Так обычно летчики поступали на малой высоте, желая кого-либо поприветствовать. Невольно посмотрев на крылья, которыми так интенсивно «помахивал» пилот, я увидел, что элероны, которые служат для управления креном, зажаты струбцинами. Эти струбцины положено крепить на элеронах и рулях после посадки для защиты от разбалтывания ветром. Наш пилот, видимо, в спешке перед взлетом забыл снять струбцины и взлетел с зажатыми элеронами. Я решил молчать до посадки и не волновать Ветошкина, благо весь полет занимал десять-двенадцать минут. Пилот сделал дальний заход на посадочную площадку у нашего спецпоезда против ветра, и мы благополучно приземлились. Когда мы выбрались из тесной кабинки, я показал Ветошкину на струбцины, имевшие отнюдь не авиационную внешность, и поздравил его с благополучным приземлением, сказав, что мы могли оказаться по этой причине и в госпитале. Сергей Иванович вознамерился сделать замечание летчику, но тот, когда мы ему показали на элероны, только заулыбался и сказал: «Ерунда, и не так летали».
После этого Ветошкин попросил, чтобы я зашел к нему в купе для откровенного разговора за стаканом крепкого чая. А после «продувки» на старте, после еще одной неудачной попытки подготовки А-4 это было очень соблазнительно.
За чаем в теплом купе он прямо спросил:
- Борис Евсеевич, вы начинали всю эту деятельность в Германии, организовывали работу немцев, знаете, на что они способны, лучше меня. Вот теперь, уже у нас, они проектируют новую ракету, кстати с вашей помощью. Как вы себе мыслите дальнейший ход этих работ? На НТС мы с вами их выслушали, было немало критики, это все полезно и интересно. Но главный вопрос, который мне не дает покоя и по которому меня терзал Дмитрий Федорович: что делать с проектом этой ракеты? Ведь немцы своими силами на острове ее не создадут.
Вопрос был непростой. Я в последнее время, особенно после встречи с немцами на НТС в сентябре, «прокручивал» всевозможные альтернативы дальнейшего процесса объединения работ с целью использования творческого потенциала вывезенных из Германии специалистов. Не только служебный, но и моральный груз ответственности за их судьбу не давал мне покоя. Тем не менее сколько-нибудь реальной перспективы эффективной работы немецкого коллектива над предложенным ими проектом я не видел. По политическим и режимным соображениям создать смешанный советско-немецкий коллектив в НИИ-88, как это было в Германии, нам никто не разрешит. Но даже если бы разрешили, чей проект будет там разрабатываться и кто будет главным конструктором? О том, чтобы Королев работал под Греттрупом, не может быть и речи. А если Греттрупу под Королевым? Это тоже нереально, потому что Королев сразу заявит: «Зачем? Мы сами справимся». Значит, надо создать параллельное КБ и вести параллельные работы. Но это не под силу ни нашему институту, ни нашим смежникам. Тем более, что Рязанский и Пилюгин не будут реализовывать новые идеи, заложенные в проект Г-1, не потому, что это предложили немцы, а потому, что также желают сами быть авторами своих разработок, своих систем. И Рязанский, и Пилюгин, с которыми я в очень хороших отношениях, смотрят на А-4 и ее отечественное воспроизведение в виде Р-1, как на школу, прежде всего для технологии, для производства, для становления отечественной промышленности систем управления. А дальше мечтают делать свои системы. Здесь у них с Королевым общая позиция. Значит, надо использовать опыт немцев и те идеи, которые они высказали в нашей дальнейшей работе, а их, если не будет соответствующих решений с самого верха, постепенно отпускать домой. Примерно такие мысли я высказал Ветошкину.
Он со мной на словах согласился. Но, сославшись на мнение Устинова, сказал, что наличие активного творческого коллектива немецких специалистов должно служить стимулом для нашей работы. «Ведь еще не ясно, какие именно ракеты нам потребуются. Воевать ракетами А-4 нам не с кем. И даже если мы увеличим дальность вдвое, все равно кому это нужно на войне? Но делать обязательно будем. Иначе не будет промышленности. А без заводов нам никакая наука не поможет».
Я ушел от Ветошкина, поблагодарив за чай, сахар, печенье и откровенный разговор.
Перебравшись в свое двухместное купе, я разбудил Виктора Ивановича Кузнецова, будущего дважды Героя Социалистического
Труда и академика, бюст которого ныне установлен вблизи его института на Авиамоторной улице.
За вполне «допустимыми» порциями «голубого Дуная» -так мы называли подкрашенный марганцовкой 70 %-ный спирт, которым заправляли ракеты, я рассказал Виктору о разговоре с Ветошкиным и спросил его мнение. Вскоре к нам постучался и вошел приехавший со стартовой площадки сильно уставший Воскресенский.
Беседа продолжалась «на троих». Воскресенский высказал действительно пророческие мысли: «Сергей (так он называл Королева) хочет быть единовластным хозяином проблемы. Я его изучил лучше вас. И он с этой задачей справится. Для него немцы уже сделали свое дело, и ему они больше не нужны. А начальство боится Королева, им нужен противовес, поэтому до поры до времени мы будем делать вид, что немецким проектом интересуемся. Что бы умного они не предложили, все равно Сергей, Михаил и Николай будут делать по-своему. А потому не надо зря терять время, завтра рано вставать, обещают погоду, давайте спать».
Когда мы после пусков А-4 в конце 1947 года возвратились в Подлипки, на эту же тему у меня были снова разговоры с Победоносцевым.
Зимой 1948 года, не помню, в январе или феврале, я с группой сотрудников, в которую входил мой заместитель по радиотехнике Дмитрий Сергеев, отправился на остров «для проверки хода реализации решения НТС» - такое было напутствие от директора Гонора. В таких служебных путешествиях иногда ближе сходишься с людьми, чем во время повседневной служебной суеты. Мне был очень симпатичен и «близок по духу» Сергеев - талантливый радиоинженер, заряженный всегда массой новых идей. Предложения по радиоуправлению Г-1, в которые были заложены новые принципы, существенно отличные от того, что делалось в Пенемюнде, его очень увлекли, но он многое переработал, и трудно было определить, что собственно сделано без его подсказки или непосредственного участия.
В упомянутом путешествии на остров были неизбежными встреча и нелегкий разговор с Греттрупом. В Бляйхероде я был для него «царь, бог и воинский начальник». С момента погрузки в вагон для отбытия в Союз он понял, что моя власть кончилась, и общение при наших встречах в Подлипках и на Селигере обычно проходило довольно сухо и формально.
Но на этот раз Греттруп очень обрадовался моему приезду и заявил, что, хочу я того или нет, он должен сказать мне много неприятных вещей. Смысл довольно длинной речи, которую он на меня обрушил, заключался в том, что, несмотря на благоприятное решение НТС по его проекту, ни одно пожелание, записанное в перечне этого документа, не может быть выполнено.
Ни на острове, ни в Подлипках в самом НИИ-88, ни в Химках у Глушко не начаты и даже не запланированы те экспериментальные работы, в отсутствии которых их так упрекали. Они продолжают в своем маленьком замкнутом коллективе, оторванные и искусственно отгороженные от советской науки и советских ОКБ, работать над проектом, который снова будет подвергнут критике за то, что ни одно из принципиально новых предложений не прошло экспериментальной проверки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133