно к «самой серой действительности»: «Моя свободная мечта все льнет туда, где униженье, где грязь, и мрак, и нищета».
… А гул житейской суеты не утихал.
Осенью стало известно, что «Весы» и «Золотое руно» прекращаются. На смену им возник «Аполлон» – детище мелкого стихотворца и дельного художественного критика Сергея Маковского, знакомого Блоку с университетских времен. Это была чрезвычайно снобистская фигура, – пожалуй, ни у кого в Петербурге не было таких сверкающих пластронов и манжет, таких высоких воротничков. Маковский выпросил у Блока «Итальянские стихи», он же и забраковал две «Флоренции».
При «Аполлоне» было создано небольшое объединение поэтов и филологов под громким названием: Общество ревнителей художественного слова (в бытовом обиходе – «Академия»). Блока выбрали в совет общества вместе с Маковским, Вячеславом Ивановым, Брюсовым, Михаилом Кузминым и Иннокентием Анненским.
Анненский вскоре внезапно скончался, но Блок успел познакомиться с этим тончайшим лириком, в стихах которого нашел «невероятную близость переживаний». Анненский, в свою очередь, высоко ценил поэзию Блока, восторженно отозвался о ней в статье «О современном лиризме», которою открылся критический отдел «Аполлона». Блок навестил Анненского в Царском Селе, беседовал с ним о поэзии и античной литературе.
Какая досада, что жизнь не свела Блока теснее с самым глубоким и искренним поэтом русского символизма!
Встречи, визиты, парадные обеды, «Тристан» и «Фауст» в Мариинском театре, собрания в «Академии»… «Аполлон» заказывает Головину коллективный портрет своих главных сотрудников…
Но все литературные дела и отношения отступили перед событием, которого следовало ожидать и которое все же оказалось неожиданным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191