нос с маленькой горбинкой и розовыми ноздрями, красивый рот, зубы ослепительной белизны, матово-белая кожа, чрезвычайно тонкая, окончательно делали из нее существо в высшей степени восхитительное.
Звук шагов молодого человека вывел ее из задумчивости: она обернула голову в ту сторону и посмотрела на Луи с неизъяснимой нежностью. Граф почтительно поклонился молодой девушке.
– Это я, – сказал он тихо.
– Я знала, что вы приехали, – отвечала донна Розарио. – О! Зачем вы вернулись?
– Не сердитесь, что я опять рядом; я хотел вам повиноваться, уехал, без надежды, увы, увидеть вас когда-нибудь; но судьба решила иначе.
Донна Розарио улыбнулась, опустив глаза.
– К несчастью, – продолжал граф, – вы осуждены несколько часов терпеть мое присутствие.
– Покоряюсь, – отвечала она, протянув ему руку. Молодой человек запечатлел пламенный поцелуй на ручке прелестной девушки.
– Итак, мы одни, – сказала она весело, отнимая свою руку.
– Боже мой, да, почти, – отвечал граф таким же тоном, – индейские вожди ушли к капелле, и это доставило нам свидание наедине.
– Наедине посреди десяти тысяч человек, – сказала донна Розарио, улыбаясь.
– Это лучше всего; каждый занимается своими делами, не думая о других, и мы можем говорить без опасения, что нам помешают.
– Да, – сказала донна Розарио задумчиво, – часто человек особенно одинок среди толпы.
– Разве сердце не обладает великой способностью уединяться, когда ему угодно, с самим собою?
– Разве иногда эта способность не делает нас несчастными?
– Может быть! – отвечал Луи со вздохом.
– Кстати, скажите мне, пожалуйста, –проговорила девушка, стараясь переменить разговор, который становился слишком серьезен, – как это случилось, что в то время, когда я видела вас в Париже, вы находились тогда, если я не ошибаюсь, в блестящем положении, а теперь я встречаю вас так далеко от вашей родины?..
– Увы! Моя история похожа на историю многих молодых людей и может уместиться в двух словах: слабохарактерность и неопытность.
– Да, это слишком справедливо; ваша история похожа на историю почти всех молодых людей и в Европе, и в Америке.
В эту минуту послышался сильный шум. Донна Розарио и граф разговаривали при входе в палатку; они стояли таким образом, что не могли видеть того, что происходило в долине.
– Что это? – спросила молодая девушка.
– Вероятно, до нас долетают отголоски торжества; угодно вам присутствовать при церемонии?
– К чему? Эти крики и этот шум меня пугают.
– Однако мне показалось, что вы просили дона Тадео...
– Это была моя прихоть, – отвечала донна Розарио, – зато она так же скоро прошла, как была задумана.
– Но намерением дона Тадео не было ли...
– Кто может знать намерения дона Тадео? – перебила донна Розарио с заглушаемым вздохом.
– Он кажется очень вас любит, – отважился заметить Луи.
– Иногда я сама так думаю. В другое же время мне кажется, что он с трудом может выносить мое присутствие; он отталкивает меня, мои ласки надоедают ему.
– Странное поведение, – заметил граф, – этот дворянин ваш родственник, конечно?
– Не знаю, – отвечала молодая девушка простодушно, – когда я вспоминаю мои детские годы, я вижу смутный образ молодой и прекрасной женщины, черные глаза которой беспрестанно улыбаются мне, а губы покрывают меня жаркими поцелуями; потом вдруг память отказывается мне служить, память совсем мне изменяет, и тогда, как ни стараюсь я проникнуть в прошлое, припоминаю только дона Тадео, заботящегося обо мне всегда и везде так, как отец заботится о дочери.
– Но, может быть, он в самом деле ваш отец? – заметил граф.
– О! Нет, нет, он мне не отец.
– Почему вы в этом уверены?
– Послушайте, как в сердцах всех молодых девушек, и в моем сердце потребность любить какое-нибудь существо, которое связывало бы меня с жизнью, сильно дает себя чувствовать... Однажды я вдруг заболела тяжкой болезнью, в продолжение которой дон Тадео целый месяц день и ночь не отходил от моего изголовья, ни на минуту не отдыхая. Когда я стала поправляться, дон Тадео, обрадовавшись, что я возвратилась к жизни, потому что он уже опасался потерять меня, улыбался мне с нежностью, целовал мои руки и лоб, словом, обнаруживал сильнейший восторг.
«О! – сказала я ему, когда в голове моей вдруг промелькнула внезапная мысль. – О! Вы мой отец! Один отец может показывать такую преданность к своему ребенку». И бросившись к нему на шею, я спрятала голову на груди его и залилась слезами. Дон Тадео встал; лицо его покрылось смертельной бледностью, черты страшно исказились; он грубо оттолкнул меня и начал ходить большими шагами по комнате.
«Ваш отец, я? – вскричал он отрывистым голосом. – Донна Розарио, вы с ума сошли! Бедное дитя, не повторяйте никогда этих слов; ваш отец умер, мать также умерла, давно, очень давно; я не отец ваш, слышите ли? Не повторяйте никогда этого слова! Я только ваш друг. Да, отец ваш, умирая, поручил вас мне, вот почему я вас воспитываю... я даже вам не родня!» Волнение дона Тадео было чрезвычайно; он говорил еще многое другое, чего я не припомню, потом вышел... Увы! С этого дня я уже ни разу не смела спрашивать его о моих родных.
Наступило молчание. Молодые люди размышляли. Простой и трогательный рассказ донны Розарио сильно взволновал графа. Наконец он заговорил трепещущим голосом:
– Позвольте мне любить вас, донна Розарио. Молодая девушка вздохнула.
– К чему нас приведет эта любовь, дон Луи? – отвечала она с горечью. – К смерти, может быть!
– О! – вскричал Луи с жаром. – Смерть была бы для меня дорогой гостьей, если бы я мог умереть за вас...
В эту минуту несколько человек ворвались в палатку с громкими криками. Движением, быстрым как мысль, граф бросился перед молодой девушкой, с пистолетом в каждой руке. Но точно будто небо хотело исполнить желание, только что им произнесенное: прежде чем Луи имел время оборониться, он упал на землю, пораженный несколькими ударами кинжала. Падая, он заметил как сквозь сон, что два человека схватили донну Розарио и убежали вместе с ней.
Тогда с неслыханными усилиями Луи приподнялся на колено, а потом успел наконец встать на ноги. Он заметил похитителей, бежавших к лошадям, которых недалеко от палатки держал за поводья индеец. Граф прицелился в бежавших злодеев, закричав слабым голосом:
– Убийцы! Убийцы!
И выстрелил. Один из похитителей упал с яростным проклятием. Истощенный сверхъестественным усилием, граф зашатался как пьяный; кровь зашумела в его ушах, зрение помутилось и он без чувств упал на землю.
ГЛАВА XXX
Протестация
Три всадника прискакали в Вальдивию с такой быстротой, что едва прошло полтора часа, как они уже проехали пространство, отделявшее их от города. Они встретили на дороге дона Панчо Бустаменте, который отправлялся на церемонию с отрядом копьеносцев и с многочисленным штабом. Мрачные Сердца проехали, не обратив на себя внимания встретившихся с ними. Дон Тадео бросил иронический взгляд на своего врага.
– Посмотрите, – сказал он с насмешливой улыбкой дону Грегорио, – Бустаменте воображает уже себя протектором; какую величественную позу он принимает!
– Э! – возразил дон Грегорио, смеясь. – Он однако ж должен знать, что между чашей и губами довольно места для несчастья.
Десять часов пробило в ту минуту, когда два чилийца и француз въезжали в Вальдивию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Звук шагов молодого человека вывел ее из задумчивости: она обернула голову в ту сторону и посмотрела на Луи с неизъяснимой нежностью. Граф почтительно поклонился молодой девушке.
– Это я, – сказал он тихо.
– Я знала, что вы приехали, – отвечала донна Розарио. – О! Зачем вы вернулись?
– Не сердитесь, что я опять рядом; я хотел вам повиноваться, уехал, без надежды, увы, увидеть вас когда-нибудь; но судьба решила иначе.
Донна Розарио улыбнулась, опустив глаза.
– К несчастью, – продолжал граф, – вы осуждены несколько часов терпеть мое присутствие.
– Покоряюсь, – отвечала она, протянув ему руку. Молодой человек запечатлел пламенный поцелуй на ручке прелестной девушки.
– Итак, мы одни, – сказала она весело, отнимая свою руку.
– Боже мой, да, почти, – отвечал граф таким же тоном, – индейские вожди ушли к капелле, и это доставило нам свидание наедине.
– Наедине посреди десяти тысяч человек, – сказала донна Розарио, улыбаясь.
– Это лучше всего; каждый занимается своими делами, не думая о других, и мы можем говорить без опасения, что нам помешают.
– Да, – сказала донна Розарио задумчиво, – часто человек особенно одинок среди толпы.
– Разве сердце не обладает великой способностью уединяться, когда ему угодно, с самим собою?
– Разве иногда эта способность не делает нас несчастными?
– Может быть! – отвечал Луи со вздохом.
– Кстати, скажите мне, пожалуйста, –проговорила девушка, стараясь переменить разговор, который становился слишком серьезен, – как это случилось, что в то время, когда я видела вас в Париже, вы находились тогда, если я не ошибаюсь, в блестящем положении, а теперь я встречаю вас так далеко от вашей родины?..
– Увы! Моя история похожа на историю многих молодых людей и может уместиться в двух словах: слабохарактерность и неопытность.
– Да, это слишком справедливо; ваша история похожа на историю почти всех молодых людей и в Европе, и в Америке.
В эту минуту послышался сильный шум. Донна Розарио и граф разговаривали при входе в палатку; они стояли таким образом, что не могли видеть того, что происходило в долине.
– Что это? – спросила молодая девушка.
– Вероятно, до нас долетают отголоски торжества; угодно вам присутствовать при церемонии?
– К чему? Эти крики и этот шум меня пугают.
– Однако мне показалось, что вы просили дона Тадео...
– Это была моя прихоть, – отвечала донна Розарио, – зато она так же скоро прошла, как была задумана.
– Но намерением дона Тадео не было ли...
– Кто может знать намерения дона Тадео? – перебила донна Розарио с заглушаемым вздохом.
– Он кажется очень вас любит, – отважился заметить Луи.
– Иногда я сама так думаю. В другое же время мне кажется, что он с трудом может выносить мое присутствие; он отталкивает меня, мои ласки надоедают ему.
– Странное поведение, – заметил граф, – этот дворянин ваш родственник, конечно?
– Не знаю, – отвечала молодая девушка простодушно, – когда я вспоминаю мои детские годы, я вижу смутный образ молодой и прекрасной женщины, черные глаза которой беспрестанно улыбаются мне, а губы покрывают меня жаркими поцелуями; потом вдруг память отказывается мне служить, память совсем мне изменяет, и тогда, как ни стараюсь я проникнуть в прошлое, припоминаю только дона Тадео, заботящегося обо мне всегда и везде так, как отец заботится о дочери.
– Но, может быть, он в самом деле ваш отец? – заметил граф.
– О! Нет, нет, он мне не отец.
– Почему вы в этом уверены?
– Послушайте, как в сердцах всех молодых девушек, и в моем сердце потребность любить какое-нибудь существо, которое связывало бы меня с жизнью, сильно дает себя чувствовать... Однажды я вдруг заболела тяжкой болезнью, в продолжение которой дон Тадео целый месяц день и ночь не отходил от моего изголовья, ни на минуту не отдыхая. Когда я стала поправляться, дон Тадео, обрадовавшись, что я возвратилась к жизни, потому что он уже опасался потерять меня, улыбался мне с нежностью, целовал мои руки и лоб, словом, обнаруживал сильнейший восторг.
«О! – сказала я ему, когда в голове моей вдруг промелькнула внезапная мысль. – О! Вы мой отец! Один отец может показывать такую преданность к своему ребенку». И бросившись к нему на шею, я спрятала голову на груди его и залилась слезами. Дон Тадео встал; лицо его покрылось смертельной бледностью, черты страшно исказились; он грубо оттолкнул меня и начал ходить большими шагами по комнате.
«Ваш отец, я? – вскричал он отрывистым голосом. – Донна Розарио, вы с ума сошли! Бедное дитя, не повторяйте никогда этих слов; ваш отец умер, мать также умерла, давно, очень давно; я не отец ваш, слышите ли? Не повторяйте никогда этого слова! Я только ваш друг. Да, отец ваш, умирая, поручил вас мне, вот почему я вас воспитываю... я даже вам не родня!» Волнение дона Тадео было чрезвычайно; он говорил еще многое другое, чего я не припомню, потом вышел... Увы! С этого дня я уже ни разу не смела спрашивать его о моих родных.
Наступило молчание. Молодые люди размышляли. Простой и трогательный рассказ донны Розарио сильно взволновал графа. Наконец он заговорил трепещущим голосом:
– Позвольте мне любить вас, донна Розарио. Молодая девушка вздохнула.
– К чему нас приведет эта любовь, дон Луи? – отвечала она с горечью. – К смерти, может быть!
– О! – вскричал Луи с жаром. – Смерть была бы для меня дорогой гостьей, если бы я мог умереть за вас...
В эту минуту несколько человек ворвались в палатку с громкими криками. Движением, быстрым как мысль, граф бросился перед молодой девушкой, с пистолетом в каждой руке. Но точно будто небо хотело исполнить желание, только что им произнесенное: прежде чем Луи имел время оборониться, он упал на землю, пораженный несколькими ударами кинжала. Падая, он заметил как сквозь сон, что два человека схватили донну Розарио и убежали вместе с ней.
Тогда с неслыханными усилиями Луи приподнялся на колено, а потом успел наконец встать на ноги. Он заметил похитителей, бежавших к лошадям, которых недалеко от палатки держал за поводья индеец. Граф прицелился в бежавших злодеев, закричав слабым голосом:
– Убийцы! Убийцы!
И выстрелил. Один из похитителей упал с яростным проклятием. Истощенный сверхъестественным усилием, граф зашатался как пьяный; кровь зашумела в его ушах, зрение помутилось и он без чувств упал на землю.
ГЛАВА XXX
Протестация
Три всадника прискакали в Вальдивию с такой быстротой, что едва прошло полтора часа, как они уже проехали пространство, отделявшее их от города. Они встретили на дороге дона Панчо Бустаменте, который отправлялся на церемонию с отрядом копьеносцев и с многочисленным штабом. Мрачные Сердца проехали, не обратив на себя внимания встретившихся с ними. Дон Тадео бросил иронический взгляд на своего врага.
– Посмотрите, – сказал он с насмешливой улыбкой дону Грегорио, – Бустаменте воображает уже себя протектором; какую величественную позу он принимает!
– Э! – возразил дон Грегорио, смеясь. – Он однако ж должен знать, что между чашей и губами довольно места для несчастья.
Десять часов пробило в ту минуту, когда два чилийца и француз въезжали в Вальдивию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135