Робин беззаботно оглашал лес любовными балладами; Аллан Клер, печальный и молчаливый, со слезами на глазах вспоминал свой неудачный визит в замок Ноттингем; монах же невесело размышлял о причинах равнодушия к нему Мод и о знаках внимания, выказанных ею молодому леснику.
— Клянусь святым псалмом, — негромко бормотал он, — мне-то казалось, что я мужчина видный, крепкий в чреслах и лицом недурен, и мне не раз и не два об этом говорили, почему же Мод изменила обо мне свое мнение? Ах, клянусь спасением души, если маленькая кокетка забыла меня ради жалкого и слащавого мальчишки, это доказывает, что у нее плохой вкус, и я не стану терять время на борьбу с таким ничтожным соперником, и пусть она любит его, мне-то что за дело!
И бедный монах тяжело вздыхал.
— О! — снова воскликнул он, и на лице его расцвела горделивая улыбка. — Это просто невозможно! Не может она любить этого недоноска, который только и умеет, что ворковать баллады, она просто хотела, чтобы я ее приревновал, хотела испытать мое доверие к ней и подхлестнуть мою любовь. Ах, женщины, женщины! Водном их волоске больше хитрости, чем во всей нашей мужской бороде!
Читателю, может быть, покажется странным, чтобы обитатель монастыря рассуждал подобным образом и был мужчиной, пользующимся успехом у женщин, и любителем мирских утех. Но если читатель вспомнит, в какое время разворачивается действие нашей истории, то он поймет, что мы отнюдь не имели намерения оклеветать монашеские ордена.
— Ну, веселый Джилл, как называет вас красотка Мод, — воскликнул Робин, — о чем это вы думаете? Мне кажется, вы печальны, как заупокойная молитва.
— Баловни… баловни судьбы имеют право веселиться, друг Робин, — ответил монах, — но те, что стали жертвой ее прихотей, имеют право огорчаться.
— Если вы называете милостями судьбы приветливые взгляды, сияющие улыбки, нежные слова и сладкие поцелуи девицы, — ответил Робин, — то я могу похвалиться тем, что я очень богат; но вы, брат Тук, вы, принесший обет бедности, скажите мне, на каких основаниях вы жалуетесь, что эта своенравная богиня обошла вас?
— А ты делаешь вид, что не понимаешь этого, мой мальчик?
— Я и вправду этого не понимаю. Но я думаю, уж не Мод ли причина вашей печали? О нет, это невозможно, вы ее духовный отец, ее духовник, и не больше… ведь так?
— Покажи нам дорогу в ваш дом, — сердито ответил монах, — и перестань без толку трещать как сорока.
— Не будем сердиться, добрый Тук, — огорчившись, сказал Робин. — Если я вас обидел, то невольно, а если Мод тому причиной, то тоже против моей воли, поскольку, честью клянусь вам, я не люблю Мод и, прежде чем сегодня увидел ее, уже отдал сердце другой девушке…
Монах повернулся к юному леснику, горячо пожал ему руку и с улыбкой сказал:
— Ты ничем меня не обидел, милый Робин, я часто впадаю вдруг в печаль, и без всякого повода. Мод не имеет никакого влияния ни на мой нрав, ни на мое сердце; она веселая и очаровательная девочка, эта Мод; женись на ней, когда войдешь в возраст, и будешь счастлив… Но ты уверен, что твое сердце больше тебе не принадлежит?
— Уверен, совершенно уверен… я отдал его навеки. Монах снова улыбнулся.
— Если я веду вас к отцу не самой короткой дорогой, — снова заговорил Робин после нескольких минут молчания, — то это для того, чтобы не натолкнуться на солдат, которых барон не преминул послать за нами вслед, как только обнаружил наш побег.
— Ты мыслишь, как мудрец, и действуешь, как лиса, друг Робин, — сказал монах, — или я плохо знаю старого палестинского хвастуна, или и часу не пройдет, как он повиснет у нас на хвосте со своими дурацкими арбалетчиками.
Трое спутников, уже весьма уставших, собирались пройти широкий перекресток дорог, как вдруг в свете луны они увидели, что по крутому склону во весь опор спускается всадник.
— Спрячьтесь за деревьями, друзья, — живо сказал Робин, — а я пойду посмотрю, кто это.
Вооружившись палкой Тука, Робин встал таким образом, чтобы всадник обязательно его увидел, но тот, казалось, не заметил его и продолжал галопом скакать вперед.
— Стойте, стойте! — закричал Робин, увидев, что это едет мальчик.
— Стойте! — повторил монах зычным голосом. Всадник обернулся и крикнул:
— О, если у меня нее еще глаза, а не дна ореха, то передо мной отец Тук. Доброй ночи, отец Тук.
— Прекрасно сказано, сын мой, — ответил монах. — Доброй ночи, и скажи нам, кто ты.
— Как, отец мой, ваше преподобие не помнит Хэлберта, молочного брата Мод, дочери Герберта Линдсея, привратника Ноттингемского замка?!
— А, это вы, друг Хэл, теперь я узнал вас. А зачем, позвольте спросить, вы скачете на лошади так далеко за полночь по лесу?
— Могу сказать вам, потому что вы поможете мне справиться с поручением: я должен передать сэру Аллану Клеру записку, написанную прелестной ручкой леди Кристабель Фиц-Олвин.
— А мне отдать лук и стрелы, которые я вижу у вас за спиной, мой мальчик, — добавил Робин.
— А где записка? — живо спросил Аллан.
— О, — улыбнулся мальчик, — теперь мне не нужно спрашивать у этих джентльменов их имена. Мод, чтобы объяснить мне, как их различить, сказала: «Сэр Аллан самый высокий из них, а сэр Робин — самый молодой, сэр Аллан хорош собой, но сэр Робин еще красивее». Вижу, что Мод не ошиблась, вижу, хотя я не Бог весть какой судья мужской красоты; про женскую я не говорю, и Грейс Мэй тому свидетельница.
— Письмо, отдай мне письмо, болтун! — воскликнул Аллан.
Хэлберт бросил на молодого человека долгий удивленный взгляд и спокойно сказал:
— Держите, сэр Робин, вот ваш лук, вот ваши стрелы; сестра просит вас…
— Черт возьми, мальчик, — снова воскликнул Аллан, — дай мне письмо, или я вырву его у тебя силой!
— Как вам будет угодно, милорд, — спокойно ответил Хэлберт.
— Я нечаянно вышел из себя, мой мальчик, — уже мягче заговорил Аллан, — но это такое важное письмо…
— Не сомневаюсь в этом, милорд, потому что Мод настоятельно наказывала мне отдать его только в ваши собственные руки, если я встречу вас раньше, чем приеду к Гилберту Хэду.
Говоря это, Хэлберт рылся у себя в карманах, выворачивая их наизнанку; потом, минут пять притворно порывшись в них, лукавый мальчишка жалостно воскликнул:
— Я потерял письмо, Боже мой! Я потерял его! Аллан в отчаянии и ярости кинулся к Хэлу, выбил его из седла и бросил на землю. К счастью, мальчик не ушибся.
— Поищи у себя в поясе! — крикнул ему Робин.
— Ах, да, о поясе я и забыл, — сказал мальчик, смеясь и взглядом упрекая рыцаря за бессмысленную жестокость. — Ура! Ура! Клянусь моей возлюбленной Грейс Мэй! Вот записка леди Кристабель.
И Хэл с криком «Ура!» поднял руку с письмом. Сэр Аллан вынужден был подойти к нему и выхватить у него драгоценное послание.
— А весточку, которая была предназначена мне, вы тоже потеряли, друг? — спросил Робин.
— Нет, ее мне поручено передать устно.
— Ну, передавайте, я слушаю.
— Вот она, слово в слово: «Мой дорогой Хэл, — так сказала Мод, — ты скажешь сэру Робин Гуду, что ему постараются дать знать, когда он сможет прийти в замок, не подвергая себя опасности, потому что здесь кое-кто с нетерпением ждет его возвращения».
— А что она мне передала? — спросил монах.
— Ничего, преподобный отец.
— Ни слова?
— Ни слова.
— Спасибо.
И брат Тук в ярости посмотрел на Робина. Аллан же, не теряя ни минуты, сломал печать на письме и в свете луны прочел следующее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151