Муравьев и Ростовцев были привлечены Императором к подготовительным работам по
освобождению крестьян и проделали большую работу в этом направлении.
Ряд осужденных декабристов со временем тоже поняли, что восстание было
ошибочным шагом.
Участник восстания декабристов А. П. Беляев в своих "Воспоминаниях о
пережитом и перечувствованном" оценивают восстание декабристов, как событие,
принесшее страшный вред России ("Русская Старина").
Когда на престол, после смерти Николая I вступил Александр Второй, то он
простил декабристов.
"...Летом 1856 года все тянулись в Москву, — ожидали коронации. Вернулся
Михаил Сергеевич из заграничной поездки. Муравьев разрешил ему остаться в Москве
посмотреть на торжества. Царило восторженное настроение. Севастопольские раны,
наскоро залеченные Парижским трактатом, уже не болели. Очи всех с упованием
взирали на Кремль, а практические заботы вращались вокруг приготовлений к
праздникам. Настал и ожидаемый день, когда должно было раздаться царское слово о
судьбе сибирских изгнанников.
Утром в день коронации, еще никто ничего не знал: по крайний мере дети
Сергея Григорьевича ничего не знали. В ответ на все расспросы видели лишь
поднятые плечи и разведённые руки. Елена Сергеевна с Михаилом Сергеевичем сидели
в местах для публики на Кремлевской площади: они видели счастливые лица людей,
друг друга поздравлявших, между прочим, молодого Александра Егоровича Тимашева,
впоследствии министра внутренних дел, который с крыльца издали показывал дамам,
сидящим на трибунах, свои только что полученные флигель-адъютантские
аксельбанты, но об отце своем они ничего не знали. Так прошел весь день.
Когда в своей квартире на Спиридоновке они сидели за обедом, раздается
звонок. Курьер из Кремля. На имя Михаила Сергеевича Волконского повестка явиться
к шефу жандармов, князю Долгорукому. Кратковременная всеобщая суматоха. Отец
спешит в Кремль. Он вошел в приемную, пошли доложить. Выходит князь Долгорукий с
пакетом в руке: "Государь Император узнав, что вы находитесь в Москве, повелел
мне передать вам манифест о помиловании декабристов, с тем, чтобы вы его везли
вашему отцу и его товарищам". Можете себе представить, что это известие
произвело дома, на Спиридоновке. В тот же вечер, отец выехал... Москва горела
огнями, гремела кликами, когда по той самой дороге, по которой двадцать девять
лет тому назад Мария Николаевна в кибитке ехала, держа путь на Нерчинск — в
тарантасе выезжал Михаил Сергеевич, увозя с собой манифест о помиловании..."
"...На придворном балу в Кремлевских залах новый Император обходил
гостей, когда вдруг остановился. Он нагнулся к сопровождавшему его, спросил
что-то и направился в толпу. Толпа по пути его расступалась. Государь проходил
как бы коридором, который удлинялся по мере его продвижения. Наконец он
остановился: перед ним стояла красавица в белом кисейном платье с бархатными
анютиными глазками на белом платье и в черных волосах.
"Я счастлив, сказал Александр Второй, что могу возвратить вашего отца из
ссылки и рад был послать за ним вашего брата". Вся в слезах Елена Сергеевна
погрузилась в глубокий реверанс..." (29)
Декабристы-идеалисты, типа князя Волконского, получив амнистию и не
подумали примкнуть к революционной молодежи, которая этого ожидала. Это не мой
вымысел, вымысел человека, который избрал своим духовным учителем не
декабристов, а Пушкина, который является блестящим представителем русского
либерального консерватизма. К такому же точно выводу пришла и лучшая часть
декабристов, которые дожили до эпохи Великих реформ.
Князь С. Волконский сообщает на этот счет следующие любопытные данные:
"...Отец ваш, — пишет княгиня Мария Николаевна в последних строках своих
"Записок", — как вы знаете, по возвращении на родину был принят радушно, а
некоторыми — даже восторженно". Чтобы оценить характер этого радушия и этой
восторженности надо припомнить внутренне политический момент, в который
вернулись декабристы. Будущие реформы Александра II уже носились в воздухе; еще
не было ничего официального, но падение крепостного права и гласное
судопроизводство обсуждались везде. Вернувшись из ссылки, декабристы попали в
тот же круг мыслей и чувств, за который поплатились и в котором прожили там в
Сибири в течение тридцати лет; но то, что в их время было тайно, то теперь стало
явно. Просидев в подполье и выйдя на свет, они оказались на уровне лучшего, что
было в тогдашней общественной мысли не только широких кругов, но и кругов
официальных. Был, конечно, и в них известный, как теперь выражаются, сдвиг. За
тридцать лет произошел осадок, уравновесились в характерах отношения между
увлечением и рассудком. Не хочу этим сказать, что они от чего бы то ни было
отказались. В своих "Записках", писаниях на семьдесят восьмом году жизни, Сергей
Григорьевич говорит: "Мои убеждения привели меня в Верховный Уголовный Суд, на
каторгу, к тридцатилетнему изгнанию, и те мне менее ни от одного слова своего и
сейчас не откажусь". Эти слова, из цензурных соображений должны были быть
выпущены при издании "Записок", но один экземпляр был напечатан без пропуска;
этот редчайший экземпляр отец мой подарил мне; он остался в моем уездном городе
среди вещей, объявленных народной собственностью... Нет, они не отказывались, но
они увидели, что, в то время как их насилие потерпело неудачу, стремления их
осуществляются естественным путем. Не мудрено радушие, понятна восторженность, с
которыми они были встречены; они были страдальцами за то самое, чем сейчас
горели все. Прогрессивное движение в представителях власти с одной стороны и
утешение бури и натиска в них самих с другой, сблизили два когда-то враждебных
полюса, заставили их сойтись на середине".
Декабристы не пришли ни к левому революционному крылу западников, ни даже
к умеренному правому крылу своих почитателей, которые по-прежнему видели в
декабристах непримиримых врагов самодержавия.
"...Больше всего оказался им сродни, как это ни странно, — пишет С.
Волконский, — может показаться на первый взгляд, — кружок славянофилов. В домах
Самариных, Хомяковых и Аксаковых, вот где Сергей Григорьевич чувствовал себя
духовно дома. Для этого сближения, кроме тех причин, которые ясны из
предшествующего, т.е. причин политически-исторического характера, были и причины
психологического свойства, роднившие декабристов с славянофилами. Прежде всего,
те и другие горели любовью к родине, любовью, равной которой в наши дни уже не
найти, — любовью такой сильной, что в ней перегорали различия убеждений.
Декабристы и по воспитанию, и по стремлениям, и по вкусам своим, были, конечно,
западники, и если они сошлись с людьми, пустившими в оборот выражение "гнилой
запад", то потому, что встретились с ними в любви к родине, в ней слились".

* * *
Немало декабристов дожило до того мгновения, когда крепостное право пало
по мановению Царя.
Дожил до этого радостного дня и декабрист князь Сергей Волконский.
"...В Париже застал Сергея Григорьевича день 19-го февраля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23