Звуки! Какие прекрасные звуки!.. Солдат от солдата словно получил знак нажать на спуск.
Из Алика, из рядового Евского, словно бы выползает еще одна причина случившегося убийства. Некая темная причина…. В параллель случайности… Рядовой Евский пытается назвать словом, пытается угадать (вместе с помогающим ему майором Жилиным) эту смутную причину своей стрельбы.
Ведь он, рядовой Евский, с н-н-ненавистью (Алик усиливает это слово голосом), с н-н-ненавистью и со страхом смотрел на ту пачку денег.
Олег не понимает, о чем мы (я и Алик) сейчас толкуем. Олег уперся взглядом в какую-то точку в дальнем от нас углу.
– Почему, Алик, тебя испугали деньги?.. Чеченец отдавал долг… За бензин… За сапоги… За солярку, к примеру… Ты же сам знаешь, сам говорил – шоферня и даже танкисты наши иногда сливают полбака солярки чеченцам за деньги!.. Мало ли как!
Спрашиваю, но Алик молчит. Смотреть на пацана больно. Вот он весь!
– Тебя чеченец испугал? Или деньги?
Молчит. Нет уж, дружок… Если молчать, надо было сразу молчать, с первой минуты. Запереть рот на замок… Убить офицера – рассказать об этом, – а потом растерянно и недоуменно замолкнуть… Бедный малый. Бедный шиз.
Молчим… И так слышно грохочут наши складские бочки. Солдаты-грузчики вкалывают. В пятом пакгаузе сегодня аврал. Бомс!.. Бомс!.. Бомс!.. Такой надрыв, словно бочки заскучали по двум контузикам. Словно зовут их!
Но я (для надежности их молчания) пацанам выходить из пакгауза-8 запретил. Даже выглядывать! Даже башку высунуть!.. Они теперь писаря… Два малоодаренных, но трудолюбивых дундука вместо одного гениального Пака.
Рядовой Евский, то бишь Алик, своими глазами однажды видел (случайно, в пути, на пыльной дороге), как командир соседней роты (обе роты сначала выдвигались вместе) получил деньги… Вот так же, из рук в руки… На виду… Смеялся тоже… Чеченец, передавший деньги, сразу слинял, куда-то ушел… исчез!.. но след чеченца остался. Соседняя рота пошла восстанавливать чеченцам мост и в засаду не попала. А попала в засаду как раз рота Алика, где и убили Мазаева, его кореша. Аликов и Олегов кореш Мазаев на гитаре играл… Не только Мазаева, еще троих…
Солдаты тогда же повели разговорчики. А он, Евский, не хотел тогда в-в-верить… Он с ними спорил. Он т-т-тогда не заикался. Ну, обычный солдатский треп о том, как много, мол, продажного и продажных на этой войне… Дошло до комбата. Комбат устроил разнос. Кричал!
Другой раз с БТРа рядовой Евский, сидя на могучей броне, с высоты углядел, как передавал деньги чеченец, да, да, наш чеченец, проводник… лояльный и вполне свой… чеченец передавал п-пачку денег другому, чужому чеченцу. И опять тот сразу исчез! Испарился!.. Может, конечно, он тоже должок возвращал. Факт необязательно темный. Но Алику тогда впервые захотелось полоснуть из автомата по обоим… Сдержался! А жаль!
Потому что опять остался след. На следующий день (после передачи тех денег) рота Алика залегла в не нужную никому засаду. Никого там не дождавшись. Их обманули, заставив ждать впустую. А лежали там в лежку. А мерзли как! А горячей еды не было! Таились там неделю, а холода все стояли. Костра развести не разрешалось!
Третий случай… Когда чич с деньгами появился у моста… Как из земли вырос!.. А у солдат исчез боекомплект. Рота без запаса патронов!.. И опять солдатские разговорчики о продаже. А он, Евский, никак не хотел в-верить, что командир с-с-сволочь…
– Спокойнее, рядовой, – говорю я.
– Я с-спокоен, т-товарищ майор.
Но он не спокоен. Он быстро-быстро, насколько позволяет заикание, рассказывает мне. Торопится!.. Случай за случаем… Каким-то скорым перемигом глаза Алика становятся колкими и вдруг белыми – почти белыми. Белизна глаз.
Это уже, как м-мания, товарищ м-майор… Все провалы в боестолкновениях, засады, подрывы, заходы на минные поля и неудачные атаки у него в башке уже сами собой увязываются непременно в п-продажность… И еще эта п-п-пачка д-денег. Ему самому страшно, это уже как болезнь. Как только пачка денег у чича в руках… в голове Алика что-то образуется. Этот солнечный шар. Желтый… Шар раскалывается… Осколки…
– Знаю, – останавливаю его я. – Про зайчики все знаю.
Я не психиатр, копаться долго не хочу и не стану. Не стану расспрашивать даже про тот, контузивший его разрыв снаряда (или там тоже проплатили засаду?)… Я не хочу всех его подозрений знать. Незачем… Я не хочу погружаться в темную воду его страхов. Я обыкновенный майор. Я хочу иметь уверенность. Я хочу надеяться, что в его пацаньих мозгах все же осталось некое светленькое и чистое пространство.
И я не поверил ему, когда он заговорил про фобию.
– М-м-может быть… ф-фобия, – предположил он. Но неуверенно. Как бы на ощупь.
Их обоих забрили в армию со второго курса, в конце учебного года. Так что всякие словечки они уже знают… Знают лучше меня. Я такое встречал у солдат-полустудентов. Наворачивать сложности умеют.
Я не поверил и не верю. Все это им (я так считаю) нашептывает чувство вины. У Алика так – у Олежки этак. Все это их умничанье сводится к тому, чтобы обмануть не меня, не майора Жилина… А чтобы обмануть самого себя. И чтобы ни в коем случае не признаться самому себе в чрезвычайно простых вещах. Например:
а) в испуге
б) в неумелом выстреле.
Контуженные, раненые, оглушенные… Эти люди усложненно виноватят себя, но заодно ищут виноватых вокруг. Такая беда… И со всем этим грузом Алику как выжить? Он и Олежку своего зацепит. Потащит с собой… В засасывающую воронку своей беды… Сдать его?.. Но его же не станут лечить. Его сразу и наскоро расспросят… И сразу же, без промедлений военный суд за автоматную очередь в майора Гусарцева.
Я, конечно, могу наедине с собой тоже поумничать, туда-сюда покрутить разные словечки: фобия … шрам в психике … навязчивая мания предательства … и тому подобное.
Или вот – лохматая, грязная пачка денег… из рук в руки.
Или еще – горец-чужак, незнакомый… выросший как из-под земли…
И совсем просто – руки горца…
Эти навязчивые зрительные образы уже организовали, уже слепили нечто в его пацаньем мозгу… И очень уж наш милый Алик сам себе эти образы навязывает. Накручивает… А первоисточником – несомненно, солдатский треп меж собой – о том, что все куплено-продано. Все чичам, все за деньги. Слили (полцистерны солярки) там … Сдали (полвзвода) там …
Я не психиатр. Но я подозреваю, что и психиатры, если они честны, знают, как мало они знают… И как темна тайна пораженной, покореженной психики.
– Но немало лояльных чеченцев, которые ходят по улицам или трясутся на броне наших БТРов. И такой чеченец может вынуть вдруг из кармана деньги… Пачку… И кому-то передать. И что?.. Ты в таких случаях будешь стрелять?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Сдерживаю себя… Успеваю отвернуться.
Главное, чтоб перед глазами не возник желтый шар. Чтоб он не разлетелся на осколки.
И поскорее отправить их в свою в/ч… Просто солдаты!.. отбившиеся солдаты. Танцевать от печки. И тогда всякие бумаги, объяснения, справки для комиссования сделаются и напишутся там, в родной, пахучей солдатской среде, легко. С пахучей солдатней считаются все канцелярии мира.
Они оба обещают молчать о майоре Гусарцеве.
Я говорю пацанам начистоту. Они оба больные. Они оба дундуки и кретины. Они влипли, если не закроют накрепко рот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Из Алика, из рядового Евского, словно бы выползает еще одна причина случившегося убийства. Некая темная причина…. В параллель случайности… Рядовой Евский пытается назвать словом, пытается угадать (вместе с помогающим ему майором Жилиным) эту смутную причину своей стрельбы.
Ведь он, рядовой Евский, с н-н-ненавистью (Алик усиливает это слово голосом), с н-н-ненавистью и со страхом смотрел на ту пачку денег.
Олег не понимает, о чем мы (я и Алик) сейчас толкуем. Олег уперся взглядом в какую-то точку в дальнем от нас углу.
– Почему, Алик, тебя испугали деньги?.. Чеченец отдавал долг… За бензин… За сапоги… За солярку, к примеру… Ты же сам знаешь, сам говорил – шоферня и даже танкисты наши иногда сливают полбака солярки чеченцам за деньги!.. Мало ли как!
Спрашиваю, но Алик молчит. Смотреть на пацана больно. Вот он весь!
– Тебя чеченец испугал? Или деньги?
Молчит. Нет уж, дружок… Если молчать, надо было сразу молчать, с первой минуты. Запереть рот на замок… Убить офицера – рассказать об этом, – а потом растерянно и недоуменно замолкнуть… Бедный малый. Бедный шиз.
Молчим… И так слышно грохочут наши складские бочки. Солдаты-грузчики вкалывают. В пятом пакгаузе сегодня аврал. Бомс!.. Бомс!.. Бомс!.. Такой надрыв, словно бочки заскучали по двум контузикам. Словно зовут их!
Но я (для надежности их молчания) пацанам выходить из пакгауза-8 запретил. Даже выглядывать! Даже башку высунуть!.. Они теперь писаря… Два малоодаренных, но трудолюбивых дундука вместо одного гениального Пака.
Рядовой Евский, то бишь Алик, своими глазами однажды видел (случайно, в пути, на пыльной дороге), как командир соседней роты (обе роты сначала выдвигались вместе) получил деньги… Вот так же, из рук в руки… На виду… Смеялся тоже… Чеченец, передавший деньги, сразу слинял, куда-то ушел… исчез!.. но след чеченца остался. Соседняя рота пошла восстанавливать чеченцам мост и в засаду не попала. А попала в засаду как раз рота Алика, где и убили Мазаева, его кореша. Аликов и Олегов кореш Мазаев на гитаре играл… Не только Мазаева, еще троих…
Солдаты тогда же повели разговорчики. А он, Евский, не хотел тогда в-в-верить… Он с ними спорил. Он т-т-тогда не заикался. Ну, обычный солдатский треп о том, как много, мол, продажного и продажных на этой войне… Дошло до комбата. Комбат устроил разнос. Кричал!
Другой раз с БТРа рядовой Евский, сидя на могучей броне, с высоты углядел, как передавал деньги чеченец, да, да, наш чеченец, проводник… лояльный и вполне свой… чеченец передавал п-пачку денег другому, чужому чеченцу. И опять тот сразу исчез! Испарился!.. Может, конечно, он тоже должок возвращал. Факт необязательно темный. Но Алику тогда впервые захотелось полоснуть из автомата по обоим… Сдержался! А жаль!
Потому что опять остался след. На следующий день (после передачи тех денег) рота Алика залегла в не нужную никому засаду. Никого там не дождавшись. Их обманули, заставив ждать впустую. А лежали там в лежку. А мерзли как! А горячей еды не было! Таились там неделю, а холода все стояли. Костра развести не разрешалось!
Третий случай… Когда чич с деньгами появился у моста… Как из земли вырос!.. А у солдат исчез боекомплект. Рота без запаса патронов!.. И опять солдатские разговорчики о продаже. А он, Евский, никак не хотел в-верить, что командир с-с-сволочь…
– Спокойнее, рядовой, – говорю я.
– Я с-спокоен, т-товарищ майор.
Но он не спокоен. Он быстро-быстро, насколько позволяет заикание, рассказывает мне. Торопится!.. Случай за случаем… Каким-то скорым перемигом глаза Алика становятся колкими и вдруг белыми – почти белыми. Белизна глаз.
Это уже, как м-мания, товарищ м-майор… Все провалы в боестолкновениях, засады, подрывы, заходы на минные поля и неудачные атаки у него в башке уже сами собой увязываются непременно в п-продажность… И еще эта п-п-пачка д-денег. Ему самому страшно, это уже как болезнь. Как только пачка денег у чича в руках… в голове Алика что-то образуется. Этот солнечный шар. Желтый… Шар раскалывается… Осколки…
– Знаю, – останавливаю его я. – Про зайчики все знаю.
Я не психиатр, копаться долго не хочу и не стану. Не стану расспрашивать даже про тот, контузивший его разрыв снаряда (или там тоже проплатили засаду?)… Я не хочу всех его подозрений знать. Незачем… Я не хочу погружаться в темную воду его страхов. Я обыкновенный майор. Я хочу иметь уверенность. Я хочу надеяться, что в его пацаньих мозгах все же осталось некое светленькое и чистое пространство.
И я не поверил ему, когда он заговорил про фобию.
– М-м-может быть… ф-фобия, – предположил он. Но неуверенно. Как бы на ощупь.
Их обоих забрили в армию со второго курса, в конце учебного года. Так что всякие словечки они уже знают… Знают лучше меня. Я такое встречал у солдат-полустудентов. Наворачивать сложности умеют.
Я не поверил и не верю. Все это им (я так считаю) нашептывает чувство вины. У Алика так – у Олежки этак. Все это их умничанье сводится к тому, чтобы обмануть не меня, не майора Жилина… А чтобы обмануть самого себя. И чтобы ни в коем случае не признаться самому себе в чрезвычайно простых вещах. Например:
а) в испуге
б) в неумелом выстреле.
Контуженные, раненые, оглушенные… Эти люди усложненно виноватят себя, но заодно ищут виноватых вокруг. Такая беда… И со всем этим грузом Алику как выжить? Он и Олежку своего зацепит. Потащит с собой… В засасывающую воронку своей беды… Сдать его?.. Но его же не станут лечить. Его сразу и наскоро расспросят… И сразу же, без промедлений военный суд за автоматную очередь в майора Гусарцева.
Я, конечно, могу наедине с собой тоже поумничать, туда-сюда покрутить разные словечки: фобия … шрам в психике … навязчивая мания предательства … и тому подобное.
Или вот – лохматая, грязная пачка денег… из рук в руки.
Или еще – горец-чужак, незнакомый… выросший как из-под земли…
И совсем просто – руки горца…
Эти навязчивые зрительные образы уже организовали, уже слепили нечто в его пацаньем мозгу… И очень уж наш милый Алик сам себе эти образы навязывает. Накручивает… А первоисточником – несомненно, солдатский треп меж собой – о том, что все куплено-продано. Все чичам, все за деньги. Слили (полцистерны солярки) там … Сдали (полвзвода) там …
Я не психиатр. Но я подозреваю, что и психиатры, если они честны, знают, как мало они знают… И как темна тайна пораженной, покореженной психики.
– Но немало лояльных чеченцев, которые ходят по улицам или трясутся на броне наших БТРов. И такой чеченец может вынуть вдруг из кармана деньги… Пачку… И кому-то передать. И что?.. Ты в таких случаях будешь стрелять?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Сдерживаю себя… Успеваю отвернуться.
Главное, чтоб перед глазами не возник желтый шар. Чтоб он не разлетелся на осколки.
И поскорее отправить их в свою в/ч… Просто солдаты!.. отбившиеся солдаты. Танцевать от печки. И тогда всякие бумаги, объяснения, справки для комиссования сделаются и напишутся там, в родной, пахучей солдатской среде, легко. С пахучей солдатней считаются все канцелярии мира.
Они оба обещают молчать о майоре Гусарцеве.
Я говорю пацанам начистоту. Они оба больные. Они оба дундуки и кретины. Они влипли, если не закроют накрепко рот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91