Рубаченков был там. Мы столкнулись с ним в гардеробе, когда он уже собирался уходить.
– Все о'кей! – бросил Иван (явный результат работы с английским языком).
Я кивнул, полагая, что речь идет о моем размещении в Москве.
Но он-то имел в виду совсем иное…
Никак, ни в каком виде я не мог и не хотел признать неизбежность своего пагубного шага. Я пытался оправдать происшедшее, может, больше для того, чтобы умиротворить свою совесть. Искал логическую связь между этим «инцидентом» и тем, что случилось значительно позднее, когда моя позиция по отношению к великим державам и «холодной войне» радикально изменилась. Только теперь, имея возможность из объективного далека оценить свое прошлое, я вижу и признаю эту суровую правду. Нет никакой связи. Нет никаких смягчающих обстоятельств.
…Прошло некоторое время, и я встретил Рубаченкова снова. На этот раз он был столь любезен, что предложил подвезти домой. Я еще не знал, насколько расчетливой была его любезность. Мы беседовали о Москве, ведь оставались считанные дни до моего отъезда.
– Кое-кто в Москве хотел бы встретиться с вами, – сообщил он. – Вы знаете этого человека с давних пор.
– Ах, так! Кто же он?
– Ну, он не хотел бы открывать имя. Вам известно, что обстановка в Москве несколько иная, чем здесь.
Это мне было хорошо известно.
– Предлагает встретиться в воскресенье, у памятника Пушкину, рядом со зданием редакции «Известий». Позже он уточнит дату.
Мы подъехали к моему дому на Лидинген. Я вышел и поблагодарил за поездку.
– А тут вот небольшой привет от этого московского знакомого!
Он сунул мне в руки компактный «привет», упакованный в оберточную бумагу, и исчез. Стартовал если не рывком, то близко к этому.
Я вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Депрессия, теперь уже черной волной, снова нахлынула в сердце, и в тот момент все, что могло произойти, сделалось мне безразличным. Я сунул пакет в карман и, забыв обо всем, словно провалился в небытие. Дома, наткнувшись, бессознательно швырнул его на письменный стол и погрузился в мрачное раздумье.
Очнувшись через некоторое время, я взял пакет и равнодушно взвесил его в руках. Чувствовалось что-то мягкое. И вдруг, словно молнией, меня поразило «о'кей» Рубаченкова на том званом вечере. Разорвав бумагу, я долго смотрел на… пачку стокроновых купюр. Сверху лежала пометка: «5000».
Нежданный удар судьбы оглушил меня…
Ради бога, что же теперь делать? Возвратить их здесь? Или взять с собой в Москву, чтобы вернуть через «знакомого»? За что же мне такое мучение? Я думал и думал… Мне хотелось избежать конфликта. К чему скандалить? Никто не поблагодарит меня за это. Нет никаких доказательств, что я взял деньги. Никакой квитанции. Никакого свидетеля. Если суть выплывет – будут только слова Рубаченкова против моих…
И я позволил пакету исчезнуть в ящике письменного стола: что ни говори, а приятно получить незапланированное финансовое подспорье, пусть даже и не очень существенное.
Глава 8
В первые же годы после окончания второй мировой войны наметилось противостояние между заокеанской империей и страной, почти в одиночку победившей фашизм не только на своей территории, но и на всем европейском континенте. Было бы ошибочным обвинять во враждебности Советский Союз – полстраны лежало в руинах, военные и национальные ресурсы были истощены, армия и народ жаждали не просто передышки, а настоящего, прочного мира.
Совсем другие настроения царили за океаном. Процветающее, не затронутое войной тело Америки продолжало щедро плодоносить, а его хозяева по-прежнему алкали острых ощущений, лишь отчасти вкушенных в чужой войне через хмелящую удаль союзничества.
Не навоевавшимся и не усладившимся единоличной имперской победой лидерам заатлантической республики по-прежнему требовался враг. И после свержения рейха и укрощения строптивой Японии на горизонте отчетливо обозначился самый ненавистный – измотанный, но грозный и опасный «победитель в лаптях». Да-да! Именно так они нас тогда и описывали в своих газетах и парламентских отчетах: «монголоидные солдаты ростом в 140–150 сантиметров в лаптях…» А генерал Д. Паттон, прославленный в США герой-вояка, и вовсе не поскупился на комплименты союзникам в своих отчетах и мемуарах: «Вырождающаяся раса монгольских дикарей, сукины сыны, варвары и запойные пьяницы…»
Независимо от тонов и раскрасок официальной риторики демократических и республиканских ораторов, господствующей американской политической тенденцией была и поныне остается одна – нетерпимость. Видный историк, профессор Н. Н. Яковлев в книге «ЦРУ против СССР» так описывает это национальное «достоинство»:
«Американская нетерпимость восходит к тем временам, когда отцы-пилигримы, не ужившиеся в Старом Свете, уплыли за океан строить государство в соответствии со своими взглядами. Уже тогда сформировалось узколобое мировоззрение – либо „мы“, либо „они“. Вдумчивый наблюдатель в наши дни без труда определит: выступая на словах за политический плюрализм, государственные деятели США не терпят его на практике, почитая единственно возможной и превосходной во всех отношениях только форму правления, существующую в Соединенных Штатах. Отсюда, по причинам, коренящимся в этой наиглавнейшей американской политической традиции, неизбежен перманентный конфликт Соединенных Штатов со всем миром. А функциональная роль ЦРУ – сделать все, чтобы разрешить любой эпизод этого конфликта в пользу США».
Столь поразительно точный вывод может быть отнесен и к дням, когда Гарри Трумэн, ввергнув человечество в шок атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, весело потрясал кулаками: «Ну, теперь у меня есть дубинка для русских парней!» – и, с равным успехом, к нашим дням, когда трагические события в Ираке и Югославии свидетельствуют все о той же пресловутой американской нетерпимости, ведущей к перманентному конфликту Соединенных Штатов со всем миром…
Начиная с 1948 года американцы вступают в полосу активной подготовки к «обузданию нового врага. Заправляли, естественно, военные. Была назначена даже дата начала следующей войны – 1 июля 1952 года. Комитет начальников штабов усердно составлял заявки для ЦРУ, требуя срочного создания агентурных сетей не только по всему Советскому Союзу и странам Западной Европы, но и в северных странах-нейтралах, соседствующих с СССР.
Вспоминая о начале работы в ЦРУ, патриот своего ведомства У. Колби писал:
«На меня была возложена задача создать необходимую тайную организацию в некоторых скандинавских странах. Центральные подразделения ЦРУ в этих целях направили в Скандинавию американских агентов под видом бизнесменов, журналистов и так далее. Это означало, что я, а также и другие штатные сотрудники ЦРУ, работавшие под прикрытием американских посольств, должны были поддерживать связь с этими агентами столь же тайно, как будто речь шла о настоящих шпионах».
И далее непосредственно о работе ЦРУ в Скандинавии:
«Сеть из местных граждан создавалась так, что их правительства ничего не знали об этом. Я не могу уточнять страны, ибо это нарушит не только подписку о неразглашении, данную мною ЦРУ, но и достигнутую тогда договоренность о сотрудничестве с привлеченными, на которой основывается и любое сотрудничество в будущем… Во всех странах Севера, несмотря на их очень различные политические отношения с США и СССР, предание огласке того, что ЦРУ создало „оставленные позади гнезда“, заставило бы соответствующие правительства немедленно положить конец этой программе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Все о'кей! – бросил Иван (явный результат работы с английским языком).
Я кивнул, полагая, что речь идет о моем размещении в Москве.
Но он-то имел в виду совсем иное…
Никак, ни в каком виде я не мог и не хотел признать неизбежность своего пагубного шага. Я пытался оправдать происшедшее, может, больше для того, чтобы умиротворить свою совесть. Искал логическую связь между этим «инцидентом» и тем, что случилось значительно позднее, когда моя позиция по отношению к великим державам и «холодной войне» радикально изменилась. Только теперь, имея возможность из объективного далека оценить свое прошлое, я вижу и признаю эту суровую правду. Нет никакой связи. Нет никаких смягчающих обстоятельств.
…Прошло некоторое время, и я встретил Рубаченкова снова. На этот раз он был столь любезен, что предложил подвезти домой. Я еще не знал, насколько расчетливой была его любезность. Мы беседовали о Москве, ведь оставались считанные дни до моего отъезда.
– Кое-кто в Москве хотел бы встретиться с вами, – сообщил он. – Вы знаете этого человека с давних пор.
– Ах, так! Кто же он?
– Ну, он не хотел бы открывать имя. Вам известно, что обстановка в Москве несколько иная, чем здесь.
Это мне было хорошо известно.
– Предлагает встретиться в воскресенье, у памятника Пушкину, рядом со зданием редакции «Известий». Позже он уточнит дату.
Мы подъехали к моему дому на Лидинген. Я вышел и поблагодарил за поездку.
– А тут вот небольшой привет от этого московского знакомого!
Он сунул мне в руки компактный «привет», упакованный в оберточную бумагу, и исчез. Стартовал если не рывком, то близко к этому.
Я вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Депрессия, теперь уже черной волной, снова нахлынула в сердце, и в тот момент все, что могло произойти, сделалось мне безразличным. Я сунул пакет в карман и, забыв обо всем, словно провалился в небытие. Дома, наткнувшись, бессознательно швырнул его на письменный стол и погрузился в мрачное раздумье.
Очнувшись через некоторое время, я взял пакет и равнодушно взвесил его в руках. Чувствовалось что-то мягкое. И вдруг, словно молнией, меня поразило «о'кей» Рубаченкова на том званом вечере. Разорвав бумагу, я долго смотрел на… пачку стокроновых купюр. Сверху лежала пометка: «5000».
Нежданный удар судьбы оглушил меня…
Ради бога, что же теперь делать? Возвратить их здесь? Или взять с собой в Москву, чтобы вернуть через «знакомого»? За что же мне такое мучение? Я думал и думал… Мне хотелось избежать конфликта. К чему скандалить? Никто не поблагодарит меня за это. Нет никаких доказательств, что я взял деньги. Никакой квитанции. Никакого свидетеля. Если суть выплывет – будут только слова Рубаченкова против моих…
И я позволил пакету исчезнуть в ящике письменного стола: что ни говори, а приятно получить незапланированное финансовое подспорье, пусть даже и не очень существенное.
Глава 8
В первые же годы после окончания второй мировой войны наметилось противостояние между заокеанской империей и страной, почти в одиночку победившей фашизм не только на своей территории, но и на всем европейском континенте. Было бы ошибочным обвинять во враждебности Советский Союз – полстраны лежало в руинах, военные и национальные ресурсы были истощены, армия и народ жаждали не просто передышки, а настоящего, прочного мира.
Совсем другие настроения царили за океаном. Процветающее, не затронутое войной тело Америки продолжало щедро плодоносить, а его хозяева по-прежнему алкали острых ощущений, лишь отчасти вкушенных в чужой войне через хмелящую удаль союзничества.
Не навоевавшимся и не усладившимся единоличной имперской победой лидерам заатлантической республики по-прежнему требовался враг. И после свержения рейха и укрощения строптивой Японии на горизонте отчетливо обозначился самый ненавистный – измотанный, но грозный и опасный «победитель в лаптях». Да-да! Именно так они нас тогда и описывали в своих газетах и парламентских отчетах: «монголоидные солдаты ростом в 140–150 сантиметров в лаптях…» А генерал Д. Паттон, прославленный в США герой-вояка, и вовсе не поскупился на комплименты союзникам в своих отчетах и мемуарах: «Вырождающаяся раса монгольских дикарей, сукины сыны, варвары и запойные пьяницы…»
Независимо от тонов и раскрасок официальной риторики демократических и республиканских ораторов, господствующей американской политической тенденцией была и поныне остается одна – нетерпимость. Видный историк, профессор Н. Н. Яковлев в книге «ЦРУ против СССР» так описывает это национальное «достоинство»:
«Американская нетерпимость восходит к тем временам, когда отцы-пилигримы, не ужившиеся в Старом Свете, уплыли за океан строить государство в соответствии со своими взглядами. Уже тогда сформировалось узколобое мировоззрение – либо „мы“, либо „они“. Вдумчивый наблюдатель в наши дни без труда определит: выступая на словах за политический плюрализм, государственные деятели США не терпят его на практике, почитая единственно возможной и превосходной во всех отношениях только форму правления, существующую в Соединенных Штатах. Отсюда, по причинам, коренящимся в этой наиглавнейшей американской политической традиции, неизбежен перманентный конфликт Соединенных Штатов со всем миром. А функциональная роль ЦРУ – сделать все, чтобы разрешить любой эпизод этого конфликта в пользу США».
Столь поразительно точный вывод может быть отнесен и к дням, когда Гарри Трумэн, ввергнув человечество в шок атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, весело потрясал кулаками: «Ну, теперь у меня есть дубинка для русских парней!» – и, с равным успехом, к нашим дням, когда трагические события в Ираке и Югославии свидетельствуют все о той же пресловутой американской нетерпимости, ведущей к перманентному конфликту Соединенных Штатов со всем миром…
Начиная с 1948 года американцы вступают в полосу активной подготовки к «обузданию нового врага. Заправляли, естественно, военные. Была назначена даже дата начала следующей войны – 1 июля 1952 года. Комитет начальников штабов усердно составлял заявки для ЦРУ, требуя срочного создания агентурных сетей не только по всему Советскому Союзу и странам Западной Европы, но и в северных странах-нейтралах, соседствующих с СССР.
Вспоминая о начале работы в ЦРУ, патриот своего ведомства У. Колби писал:
«На меня была возложена задача создать необходимую тайную организацию в некоторых скандинавских странах. Центральные подразделения ЦРУ в этих целях направили в Скандинавию американских агентов под видом бизнесменов, журналистов и так далее. Это означало, что я, а также и другие штатные сотрудники ЦРУ, работавшие под прикрытием американских посольств, должны были поддерживать связь с этими агентами столь же тайно, как будто речь шла о настоящих шпионах».
И далее непосредственно о работе ЦРУ в Скандинавии:
«Сеть из местных граждан создавалась так, что их правительства ничего не знали об этом. Я не могу уточнять страны, ибо это нарушит не только подписку о неразглашении, данную мною ЦРУ, но и достигнутую тогда договоренность о сотрудничестве с привлеченными, на которой основывается и любое сотрудничество в будущем… Во всех странах Севера, несмотря на их очень различные политические отношения с США и СССР, предание огласке того, что ЦРУ создало „оставленные позади гнезда“, заставило бы соответствующие правительства немедленно положить конец этой программе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71