Я тотчас поднялась. Когда имеешь предчувствие, очень важно правильно рассчитать время. Вообще предчувствие – это нечто в высшей степени надежное, но вместе с тем и зыбкое. Если вы подавили его слабый импульс, не пытайтесь следовать ему задним числом. Оно уже не сработает. Но если вы сразу последуете ему, вы почувствуете ритм: «Иди чуть быстрее. Не так быстро. Ровнее».
Крис с такой уверенностью шел в неведомое, точно у него была карта и на ней отмечен пункт его назначения. Я следовала за ним по острому, как лезвие, гребню горы – по камням, поросшим черным лишайником, в рыжевато-бурых ссадинах там, где их коснулось недавно копыто оленя. Ничто не отравляло мне того чистого удовольствия, какое доставляет ходьба налегке, разве что острые камни, кромсавшие башмаки. Ведь в этих башмаках я должна пройти через весь хребет Брукса, других у меня нет! Понятно, мне не улыбалась перспектива через несколько недель очутиться на подметках, примотанных веревками к ступням!
Крис задержался перед едва заметными, петляющими оленьими следами, которые вели вниз по склону гряды, затем, словно по какому-то побуждению, пошел по ним. Они привели нас в маленькую долину, самую симпатичную из всех, какие мы до этого видели в Арктике, – травянистую, ровную, совсем как пастбища у нас на родине, если б только не желтый, похожий на губку, мох под зеленеющей травой. Через вход в долину улепетывал испуганный волк; он бежал до того быстро, что его едва можно было различить.
Пройдя эту чудесную лужайку, мы поднялись на другую горную гряду и застыли в изумлении. Кроме как в этот день, нам не довелось больше бывать в этом месте, но оно навсегда останется в нашей памяти. Мы назвали его Волчьей тропой. Это был острый, как нож, гребень, вдоль которого бежала тропа, протоптанная не ногой человека, ибо здесь вообще не было таких троп, а волчьими лапами и копытами оленей. Местами тропу причудливо подпирали двухфутовые каменные плиты. По обеим ее сторонам лежали белые обглоданные кости оленей вперемежку с волчьим пометом.
Когда олени ходят этой тропой? – Интересно, каково тут при ветре и сорока градусах ниже нуля? – вслух подумал Крис.
Далеко вокруг простирался полярный ландшафт, не похожий ни на что когда-либо виденное нами. Конические вершины, горные гребни, округло выступающие обнажения горных пород темными массами поднимались из лежащей внизу рыжевато-бурой тундры. Все гладкое, все округлое. «Мягкая! – с удивлением подумала я. – Вот подходящее слово для Арктики». Но мягкость эта была обманчивой, то была лишь личина опасности: никогда не надо забывать о полярной зиме!
Но мы упустили время и теперь резво рысили по Волчьей тропе. Нас накрывал дождь. Когда мы достигли северного конца гряды, нам преградило путь узкое глубокое ущелье, за которым начиналась другая гряда, пониже, а край набухшей дождем тучи все еще нависал над нами. Впереди, милях в двадцати, над залитой солнцем землей спокойно стояли кучевые облака, выстланные понизу лазурью.
– Вот они! – спокойно сказал Крис. – Ради них – то я и спешил сюда. Но мы опоздали, для цветной съемки слишком темно.
Освещенность упала настолько, что снимать можно было только при полностью открытой диафрагме. Мы наблюдали, но фотографировать Крис не стал.
Внизу под нами, в сумрачном свете, передвигались два стада оленей голов по сто каждое. Одно из них уже поднималось на гряду, с которой мы недавно спустились (ту, что за лужайкой), разбиваясь на вереницы между темными обнажениями скальных пород. Другое как раз вступало на следы, только что проложенные первым. Следы эти кружевным узором разбегались по неимоверной круче гряды пониже, лежавшей перед нами.
– Приди мы на десять минут раньше, мы бы еще застали первое стадо на тех тропах, да и солнца было бы достаточно, – спокойно произнес Крис.
Меня грызло раскаяние. Но вот Крис заговорил вновь, и в его голосе звучала радость. Я оглянулась на него. Радость была неподдельной.
– Какие они красивые, – сказал он. – Удивительные жи вотные!
Он отбросил досаду, как гнилой орех, и тянулся к хорошему настроению, словно к вкусному фрукту.
В воздухе пахло дождем, павшим на сухую землю. Мы залезли в наши старые легкие, доходившие до колен малицы – нам очень полюбилась эта удобная одежда – и, как в палатках, пересидели дождь на каменных плитах.
Крис глядел – глядел на эти плиты, потом взял камень, другой и, используя их как молот и долото, нарубил каменных досок в четыре фута длиной.
– Вот был бы у нас лагерь, если б эти плиты были по ближе!
Разогретый солнцем разнолепестник, белым крапом обсыпавший голые скалы, источал медвяно – сладкий клеверный аромат. Мы заспешили домой. Несколько часов спустя, уже подходя к лагерю, мы неожиданно пережили один из тех моментов, когда природа проявляется в ее диком, «лично – безличном» аспекте.
Мы торопливо шли по горной гряде, уходя от очередного ливня. Солнце, низко висевшее над черными горами впереди, светило нам прямо в лицо. Мы оглянулись назад – успеем ли добежать до лагеря, не надевая малиц, – да так и застыли на месте. За нами, прямо-таки отдавливая нам пятки одной своей широкой, мягкой, ярко светящейся ногой, стояла радуга! Она была особенно сочна, как и все радуги в горах, видимые на темном фоне, и низкой дугой перекрывала бездну сбоку от нас. Сквозь разноцветную арку смутно виднелось мрачное грозовое небо и еще более мрачные пики гор.
Мы добежали до лагеря. Крис нырнул в палатку в тот самый момент, когда хлынул дождь. Я накинула малицу. Вода лилась с нее ручьями, пока я хватала продовольствие, примус и подавала их Крису. С мокрым лицом, смеясь, я наконец присоединилась к нему. Показать грозе язык и согреть себе постель, пока Великие стихии беснуются вокруг, – вот удовольствие, равного которому нет на свете.
Крис скатал пуховый спальный мешок и приткнул его к стенке палатки. В пятигаллоновой жестянке, укрытый от ветра, гудел примус, на нем стояла банка лимской фасоли, которую я открыла утром за завтраком. Лимская фасоль – моя любимая пища во время таких переходов: она сытна и избавляет от угрызений совести за то, что чрезмерно опустошаешь свои скудные продовольственные запасы. Еще у нас были хрустящие дольки засушенного в сыром виде лука, а на сладкое чай и грецкие орехи. Ужин вышел на славу.
После еды Крис откинулся на скатанный спальный мешок и на полном серьезе понес чепуху.
– Будь у меня пятилетний стаж, я бы запросто управлялся с оленями. Я и так уже с ними управляюсь, беда только, я вынужден ходить вдвое больше их, потому что мне нужно возвращаться в лагерь есть и спать!
На мой взгляд, в таких рассуждениях есть нечто от «шалостей с космосом». Не простое хвастовство, а его особая, выросшая в диких местах разновидность. Должно быть, в таком духе частенько бахвалились жители гор нашего старого Запада, Вы устаете от своей неприметности и тяжелой работы.
Вы жаждете ощущения силы, как глотка воды. Вы впадаете в какое-то упоение собственным благополучием и дикой силой, окружающей вас, – великой силой необжитых пространств, и пускаетесь в «шалости с космосом», дерзко возомнив, будто подчинили себе то, что подчинить нельзя. Вы бросаете вызов Великим стихиям, даже не облекая его в слова.
Напряженным и серым стал воздух над горной грядой, все ближе подступает гроза, идущая по равнинам внизу, а вы беретесь за руки, смеясь выскакиваете из укрытия в скале и бежите от нее, пока не станет страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Крис с такой уверенностью шел в неведомое, точно у него была карта и на ней отмечен пункт его назначения. Я следовала за ним по острому, как лезвие, гребню горы – по камням, поросшим черным лишайником, в рыжевато-бурых ссадинах там, где их коснулось недавно копыто оленя. Ничто не отравляло мне того чистого удовольствия, какое доставляет ходьба налегке, разве что острые камни, кромсавшие башмаки. Ведь в этих башмаках я должна пройти через весь хребет Брукса, других у меня нет! Понятно, мне не улыбалась перспектива через несколько недель очутиться на подметках, примотанных веревками к ступням!
Крис задержался перед едва заметными, петляющими оленьими следами, которые вели вниз по склону гряды, затем, словно по какому-то побуждению, пошел по ним. Они привели нас в маленькую долину, самую симпатичную из всех, какие мы до этого видели в Арктике, – травянистую, ровную, совсем как пастбища у нас на родине, если б только не желтый, похожий на губку, мох под зеленеющей травой. Через вход в долину улепетывал испуганный волк; он бежал до того быстро, что его едва можно было различить.
Пройдя эту чудесную лужайку, мы поднялись на другую горную гряду и застыли в изумлении. Кроме как в этот день, нам не довелось больше бывать в этом месте, но оно навсегда останется в нашей памяти. Мы назвали его Волчьей тропой. Это был острый, как нож, гребень, вдоль которого бежала тропа, протоптанная не ногой человека, ибо здесь вообще не было таких троп, а волчьими лапами и копытами оленей. Местами тропу причудливо подпирали двухфутовые каменные плиты. По обеим ее сторонам лежали белые обглоданные кости оленей вперемежку с волчьим пометом.
Когда олени ходят этой тропой? – Интересно, каково тут при ветре и сорока градусах ниже нуля? – вслух подумал Крис.
Далеко вокруг простирался полярный ландшафт, не похожий ни на что когда-либо виденное нами. Конические вершины, горные гребни, округло выступающие обнажения горных пород темными массами поднимались из лежащей внизу рыжевато-бурой тундры. Все гладкое, все округлое. «Мягкая! – с удивлением подумала я. – Вот подходящее слово для Арктики». Но мягкость эта была обманчивой, то была лишь личина опасности: никогда не надо забывать о полярной зиме!
Но мы упустили время и теперь резво рысили по Волчьей тропе. Нас накрывал дождь. Когда мы достигли северного конца гряды, нам преградило путь узкое глубокое ущелье, за которым начиналась другая гряда, пониже, а край набухшей дождем тучи все еще нависал над нами. Впереди, милях в двадцати, над залитой солнцем землей спокойно стояли кучевые облака, выстланные понизу лазурью.
– Вот они! – спокойно сказал Крис. – Ради них – то я и спешил сюда. Но мы опоздали, для цветной съемки слишком темно.
Освещенность упала настолько, что снимать можно было только при полностью открытой диафрагме. Мы наблюдали, но фотографировать Крис не стал.
Внизу под нами, в сумрачном свете, передвигались два стада оленей голов по сто каждое. Одно из них уже поднималось на гряду, с которой мы недавно спустились (ту, что за лужайкой), разбиваясь на вереницы между темными обнажениями скальных пород. Другое как раз вступало на следы, только что проложенные первым. Следы эти кружевным узором разбегались по неимоверной круче гряды пониже, лежавшей перед нами.
– Приди мы на десять минут раньше, мы бы еще застали первое стадо на тех тропах, да и солнца было бы достаточно, – спокойно произнес Крис.
Меня грызло раскаяние. Но вот Крис заговорил вновь, и в его голосе звучала радость. Я оглянулась на него. Радость была неподдельной.
– Какие они красивые, – сказал он. – Удивительные жи вотные!
Он отбросил досаду, как гнилой орех, и тянулся к хорошему настроению, словно к вкусному фрукту.
В воздухе пахло дождем, павшим на сухую землю. Мы залезли в наши старые легкие, доходившие до колен малицы – нам очень полюбилась эта удобная одежда – и, как в палатках, пересидели дождь на каменных плитах.
Крис глядел – глядел на эти плиты, потом взял камень, другой и, используя их как молот и долото, нарубил каменных досок в четыре фута длиной.
– Вот был бы у нас лагерь, если б эти плиты были по ближе!
Разогретый солнцем разнолепестник, белым крапом обсыпавший голые скалы, источал медвяно – сладкий клеверный аромат. Мы заспешили домой. Несколько часов спустя, уже подходя к лагерю, мы неожиданно пережили один из тех моментов, когда природа проявляется в ее диком, «лично – безличном» аспекте.
Мы торопливо шли по горной гряде, уходя от очередного ливня. Солнце, низко висевшее над черными горами впереди, светило нам прямо в лицо. Мы оглянулись назад – успеем ли добежать до лагеря, не надевая малиц, – да так и застыли на месте. За нами, прямо-таки отдавливая нам пятки одной своей широкой, мягкой, ярко светящейся ногой, стояла радуга! Она была особенно сочна, как и все радуги в горах, видимые на темном фоне, и низкой дугой перекрывала бездну сбоку от нас. Сквозь разноцветную арку смутно виднелось мрачное грозовое небо и еще более мрачные пики гор.
Мы добежали до лагеря. Крис нырнул в палатку в тот самый момент, когда хлынул дождь. Я накинула малицу. Вода лилась с нее ручьями, пока я хватала продовольствие, примус и подавала их Крису. С мокрым лицом, смеясь, я наконец присоединилась к нему. Показать грозе язык и согреть себе постель, пока Великие стихии беснуются вокруг, – вот удовольствие, равного которому нет на свете.
Крис скатал пуховый спальный мешок и приткнул его к стенке палатки. В пятигаллоновой жестянке, укрытый от ветра, гудел примус, на нем стояла банка лимской фасоли, которую я открыла утром за завтраком. Лимская фасоль – моя любимая пища во время таких переходов: она сытна и избавляет от угрызений совести за то, что чрезмерно опустошаешь свои скудные продовольственные запасы. Еще у нас были хрустящие дольки засушенного в сыром виде лука, а на сладкое чай и грецкие орехи. Ужин вышел на славу.
После еды Крис откинулся на скатанный спальный мешок и на полном серьезе понес чепуху.
– Будь у меня пятилетний стаж, я бы запросто управлялся с оленями. Я и так уже с ними управляюсь, беда только, я вынужден ходить вдвое больше их, потому что мне нужно возвращаться в лагерь есть и спать!
На мой взгляд, в таких рассуждениях есть нечто от «шалостей с космосом». Не простое хвастовство, а его особая, выросшая в диких местах разновидность. Должно быть, в таком духе частенько бахвалились жители гор нашего старого Запада, Вы устаете от своей неприметности и тяжелой работы.
Вы жаждете ощущения силы, как глотка воды. Вы впадаете в какое-то упоение собственным благополучием и дикой силой, окружающей вас, – великой силой необжитых пространств, и пускаетесь в «шалости с космосом», дерзко возомнив, будто подчинили себе то, что подчинить нельзя. Вы бросаете вызов Великим стихиям, даже не облекая его в слова.
Напряженным и серым стал воздух над горной грядой, все ближе подступает гроза, идущая по равнинам внизу, а вы беретесь за руки, смеясь выскакиваете из укрытия в скале и бежите от нее, пока не станет страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85