Анри не колебался ни минуты и дал свой ответ, который Мадлен передал его брату.
Мы уже слышали крик, который исторгло сердце дона Луиса.
Мадлен оставил молодых людей в объятиях друг друга и, задумчиво опустив голову, направился к замку.
Входя за ограду, он увидел на крыльце г-на Пелюша, беседующего с г-ном Редоном. Судя по его энергичной и оживленной жестикуляции, было очевидно, что достойный продавец цветов испытывает сильнейшее волнение.
Он пытался, подобно Анри, добиться от мэра Вути каких-либо разъяснений; но, то ли ничего не зная, то ли нечего не желая говорить, достойный магистрат хранил молчание.
— Наконец-то, — сказал г-н Пелюш, заметив своего друга Мадлена, — возможно, нам все же удастся что-нибудь узнать.
И с важным видом, какой он умел принять в торжественных обстоятельствах, г-н Пелюш ступенька за ступенькой спустился с крыльца: прямые и натянутые, как струна, ноги твердо печатали шаг, ладони отбивали на груди такт, а губы насвистывали воинственный мотив.
— Ну! Что с контрактом? — спросил он. — Что с церемонией?
— Ее отложили, дорогой мой Пелюш, — ответил Мадлен.
— А-а! И надолго?
— Очень боюсь, как бы это не было до греческих календ.
— Я часто слышал, как должники употребляли это выражение, но никогда не знал его истинного смысла. Ты бы очень меня обязал, просветив на это счет, — заносчиво заметил продавец цветов.
— Ну что ж, дорогой мой Пелюш, его истинный смысл ты поймешь, когда я сделаю тебе одно признание.
— Слушаю, — сказал г-н Пелюш и, расставив ноги, откинул назад голову.
— Анри разорен.
— Что?! — воскликнул г-н Пелюш. — Не шути так!
— Это не такое уж веселое событие, чтобы превращать его в мишень для шуток.
— Разорен? — повторил г-н Пелюш.
— Увы! Да.
— Но… Разорен?.. Разорен?..
— Самым решительным образом, дорогой друг. Это значит, что у него осталась лишь половина того, что имею я, то есть семьдесят-восемьдесят тысяч франков, пока я жив, и все мое состояние после моей смерти.
— Ах, так! Но ты же мне обещал от двенадцати до пятнадцати тысяч ливров ренты с недвижимого имущества.
— Сегодня утром они у него еще были.
— Ну и?
— Ну, и сейчас у него их больше нет.
— Но, однако же, земли… земли! Ведь первый встречный прохожий не может унести их на подошвах своих башмаков?!
— А вот в этом ты ошибаешься, Пелюш. Появился такой прохожий, который и унес их с собой.
— Гм! Как ты понимаешь, над твоими словами необходимо как следует поразмыслить.
— Я как раз и рассказал тебе обо всем, чтобы ты хорошенько подумал.
— Ты знаешь, что мы, Атенаис и я, слишком сильно любим Камиллу, чтобы принести ее в жертву человеку, который ничего не будет иметь.
— Тут ты совершенно прав, и жертва жертве рознь. Конечно, гораздо лучше принести ее в жертву человеку, который будет кое-что иметь.
— А что, нет возможности избежать этого?
— Чего?
— Разорения господина Анри. Мадлен покачал головой.
— В таком случае, чем скорее мы все расскажем Камилле, тем будет лучше.
— Да, однако если ты доверяешь своему другу, Пелюш, то поручи мне эту миссию, какой бы неприятной она ни была.
— Охотно, но при условии, что ты не оставишь ей ни малейшей надежды.
— Будь спокоен; ради чего дважды разбивать сердце этому бедному ребенку?
— Тогда я сейчас пришлю ее к тебе.
— Посылай.
И г-н Пелюш, выпятив грудь колесом, вернулся в замок, приговаривая при этом:
— Невероятно, какой же у Атенаис тонкий нюх! Она ведь все время была против этого замужества.
Несколько минут спустя на крыльце показалась Камилла и, заметив Мадлена, бросилась ему на грудь.
Мадлен взялся объявить своей крестнице о внезапном и полном крахе всех ее надежд на счастье лишь потому, что он отлично знал, какой материалист его друг Пелюш и какая нежная и тонкая душа у Камиллы. Мадлен понимал, что, переживая это горе — а он даже не осмеливался измерить всю его глубину, — Камилла не должна хоть на миг усомниться в благородстве Анри и его любви к ней. Ведь это нанесло бы ей глубокую и незаживающую рану.
Камилла, не зная еще ничего определенного, уже угадала, что произошла какая-то неожиданная беда; девушка едва переводила дух, на щеках ее проступила бледность, в глазах стояли слезы.
Она какое-то мгновение смотрела на Мадлена, словно спрашивая, осталась ли у него в глубине сердца хоть какая-нибудь надежда.
Мадлен ничего не ответил, только грудь его стеснилась и, против воли, слезы выступили на его глазах.
Но Камилле и не требовалось большего, чтобы догадаться, что какое-то непреодолимое препятствие встало между ней и Анри.
— О крестный! — воскликнула она. — Как я несчастна!
— Камилла, — ответил ей Мадлен, — я знаю одного человека, который будет еще несчастнее, чем ты.
— Анри, не правда ли? — вскричала она, и сквозь слезы в ее взгляде блеснул луч радости. — Значит, он все еще любит меня?
— Более чем когда-либо.
— Так препятствие исходит не от него?
— Нет, хотя оно и связано с ним.
— Но в конце концов, — вскричала Камилла, — что случилось?
Тогда он повторил Камилле то, что уже сказал Пелюшу:
— Анри разорен!
— И только?! Но ведь я, я-то богата!
— Золотое сердце! — проговорил Мадлен. — Богата не ты, а твой отец.
— Это правда, — прошептала Камилла; руки ее безвольно упали вдоль тела, а голова опустилась на грудь.
Затем, медленно подняв свои прекрасные глаза, мокрые от слез, и так же медленно подняв обе руки и положив их на руки Мадлена, Камилла с горечью сказала:
— Итак, вы, любящий нас, меня и Анри, как своих детей, вы не видите никакого выхода в нашем положении, вы не знаете никакого средства сделать нас счастливыми?
— Никакого, — ответил Мадлен.
— Что же, дорогой крестный, уведите меня куда-нибудь, где бы я могла вволю выплакать свои слезы.
Это был крик души. Раны сердца затягиваются, истекая слезами вместо крови.
Совершенно непроизвольно Камилла и Мадлен свернули в сторону фермы и остановились в липовой аллее.
Это один из инстинктов человека — в дни несчастий возвращаться в те места, где он был когда-то счастлив.
Анри тоже испытал эту невольную власть воспоминаний.
Опершись локтями о колени и обхватив обеими руками голову, молодой человек сидел на той же самой скамейке, на которой сидела Камилла в тот день, когда на его глазах газель, преследуемая Фигаро, прибежала искать спасения в объятиях девушки.
Камилла увидела его раньше, чем он мог заметить ее.
Она выскользнула из рук Мадлена и с непобедимой притягательной силой молодости и любви устремилась к молодому человеку, повторяя:
— О Анри! Анри!
И когда совершенно потеряв разум при звуках этого голоса, он встал, пошатываясь и оглядываясь вокруг, девушка бросилась ему на грудь, обвив руками его шею и положив голову ему на плечо.
Волнение Анри было таким глубоким, что силы изменили ему, и, не в состоянии удержать Камиллу, он покачнулся под тяжестью ее тела, которое в любое другое время показалось бы ему легким как пушинка, и, посадив ее на скамейку, на которой только что сидел сам, опустился у ее ног.
Зарывшись головой в складки ее платья и даже не стараясь более сдерживать свое горе, Анри разразился рыданиями.
— О Камилла! Камилла! — в свою очередь вскричал он прерывающимся от судорожных всхлипываний голосом. — И это в тот миг, когда я считал себя таким счастливым, когда я мог поспорить со всем светом, что наше счастье ничто не в силах разрушить, кроме смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125