Он надеялся, что Уинстон Черчилль ошибся, утверждая, что несчастья преследуют нации, переименовывающие свои города.
Впрочем, столица Ксанаду носила имя очень достойного человека. Нескончаемые войны приносили в эту звездную систему ожесточенные сражения. Любая другая планета сморщилась бы и рассыпалась в прах, как лист в огне, под воздействием волн смертоносной энергии этих схваток. А благодаря Эндрю Прескотту обитатели Ксанаду в один прекрасный день проснулись и обнаружили, что могут спокойно жить и рожать детей.
«Не могут, а могли!» – с горечью подумал Тревейн. Теперь над ними снова нависла угроза, и источником ее были мятежные корабли ВКФ Земной Федерации, который несколько столетий защищал все человечество от страшной смерти. Защищал так, как неделю назад Сергей Ортега защищал Ксанаду…
Обычно бесстрастное лицо Тревейна напряглось, когда он вновь живо представил себе ужасный ядерный гриб. Лишь множество неотложных дел заставило его продолжать работу после страшных известий о мятеже и гибели жены и дочерей. А теперь еще Колин… Сознание Тревейна пыталось умчаться куда-нибудь подальше от мыслей о сыне, как трепещущий раненый конь. После сражения Тревейн заполнил все свое свободное время безумной чередой дел, зачастую высосанных из пальца. Вот и сейчас он решил, что ему необходимо нанести визит дочери Сергея Ортеги и выразить ей свои соболезнования. Этим визитом он хотел заполнить время до деловых встреч и работы с бумагами, которые ожидали его вечером. Кроме того, вряд ли ему предстояло попусту потратить это время. Ведь дочь Ортеги пользовалась большим весом в политических кругах.
Стоило ему свернуть на улицу, где жила Мириам Ортега, как порыв ветра чуть не унес его фуражку, и Тревейн невольно выругался. Потом ветер стих, адмирал поправил головной убор и осмотрелся по сторонам.
Улица огибала широкое устье реки Альф, спускаясь к набережной и гавани, где гуляли голубые волны с белыми гребешками. Это был один из самых старых жилых районов Прескотт-Сити, и здесь стояли небольшие, но добротно построенные дома в основном из камня и дерева, какими обычно и бывают дома первых поселенцев. Небоскребы и дома, отлитые из керамического бетона, появляются позднее вместе с погоней за каждым квадратным метром земли, вынося смертный приговор раскидистым вековым деревьям, окружающим старые постройки. Архитектура смутно напоминала подражание стилю эпохи Тюдоров, но у Тревейна возникли подозрения, что этот стиль – местный: уж больно он подходил к используемым материалам и гармонировал с природой.
Адмирал наполнил легкие соленым морским воздухом и подумал, что не зря решил прогуляться пешком. Омертвление органов чувств всегда грозит тем, кто бесконечно бороздит космос, и Тревейн подумал, что, пожалуй, и он вот-вот станет его жертвой. При постоянном обитании в искусственной среде мозг начинает копаться в глубине самого себя. Праматерь-Земля была далеко отсюда, но на Ксанаду он мог вступить в контакт с почвой мира, освоенного такими же людьми, как и он сам.
Поблизости играли какие-то ребятишки, при виде которых его глаза застила холодная пелена, подобная низким облакам, периодически закрывавшим теплую звезду Зефрейн-А. Один из малышей посмотрел на него и улыбнулся. Тревейн поспешил своей дорогой.
Дом Мириам Ортеги стоял неподалеку от набережной. Тревейн прошел сквозь старомодную калитку в низкой каменной стене, обратив внимание на белый соляной налет на камнях, обращенных в сторону моря. Он поднялся по ступенькам и позвонил в дверной звонок. Дверь распахнулась.
Появившейся на пороге женщине было лет тридцать пять – сорок. Она была среднего роста, довольно крепкого телосложения, с густыми черными волосами, строго зачесанными назад. Эта прическа подчеркивала ее широкие скулы, напомнившие Тревейну лицо Сергея. В остальном же черты лица его дочери, и в частности ее нос с горбинкой, судя по всему, были унаследованы от покойной жены. Руфь Ортега была родом из Нового Синая, и ее гены наложили изрядный отпечаток на черты лица дочери. Тревейн подумал, что Мириам Ортега отнюдь не красавица.
– Госпожа Ортега?
– Да. А вы, должно быть, адмирал Тревейн. Мне сегодня звонил ваш адъютант. Прошу вас, заходите! – Ее голос был хрипловатым, но твердым. Он не дрожал, хотя лицо женщины было грустным.
Она проводила его через небольшую прихожую в гостиную с выходящими на улицу большими окнами в частом переплете. Комната блистала чистотой, но нисколько не походила на холодный зал для официальных приемов. Вдоль стен стояли старомодные книжные полки, а у окна – мольберт с кистями и красками. К стене был придвинут письменный стол с компьютером и полками для дисков.
– Вы занимаетесь живописью, госпожа Ортега?
– Изредка. Это просто мое хобби. Боюсь, у меня нет особого таланта.
Они присели, и Мириам Ортега закурила.
– Летом я брошу… Курить, а не писать! Но мои дурные привычки, пожалуй, помогают мне пережить происшедшее.
Тревейн почувствовал себя неудобно из-за того, что вынудил хозяйку таким путем напомнить ему о цели визита, и откашлялся:
– Госпожа Ортега, когда я в последний раз видел вашего отца, он говорил мне о вас. Он хотел, чтобы мы познакомились, и мне очень неприятно, что мы познакомились по такому печальному поводу. Прошу вас, примите мои соболезнования в связи с утратой. Уверяю вас, я разделяю ваше горе. Ваш отец во многих отношениях был одним из самых замечательных офицеров, под чьим началом мне приходилось служить.
«О господи! – подумал Тревейн. – Я не хотел говорить так официально. Это же звучит почти банально! Но что же мне говорить? Я всегда чувствую себя не в своей тарелке перед лицом трагических обстоятельств. Даже тех, которые затрагивают меня лично».
Мириам Ортега затянулась сигаретой и медленно выдохнула дым.
– Знаете, адмирал, думаю, отец был немного разочарован тем, что произвел на свет самого не склонного к военной службе отпрыска во всей Земной Федерации, но я достаточно изучила его образ мыслей, чтобы хорошо его понимать. Хотя иногда он и производил весьма беспечное впечатление, многое его серьезно заботило. В частности, он очень пекся о судьбе Земной Федерации и много размышлял о том, что значит служить в ее Военно-космическом флоте. Иногда он упоминал какую-то древнюю поговорку, в которой говорилось, что нужно прикрывать своим телом от ужасов войны тех, кого ты поклялся защищать. По-моему, он не мог представить себе более высокого призвания.
По выражению лица Мириам можно было предположить, что она полностью погружена в собственные мысли, но вот она подняла глаза на Тревейна, и тот почти физически ощутил несокрушимую жизненную энергию, которую она излучала. Когда она снова заговорила, ее голос был по-прежнему твердым, но слова вибрировали от эмоций.
– Наверное, отец желал себе именно такой смерти. Не буду отрицать, что мне его жалко, но, рискуя показаться бесчувственной, скажу, что не испытываю скорби. Скорбь для меня – это что-то слишком ничтожное. В ней нет места для гордости!
Тревейн поразился тому, насколько близки ее слова тому, о чем он часто думал сам. А кроме того, он удивился тому, как мог хотя бы на миг счесть, что у этой женщины заурядная внешность. Конечно, ее нельзя было назвать хорошенькой в банальном смысле этого слова, но лицо было крайне живым и выразительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Впрочем, столица Ксанаду носила имя очень достойного человека. Нескончаемые войны приносили в эту звездную систему ожесточенные сражения. Любая другая планета сморщилась бы и рассыпалась в прах, как лист в огне, под воздействием волн смертоносной энергии этих схваток. А благодаря Эндрю Прескотту обитатели Ксанаду в один прекрасный день проснулись и обнаружили, что могут спокойно жить и рожать детей.
«Не могут, а могли!» – с горечью подумал Тревейн. Теперь над ними снова нависла угроза, и источником ее были мятежные корабли ВКФ Земной Федерации, который несколько столетий защищал все человечество от страшной смерти. Защищал так, как неделю назад Сергей Ортега защищал Ксанаду…
Обычно бесстрастное лицо Тревейна напряглось, когда он вновь живо представил себе ужасный ядерный гриб. Лишь множество неотложных дел заставило его продолжать работу после страшных известий о мятеже и гибели жены и дочерей. А теперь еще Колин… Сознание Тревейна пыталось умчаться куда-нибудь подальше от мыслей о сыне, как трепещущий раненый конь. После сражения Тревейн заполнил все свое свободное время безумной чередой дел, зачастую высосанных из пальца. Вот и сейчас он решил, что ему необходимо нанести визит дочери Сергея Ортеги и выразить ей свои соболезнования. Этим визитом он хотел заполнить время до деловых встреч и работы с бумагами, которые ожидали его вечером. Кроме того, вряд ли ему предстояло попусту потратить это время. Ведь дочь Ортеги пользовалась большим весом в политических кругах.
Стоило ему свернуть на улицу, где жила Мириам Ортега, как порыв ветра чуть не унес его фуражку, и Тревейн невольно выругался. Потом ветер стих, адмирал поправил головной убор и осмотрелся по сторонам.
Улица огибала широкое устье реки Альф, спускаясь к набережной и гавани, где гуляли голубые волны с белыми гребешками. Это был один из самых старых жилых районов Прескотт-Сити, и здесь стояли небольшие, но добротно построенные дома в основном из камня и дерева, какими обычно и бывают дома первых поселенцев. Небоскребы и дома, отлитые из керамического бетона, появляются позднее вместе с погоней за каждым квадратным метром земли, вынося смертный приговор раскидистым вековым деревьям, окружающим старые постройки. Архитектура смутно напоминала подражание стилю эпохи Тюдоров, но у Тревейна возникли подозрения, что этот стиль – местный: уж больно он подходил к используемым материалам и гармонировал с природой.
Адмирал наполнил легкие соленым морским воздухом и подумал, что не зря решил прогуляться пешком. Омертвление органов чувств всегда грозит тем, кто бесконечно бороздит космос, и Тревейн подумал, что, пожалуй, и он вот-вот станет его жертвой. При постоянном обитании в искусственной среде мозг начинает копаться в глубине самого себя. Праматерь-Земля была далеко отсюда, но на Ксанаду он мог вступить в контакт с почвой мира, освоенного такими же людьми, как и он сам.
Поблизости играли какие-то ребятишки, при виде которых его глаза застила холодная пелена, подобная низким облакам, периодически закрывавшим теплую звезду Зефрейн-А. Один из малышей посмотрел на него и улыбнулся. Тревейн поспешил своей дорогой.
Дом Мириам Ортеги стоял неподалеку от набережной. Тревейн прошел сквозь старомодную калитку в низкой каменной стене, обратив внимание на белый соляной налет на камнях, обращенных в сторону моря. Он поднялся по ступенькам и позвонил в дверной звонок. Дверь распахнулась.
Появившейся на пороге женщине было лет тридцать пять – сорок. Она была среднего роста, довольно крепкого телосложения, с густыми черными волосами, строго зачесанными назад. Эта прическа подчеркивала ее широкие скулы, напомнившие Тревейну лицо Сергея. В остальном же черты лица его дочери, и в частности ее нос с горбинкой, судя по всему, были унаследованы от покойной жены. Руфь Ортега была родом из Нового Синая, и ее гены наложили изрядный отпечаток на черты лица дочери. Тревейн подумал, что Мириам Ортега отнюдь не красавица.
– Госпожа Ортега?
– Да. А вы, должно быть, адмирал Тревейн. Мне сегодня звонил ваш адъютант. Прошу вас, заходите! – Ее голос был хрипловатым, но твердым. Он не дрожал, хотя лицо женщины было грустным.
Она проводила его через небольшую прихожую в гостиную с выходящими на улицу большими окнами в частом переплете. Комната блистала чистотой, но нисколько не походила на холодный зал для официальных приемов. Вдоль стен стояли старомодные книжные полки, а у окна – мольберт с кистями и красками. К стене был придвинут письменный стол с компьютером и полками для дисков.
– Вы занимаетесь живописью, госпожа Ортега?
– Изредка. Это просто мое хобби. Боюсь, у меня нет особого таланта.
Они присели, и Мириам Ортега закурила.
– Летом я брошу… Курить, а не писать! Но мои дурные привычки, пожалуй, помогают мне пережить происшедшее.
Тревейн почувствовал себя неудобно из-за того, что вынудил хозяйку таким путем напомнить ему о цели визита, и откашлялся:
– Госпожа Ортега, когда я в последний раз видел вашего отца, он говорил мне о вас. Он хотел, чтобы мы познакомились, и мне очень неприятно, что мы познакомились по такому печальному поводу. Прошу вас, примите мои соболезнования в связи с утратой. Уверяю вас, я разделяю ваше горе. Ваш отец во многих отношениях был одним из самых замечательных офицеров, под чьим началом мне приходилось служить.
«О господи! – подумал Тревейн. – Я не хотел говорить так официально. Это же звучит почти банально! Но что же мне говорить? Я всегда чувствую себя не в своей тарелке перед лицом трагических обстоятельств. Даже тех, которые затрагивают меня лично».
Мириам Ортега затянулась сигаретой и медленно выдохнула дым.
– Знаете, адмирал, думаю, отец был немного разочарован тем, что произвел на свет самого не склонного к военной службе отпрыска во всей Земной Федерации, но я достаточно изучила его образ мыслей, чтобы хорошо его понимать. Хотя иногда он и производил весьма беспечное впечатление, многое его серьезно заботило. В частности, он очень пекся о судьбе Земной Федерации и много размышлял о том, что значит служить в ее Военно-космическом флоте. Иногда он упоминал какую-то древнюю поговорку, в которой говорилось, что нужно прикрывать своим телом от ужасов войны тех, кого ты поклялся защищать. По-моему, он не мог представить себе более высокого призвания.
По выражению лица Мириам можно было предположить, что она полностью погружена в собственные мысли, но вот она подняла глаза на Тревейна, и тот почти физически ощутил несокрушимую жизненную энергию, которую она излучала. Когда она снова заговорила, ее голос был по-прежнему твердым, но слова вибрировали от эмоций.
– Наверное, отец желал себе именно такой смерти. Не буду отрицать, что мне его жалко, но, рискуя показаться бесчувственной, скажу, что не испытываю скорби. Скорбь для меня – это что-то слишком ничтожное. В ней нет места для гордости!
Тревейн поразился тому, насколько близки ее слова тому, о чем он часто думал сам. А кроме того, он удивился тому, как мог хотя бы на миг счесть, что у этой женщины заурядная внешность. Конечно, ее нельзя было назвать хорошенькой в банальном смысле этого слова, но лицо было крайне живым и выразительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127