– Ба! – возразил Валентин. – Он счастлив; ведь надо же умереть когда-нибудь! Друг мой, вы слишком любопытны; мой разговор вас не касается, – прибавил он, обращаясь к индейцу, который бросился на него, и ударом ноги отбросил несчастного на десять шагов. – Возьми, Цезарь! Возьми! – закричал он своей собаке.
Цезарь загрыз упавшего окаса в одну секунду. Валентин был в восхищении, никогда не находился он на подобном празднике; он сражался как демон с чрезвычайным удовольствием.
– Боже мой, как мы хорошо сделали, что оставили Францию! – повторял он каждую минуту. – Ничто не может доставить столько удовольствия как путешествие.
Луи помирал со смеху, слыша эти слова.
– Ты кажется очень забавляешься, брат? – сказал он ему.
– Чрезвычайно, любезный друг, – отвечал Валентин.
Смелость его была так велика, отважность так непритворна и наивна, что индейцы смотрели на него с восторгом и чувствовали себя как бы наэлектризованными его примером. Цезарь, на которого господин его надел кожаную кирасу и огромный ошейник с железными остриями, внушал индейцам неописанный страх; они в ужасе бежали от него. В своем простодушном и суеверном легковерии, они воображали, что это страшное животное неуязвимо, что это злой гений, сражавшийся за их врагов.
Между тем битва становилась все ожесточеннее. Чилийцы и ароканы сражались на груде трупов. Индейцы не надеялись уже победить, но не пытались бежать; решившись пасть все, они хотели продать свою жизнь как можно дороже и дрались с ужасным отчаянием мужественных людей, которые не ждут и не требуют пощады.
Чилийская армия все более и более сосредоточивалась вокруг ароканской. Еще несколько минут и конец последней был неизбежен; никто в этом не сомневался: вопрос мог быть только о времени! Никогда, с самых отдаленных времен завоевания, не погибало в одном сражении такого множества индейцев!
Антинагюэль проливал слезы бешенства и, видя как падают вокруг него самые дорогие его товарищи, чувствовал как сердце его разрывалось от горести. Все эти люди, жертвы честолюбия их вождя, падали, не произнося ни одной жалобы, ни одного упрека. Твердый как скала среди картечи, сыпавшейся градом вокруг него, токи с нахмуренными бровями, сжатыми губами, беспрерывно взмахивал своей палицей, покрасневшей до рукоятки от пролитой им крови.
Вдруг страшная улыбка сжала тонкие губы Антинагюэля. Движением руки он позвал ульменов, еще сражавшихся, и разменялся с ними несколькими словами тихим голосом.
Сделав знак согласия на полученное ими приказание, ульмены немедленно возвратились на свои места, и несколько минут битва продолжалась с прежним бешенством.
Вдруг масса в полторы тысячи индейцев ринулась с невыразимым бешенством на эскадрон, в центре которого сражался дон Тадео, и окружил его со всех сторон. Эта смелая атака привела чилийцев в замешательство. Ароканы сражались с удвоенным ожесточением и все более и более теснили этот слабый эскадрон, состоявший только из пятидесяти человек.
– Мы окружены! – заревел Валентин. – Поскорее выберемся, а то эти воплощенные демоны изрубят нас всех до одного.
Он бросился, очертя голову, в середину сражающихся. Все последовали за ним. После горячей схватки, продолжавшейся три или четыре минуты, чилийцы очутились здравы и невредимы вне гибельного круга, в котором враги хотели их заключить.
– Гм! – сказал Валентин. – Жаркое было дело! Но слава Богу, наконец мы выбрались!
– Да, – отвечал граф, – чуть-чуть было мы не попались! Но где же дон Тадео?
– Это правда! – заметил Валентин, окидывая взором окружавших его. – О! Я теперь понимаю все! – прибавил он с гневом, ударив себя по лбу. – Скорее! Скорее! Поспешим на помощь к дону Тадео!
Молодые люди стали во главе сопровождавших их кавалеристов и с бешенством бросились на индейцев. Они скоро приметили того, кого искали. Дон Тадео, поддерживаемый только четырьмя или пятью человеками, бился как безумный среди толпы окружавших его врагов.
– Держитесь! Держитесь! – кричал Валентин.
– Мы здесь! Мужайтесь, мы здесь! – повторял граф.
Голоса их достигли до дона Тадео; он улыбнулся им и отвечал с грустью:
– Благодарю вас, но все бесполезно; я погиб!
– Черт побери! – сказал Валентин, с бешенством кусая усы. – Я спасу его или погибну с ним вместе.
Он удвоил усилия. Напрасно воины окасские хотели воспрепятствовать ему подвигаться; каждый удар его сабли убивал человека. Наконец горячность французов превозмогла мужество индейцев; они пробились в круг, но дон Тадео исчез...
Луи и Валентин в сопровождении всадников, которых вдохновляло их мужество, осмотрели все ряды окасов, но все было бесполезно. Вдруг индейская армия, признав, без сомнения, невозможность продолжать борьбу с превосходными силами, которые грозили уничтожить ее, рассеялась. Бегство было полное. Чилийская кавалерия, пустившись в погоню за беглецами, преследовала их на расстоянии двух миль и рубила без жалости. Только отряд из пятисот всадников, по-видимому составленный из избранных воинов, во главе которых находился Антинапоэль, отступал в массе, отражая по временам нападения тех, которые преследовали их слишком близко.
Этот отряд удалялся так быстро, что его никак нельзя было догнать, и скоро исчез за изгибами высоких пригорков, которые оканчивают долину Кондорканки и служат контрфорсом Кордильерам.
Победа чилийцев была блистательна, и вероятно ароканам долго не могла прийти мысль возобновить борьбу; они получили урок, который должен был принести им пользу и оставить между ними продолжительное воспоминание. Из десяти тысяч воинов, вступивших в сражение, индейцы оставили семь тысяч на поле битвы; кроме того, значительное число их пало во время бегства. Бустаменте, главный виновник этой войны, был убит. Тело его было найдено с воткнутым в грудь кинжалом, который нанес ему смерть. И странная случайность, на рукоятке этого кинжала находился отличительный знак Мрачных Сердец!
Это сражение достославно окончило одним ударом междоусобную войну! Результаты, полученные победителями, были огромны. К несчастью, эти результаты уменьшились несчастьем чрезвычайно важным, исчезновением, а может быть и смертью дона Тадео, единственного человека, энергия и строгость правил которого могли спасти страну.
Армия чилийская посреди своего торжества была погружена в горесть. Дон Грегорио Перальта с отчаянием ломал себе руки. Потеря человека, которому он был предан телом и душой, сводила его с ума! Он ничего не хотел слышать. Фуэнтес был принужден принять начальство над войском. Пятьсот ароканских воинов, по большей части раненых, попались в руки победителей. Дон Грегорио Перальта приказал расстрелять их. Напрасно старались отговорить его от этого жестокого приговора, который мог иметь в будущем чрезвычайно пагубные последствия.
– Нет, – отвечал дон Грегорио сурово, – человек, которого все мы обожаем, должен быть отомщен!
И он хладнокровно приказал расстрелять несчастных.
Армия раскинула лагерь на поле битвы.
Валентин и друг его в сопровождении дона Грегорио целую ночь пробегали огромное поле битвы, на которое коршуны уже опустились с отвратительными криками радости. Эти трое человек имели мужество приподнимать груды трупов. Однако ж поиски их были безуспешны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135