впрочем, признался Мадлен, он уже присмотрел себе этот домик на склоне холма Вути, в ста шагах от Уркского канала, с местоположением, позволяющим ему удовлетворять все свои пристрастия, какие он вынужден был до тех пор сдерживать в себе, то есть тягу к садоводству, рыбной ловле и охоте.
Господин Пелюш был уничтожен этим столь ясным и недвусмысленным заявлением.
В самом деле, если до той поры Мадлен и не извлекал большой выгоды из поучений своего богатого и добропорядочного товарища, то, по крайней мере, он хотя бы всегда безропотно выслушивал их. Вот почему то, как он в этот раз отнесся к словам г-на Пелюша, то, каким языком он заговорил с ним, было совершенно новым для хозяина «Королевы цветов» и произвело на него впечатление возмутительного мятежа.
Ведь его друг не только своим непочтительным, пренебрежительным отношением осквернял святыню — то есть коммерцию, не только нес ересь за ересью, утверждая, что капитал не является орудием для преумножения самого себя и что тот, кто им обладает, в состоянии найти себе лучшее занятие, чем удваивать, утраивать или учетверять его: он может тратить деньги; Мадлен к тому же в своем резком ответе позволил себе кое-какие намеки на глупость людей, обрекающих себя на вечные труды, заботы и тревоги лишь с единственной целью увеличить свое богатство, столь же бесполезное в их руках, как мешок с устрицами, содержимое которого они так никогда бы и не отведали; богатство, от которого смерть отрывает их в то время, когда ее меньше всего ждут, так и не давая им хоть на миг познать его истинную цену.
Этот намек, надо признать, ранил чувствительность г-на Пелюша.
Какое-то мгновение он колебался.
Под болезненно-мучительным впечатлением от удара, нанесенного его чувствам неограниченного властителя, старая его привязанность к неблагодарному Мадлену на какую-то минуту потеряла свою силу.
И все же душа г-на Пелюша пребывала в нерешительности.
Должен ли он выказать этому несчастному отступнику презрительное сочувствие, которое полагается проявлять по отношению к добровольному безумию?
Или же ему следует предаться величественному гневу, которого заслуживает подобная дерзость?
В крайнем возбуждении своих нервов г-н Пелюш слепо избрал второе.
Он схватил Мадлена за рукав и театральным жестом указал ему на дверь. Госпожа Атенаис подняла вверх обе руки с букетом фуксий, словно благодаря Небо за столь долгожданную милость, которую она уже не надеялась обрести.
Что касается Мадлена, то он воспринял случившееся самым веселым образом и даже попытался обнять своего друга Пелюша, однако тот поспешно отошел назад с презрительной улыбкой:
— Ну уж нет!
Видя это, продавец игрушек пожал плечами и, громко смеясь, переступил порог «Королевы цветов». Негодующий г-н Пелюш с треском захлопнул за ним дверь, но веселый смех Мадлена все еще долетал до хозяев магазина.
Когда г-н Пелюш, вздыхая, с мокрыми от слез глазами взобрался на свой табурет, обитый красным утрехтским бархатом, на котором он, как на троне, восседал за прилавком, дверь вновь распахнулась, и в проеме возникло смеющееся лицо Мадлена.
— Твой гнев пройдет, Анатоль! — крикнул торговец игрушками товарищу. — Но вот что никогда не пройдет, так это мое дружеское отношение к тебе. Пелюш, расстояние не будет мне помехой, и ты увидишь, что я не забуду тебя. Первый карп, которого я поймаю, первый кролик, которого я убью, первый салат, который я выращу, принесут тебе весть обо мне; и если когда-нибудь ты решишься порвать свои цепи и оставить свою каторгу, то приезжай ко мне в Вути, мой бедный невольник гроссбуха, и я научу тебя, как помещать свои деньги под сто процентов удовольствия, веселья и хорошего настроения.
И, закрыв дверь, Мадлен исчез.
III. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН ПЕЛЮШ НАЧИНАЕТ СОМНЕВАТЬСЯ В СВОЕМ ПРИЗВАНИИ
Расправа, учиненная им над Мадленом, стала большим событием в жизни г-на Пелюша.
Мы уже сообщили или, точнее, дали понять, как и за что он любил Мадлена; разрыв почти полувековой дружбы произвел на хозяина «Королевы цветов» сильное впечатление, и он остался недоволен собой.
Оскорбительные сомнения, громко высказанные вслух торговцем игрушками по поводу истинности счастья тех, кто добровольно приковывает себя к механизму торгашества, помимо прочего породили большую сумятицу в голове достойного г-на Пелюша, чьи мысли до тех пор следовали строгой системе.
Он пожимал плечами, смеялся от жалости, наедине с собой вслух размышлял о том, как мало значения рассудительный человек должен придавать мнению такого неразумного человека, как Мадлен; но, несмотря на все это, несмотря на сознание своего превосходства, ему никак не удавалось освободиться от этого навязчивого воспоминания. А одно сравнение, к которому прибег торжествующий наследник, дерзко позаимствовавший его у животного царства, особенно часто приходило ему на ум. Когда г-н Пелюш думал об этом, а это бывало по двадцать раз в день, он чувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу; и тогда он начинал ерзать на своем табурете, словно желая доказать самому себе, насколько беспочвенно и неправдоподобно то оскорбительное сходство, которое Мадлен пожелал установить между честным коммерсантом и раковиной, намертво прикованной к скале.
Сидел ли г-н Пелюш не шелохнувшись, пристально глядя в свой гроссбух и, судя по его внешнему виду, целиком погрузившись в стратегические комбинации дебета и кредита, или же, казалось, был поглощен сортировкой продукции своих мастерских, в его голове билась лишь одна навязчивая идея: потребовать от своего ума новые доводы, которые с еще большей убедительностью доказали бы ему, что его фанатичная преданность коммерции была самым ярким проявлением физического и морального блаженства на этой земле!
Но, увы, боги, чья высочайшая сущность подвергается сомнению, перестают быть богами.
То, что подспудно творилось в потрясенной душе г-на Пелюша, долго ничем не обнаруживало себя, поэтому г-жа Пелюш, весьма сведущая в закорючках, с помощью которых записывают себестоимость и продажную цену товара, была неспособна хоть что-нибудь прочесть по тому зеркалу души, что называется физиономией.
Однако, замечая непривычное волнение г-на Пелюша, она время от времени с удивлением посматривала в сторону мужа.
Мы полагаем, что настала минута познакомить нашего читателя с г-жой Атенаис Пелюш, урожденной Крессонье.
Когда г-н Анатоль Пелюш — не будем долее скрывать это несколько вычурное имя, данное при крещении владельцу «Королевы цветов» (впрочем, Мадлен его уже поведал читателям), — когда, повторяем, г-н Анатоль Пелюш выбрал мадемуазель Атенаис Крессонье среди всех барышень, обращавших на себя внимание в его магазине, и возвел ее в ранг супруги и хозяйки заведения, он поступил так вовсе не потому (поспешим сказать это в назидание тем, кто мог бы приписать ему подобные мысли), что его соблазнили округлые формы, миндалевидные глаза и бархатистая кожа мадемуазель Атенаис. Нет, г-н Пелюш, благодарение Богу, оценивал эти ничтожные соблазны не выше того, чего они заслуживают. Лишь только предрасположенность к коммерции, которую он заметил у этой интересной молодой особы, склонила чашу весов в ее пользу и предопределила его выбор.
И действительно, как с несказанной гордостью говорил продавец цветов, мадемуазель Крессонье была рождена для торговли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Господин Пелюш был уничтожен этим столь ясным и недвусмысленным заявлением.
В самом деле, если до той поры Мадлен и не извлекал большой выгоды из поучений своего богатого и добропорядочного товарища, то, по крайней мере, он хотя бы всегда безропотно выслушивал их. Вот почему то, как он в этот раз отнесся к словам г-на Пелюша, то, каким языком он заговорил с ним, было совершенно новым для хозяина «Королевы цветов» и произвело на него впечатление возмутительного мятежа.
Ведь его друг не только своим непочтительным, пренебрежительным отношением осквернял святыню — то есть коммерцию, не только нес ересь за ересью, утверждая, что капитал не является орудием для преумножения самого себя и что тот, кто им обладает, в состоянии найти себе лучшее занятие, чем удваивать, утраивать или учетверять его: он может тратить деньги; Мадлен к тому же в своем резком ответе позволил себе кое-какие намеки на глупость людей, обрекающих себя на вечные труды, заботы и тревоги лишь с единственной целью увеличить свое богатство, столь же бесполезное в их руках, как мешок с устрицами, содержимое которого они так никогда бы и не отведали; богатство, от которого смерть отрывает их в то время, когда ее меньше всего ждут, так и не давая им хоть на миг познать его истинную цену.
Этот намек, надо признать, ранил чувствительность г-на Пелюша.
Какое-то мгновение он колебался.
Под болезненно-мучительным впечатлением от удара, нанесенного его чувствам неограниченного властителя, старая его привязанность к неблагодарному Мадлену на какую-то минуту потеряла свою силу.
И все же душа г-на Пелюша пребывала в нерешительности.
Должен ли он выказать этому несчастному отступнику презрительное сочувствие, которое полагается проявлять по отношению к добровольному безумию?
Или же ему следует предаться величественному гневу, которого заслуживает подобная дерзость?
В крайнем возбуждении своих нервов г-н Пелюш слепо избрал второе.
Он схватил Мадлена за рукав и театральным жестом указал ему на дверь. Госпожа Атенаис подняла вверх обе руки с букетом фуксий, словно благодаря Небо за столь долгожданную милость, которую она уже не надеялась обрести.
Что касается Мадлена, то он воспринял случившееся самым веселым образом и даже попытался обнять своего друга Пелюша, однако тот поспешно отошел назад с презрительной улыбкой:
— Ну уж нет!
Видя это, продавец игрушек пожал плечами и, громко смеясь, переступил порог «Королевы цветов». Негодующий г-н Пелюш с треском захлопнул за ним дверь, но веселый смех Мадлена все еще долетал до хозяев магазина.
Когда г-н Пелюш, вздыхая, с мокрыми от слез глазами взобрался на свой табурет, обитый красным утрехтским бархатом, на котором он, как на троне, восседал за прилавком, дверь вновь распахнулась, и в проеме возникло смеющееся лицо Мадлена.
— Твой гнев пройдет, Анатоль! — крикнул торговец игрушками товарищу. — Но вот что никогда не пройдет, так это мое дружеское отношение к тебе. Пелюш, расстояние не будет мне помехой, и ты увидишь, что я не забуду тебя. Первый карп, которого я поймаю, первый кролик, которого я убью, первый салат, который я выращу, принесут тебе весть обо мне; и если когда-нибудь ты решишься порвать свои цепи и оставить свою каторгу, то приезжай ко мне в Вути, мой бедный невольник гроссбуха, и я научу тебя, как помещать свои деньги под сто процентов удовольствия, веселья и хорошего настроения.
И, закрыв дверь, Мадлен исчез.
III. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН ПЕЛЮШ НАЧИНАЕТ СОМНЕВАТЬСЯ В СВОЕМ ПРИЗВАНИИ
Расправа, учиненная им над Мадленом, стала большим событием в жизни г-на Пелюша.
Мы уже сообщили или, точнее, дали понять, как и за что он любил Мадлена; разрыв почти полувековой дружбы произвел на хозяина «Королевы цветов» сильное впечатление, и он остался недоволен собой.
Оскорбительные сомнения, громко высказанные вслух торговцем игрушками по поводу истинности счастья тех, кто добровольно приковывает себя к механизму торгашества, помимо прочего породили большую сумятицу в голове достойного г-на Пелюша, чьи мысли до тех пор следовали строгой системе.
Он пожимал плечами, смеялся от жалости, наедине с собой вслух размышлял о том, как мало значения рассудительный человек должен придавать мнению такого неразумного человека, как Мадлен; но, несмотря на все это, несмотря на сознание своего превосходства, ему никак не удавалось освободиться от этого навязчивого воспоминания. А одно сравнение, к которому прибег торжествующий наследник, дерзко позаимствовавший его у животного царства, особенно часто приходило ему на ум. Когда г-н Пелюш думал об этом, а это бывало по двадцать раз в день, он чувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу; и тогда он начинал ерзать на своем табурете, словно желая доказать самому себе, насколько беспочвенно и неправдоподобно то оскорбительное сходство, которое Мадлен пожелал установить между честным коммерсантом и раковиной, намертво прикованной к скале.
Сидел ли г-н Пелюш не шелохнувшись, пристально глядя в свой гроссбух и, судя по его внешнему виду, целиком погрузившись в стратегические комбинации дебета и кредита, или же, казалось, был поглощен сортировкой продукции своих мастерских, в его голове билась лишь одна навязчивая идея: потребовать от своего ума новые доводы, которые с еще большей убедительностью доказали бы ему, что его фанатичная преданность коммерции была самым ярким проявлением физического и морального блаженства на этой земле!
Но, увы, боги, чья высочайшая сущность подвергается сомнению, перестают быть богами.
То, что подспудно творилось в потрясенной душе г-на Пелюша, долго ничем не обнаруживало себя, поэтому г-жа Пелюш, весьма сведущая в закорючках, с помощью которых записывают себестоимость и продажную цену товара, была неспособна хоть что-нибудь прочесть по тому зеркалу души, что называется физиономией.
Однако, замечая непривычное волнение г-на Пелюша, она время от времени с удивлением посматривала в сторону мужа.
Мы полагаем, что настала минута познакомить нашего читателя с г-жой Атенаис Пелюш, урожденной Крессонье.
Когда г-н Анатоль Пелюш — не будем долее скрывать это несколько вычурное имя, данное при крещении владельцу «Королевы цветов» (впрочем, Мадлен его уже поведал читателям), — когда, повторяем, г-н Анатоль Пелюш выбрал мадемуазель Атенаис Крессонье среди всех барышень, обращавших на себя внимание в его магазине, и возвел ее в ранг супруги и хозяйки заведения, он поступил так вовсе не потому (поспешим сказать это в назидание тем, кто мог бы приписать ему подобные мысли), что его соблазнили округлые формы, миндалевидные глаза и бархатистая кожа мадемуазель Атенаис. Нет, г-н Пелюш, благодарение Богу, оценивал эти ничтожные соблазны не выше того, чего они заслуживают. Лишь только предрасположенность к коммерции, которую он заметил у этой интересной молодой особы, склонила чашу весов в ее пользу и предопределила его выбор.
И действительно, как с несказанной гордостью говорил продавец цветов, мадемуазель Крессонье была рождена для торговли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125