- спросил он Питера.
- Я слишком мал, чтобы иметь какие-то хорошие воспоминания, - ответил
Пит. - А вы, Джил?
- Не знаю... Я думаю, я хотела бы снова стать маленькой девочкой, и
чтобы папа - я имею в виду моего отца - читал мне воскресными зимними
вечерами. - Она взглянула на Рендера. - А ты, Чарли? Если бы ты не был в
данный момент профессионалом, в каком времени ты хотел бы быть?
- В этом самом, - с улыбкой ответил он. - Я счастлив как раз там, где
я есть, в настоящем, которому принадлежу.
- Ты и в самом деле счастлив?
- Да, - сказал он и взял еще бокал пунша. - Я и в самом деле
счастлив. - Он засмеялся.
Позади него послышалось тихое посапывание. Бинни задремала.
А музыка кружилась и кружилась, и Джил смотрела на Рендеров - то на
отца, то на сына. Лодыжка Питера снова была в гипсе. Сейчас мальчик зевал.
Она смотрела на него. Кем он будет через десять-пятнадцать лет?
Вспыхнувшим гением? Мастером какой-нибудь еще неисследованной величины?
Она смотрела на Питера, а он следил за отцом.
- ...но это могло быть подлинной формой искусства, - говорил Минтон,
- и я не понимаю, чего ради цензура...
Она посмотрела на Рендера.
- Человек не имеет права быть безумным, - сказал Рендер, - и никто
больше не имеет права на самоубийство...
Она коснулась его руки. Он вздрогнул, как бы проснувшись, и отдернул
руку.
- Я устала, - сказала она. - Ты не отвезешь меня домой?
- Чуть позже, - ответил он. - Дай Бинни еще немножко подремать. - И
он снова повернулся к Минтону.
Питер повернулся к Джил и улыбнулся.
Она внезапно почувствовала, что и в самом деле очень устала. А ведь
раньше она очень любила Рождество.
Бинни продолжала похрапывать; время от времени слабая улыбка мелькала
на ее лице. Видимо, она танцевала.

Где-то человек по имени Пьер кричал, вероятно, потому, что он больше
не был человеком по имени Пьер.

Я? Я жизненный, как говорит ваш еженедельник Тайм. Подхожу к удару по
морде, Чарли. Нет, не по ТВОЕЙ морде! По моей! Понятно? Вот так. Такое
выражение всегда приходит к человеку, когда он смотрит на заголовок, уже
прочтя статью от начала до конца. Но тогда уже поздно. Да, конечно, они
желают добра, но ведь понятно...
Пришли мальчика с кувшином воды и тазиком, ладно? "Смерть Биту", как
это называют. Говорят, что человек может работать с тем же битом много
лет, обходя кругом обширную и сложную социологическую структуру, известную
как "контур", и роняя этот бит в новые девственные уши при всяком удобном
случае. О, живущая смерть! Когда-то мировые телекоммуникации толкали это
инвалидное кресло по склону бесчисленных выборов. Теперь оно прыгает по
камням Лимбо. Мы входим в новую, счастливую и энергичную эру... Так вот,
все твои люди отправились в Хельсинки и Тиерра дель Фуэго, скажи, слышал
ли ты такую штуку: речь идет об одном старинном комике, которого называли
"бит". Однажды вечером он участвовал в радиопостановке и, по своему
обыкновению, выдал бит. Хороший был бит, солидный и к месту, полный
смысла, равновесия и антитезиса. К сожалению, после этого он лишился
работы, потому что этот бит дошел до каждого. В отчаянии он взобрался на
перила моста и уже собирался броситься вниз, как его остановил голос: "Не
бросайся вниз, в темный текучий символ смерти и слезай с перил".
Обернувшись, он увидел странное создание, к слову сказать, безобразное,
все в белом, смотревшее на него и улыбавшееся беззубым ртом. "Кто ты,
странное улыбающееся создание в белом?" - спросил он. "Я Ангел Света", -
ответило создание. - "Я пришла, чтобы остановить тебя от самоубийства". Он
покачал головой. "Увы, - сказал он, - я должен покончить с собой, потому
что мой бит полностью устарел". Она подняла руку и сказала: "Не
отчаивайся, мы, Ангелы Света, способны творить чудеса. Я могу дать бито
втрое больше того, чем может быть использовано за короткий слабый виток
существования смертных". "Тогда, умоляю, скажи, что я должен сделать для
этого". "Спать со мной", - ответила она. "Но в этом что-то неправильное,
неангельское". "Ничуть, - возразила Ангел, - почитай внимательно Старый
Завет и узнаешь об ангельских отношениях". "Ладно", - согласился он, и они
ушли. Он сделал свой бит, несмотря на тот факт, что она едва ли была самой
привлекательной из Дочерей Света. На следующее утро он встал и закричал:
"Проснись! Проснись! Пора уже отдать мне вечный запас битов". "Давно ли ты
занимаешься битами?" - спросила она. "Тридцать лет". "А сколько лет тебе?"
"Сорок пять". "Не многовато ли, чтобы верить в Ангелов Света?"засмеялась
она. Он ушел и, конечно, сделал еще бит. А теперь дай мне немного
спокойной музыки. Вот хорошо. Вообще-то она заставляет морщиться, и знаешь
почему? Где ты в наше время слышишь спокойную музыку? В кабинете дантиста,
в банке, в магазине и тому подобных местах, где всегда приходится долго
ждать обслуживания. Ты слышишь успокаивающую музыку, когда подвергаешься
всевозможным массивным травмам. И что в результате? Успокаивающая музыка
становится самой беспокоящей вещью в мире. И она всегда вызывает у меня
голод, потому что ее играют в тех ресторанах, где медленно обслуживают. Ты
ждешь еды, а тебе играют эту проклятую музыку. Да... Ну, где мальчик с
кувшином и тазиком? Я хочу вымыть руки...
Ты слышал насчет пилота, который был на Центавре? Он обнаружил там
расу гуманоидов и стал изучать их обычаи, нравы, табу. Наконец, он
коснулся воспроизводства. Изящная молодая девица взяла его за руку и
отвела на завод, где собирали центаврийцев. Да, именно собирали - торсы
шли по конвейеру, к ним привинчивали суставы, в черепа бросали мозги,
внутрь тела заталкивали органы, приделывали к пальцам ногти и т.д. Он
выразил изумление, и она спросила: "Почему? А как это делают на земле?" Он
взял ее за нежную ручку и сказал: "Пойдем за холмы, и я продемонстрирую".
Во время демонстрации она вдруг истерически захохотала. "В чем дело? -
спросил он. - Почему ты смеешься?" "Потому что, - ответила она, - таким
способом мы делаем кары"... Выключи меня, Бэби, и продай немного зубной
пасты!

"... Эй! Это я, Орфей, должен бы разорванным на куски такими, как вы!
Но в одном смысле это, пожалуй, подходяще. Что ж, приходите, корибанты, и
творите свою волю над певцом!
Темнота. Вопль.
Тишина.
Аплодисменты!

Она всегда приходила рано и входила одна; и всегда садилась на одно и
то же место. Она сидела в десятом ряду в правом крыле, и единственной
досадой для нее были антракты: она не могла знать, когда кто-нибудь
захочет пройти мимо нее.
Она приходила рано и оставалась до тех пор, пока театр не погружался
в тишину.
Она любила звук культурного голоса, поэтому предпочитала британских
актеров американским.
Она любила музыкальные спектакли не потому, что очень любила музыку,
а потому что ей нравилось чувство волнения в голосах. Поэтому же ей
нравились стихотворные пьесы.
Ее вдохновляли древнегреческие пьесы, но она терпеть не могла "Царя
Эдипа".
Она надевала подкрашенные очки, но не темные. И никогда не носила
трость.
Однажды вечером, когда должен был подняться занавес перед последним
актом, темноту прорезало световое пятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33