Человек был небрит, волосы его были взъерошены.
– Я комиссар Мегрэ.
Человек кивнул, показав, что он его узнал.
– Входите! Прошу простить…
Он не уточнил за что.
Они вошли прямо в большую неприбранную комнату, где Лагранж остановился в нерешительности, а Мегрэ, указывая на открытую дверь в спальню, произнес:
– Ложитесь снова.
– Спасибо. Охотно.
Солнце заливало ярким светом это помещение, непохожее на квартиру. Скорее оно почему-то напоминало цыганский табор.
– Простите, – повторял мужчина, ложась в неприбранную постель.
Он тяжело дышал. Его лицо блестело от пота, а круглые большие глаза бегали по сторонам. В сущности, Мегрэ чувствовал себя тоже неловко.
– Садитесь сюда…
И, увидев, что на этом стуле лежат брюки, Лагранж снова повторил:
– Простите…
Комиссар не знал, куда переложить брюки, и в конце концов повесил их на спинку кровати, сказав решительно:
– Вчера доктор Пардон сообщил нам, что мы будем иметь удовольствие познакомиться с вами…
– Я тоже предполагал…
– Вы были уже больны?
Он заметил, что его собеседник замялся.
– Да, я лежал в постели.
– А когда вы почувствовали себя больным?
– Не знаю… Вчера.
– Вчера утром?
– Кажется…
– Сердце?
– Все… Меня уже давно лечит доктор Пардон… И сердце… тоже…
– Вы волнуетесь за сына?
Он смотрел на Мегрэ, как некогда толстый школьник Лагранж смотрел на учителя, когда не знал урока.
– Ваш сын еще не вернулся?
Снова колебание.
– Нет… Пока нет…
– Вы хотели меня видеть?
Мегрэ старался говорить спокойно, как человек, пришедший в гости. Лагранж, со своей стороны, попытался изобразить на лице слабую вежливую улыбку.
– Да. Я говорил доктору…
– Из-за вашего сына?
Он, казалось, удивился и повторил:
– Из-за сына?
И сразу же отрицательно покачал головой.
– Нет… Я еще не знал…
– Вы не знали, что он уйдет?
Лагранж поправил его, как бы считая это выражение слишком категоричным:
– Он не возвращался.
– С каких пор? Несколько дней?
– Нет
– Со вчерашнего утра?
– Да.
– Вы поссорились?
Лагранж страдал от этих вопросов, но Мегрэ хотел добиться своего.
– С Аленом мы никогда не ссорились. Он произнес это с гордостью, которая не ускользнула от внимания комиссара.
– А с другими детьми?
– Они больше не живут со мной.
– А раньше, пока они были с вами?
– С ними было совсем иначе…
– Я думаю, вы обрадуетесь, если мы найдем вашего сына?
Лагранж с ужасом посмотрел на него.
– Что вы собираетесь сделать? – спросил он. Он резко поднялся, как здоровый человек, и вдруг снова упал на подушки, сразу обессилев.
– Нет… не надо. Я думаю, лучше не надо…
– Вы волнуетесь?
– Не знаю.
– Вы боитесь смерти?
– Я болен. У меня больше нет сил. Я… – Он положил руку на грудь, как будто бы с беспокойством прислушиваясь к биению своего сердца.
– Вы знаете, где работает ваш сын?
– В последнее время-нет. Я не хотел, чтобы доктор рассказывал вам.
– Однако два дня тому назад вы настаивали, чтобы доктор познакомил нас.
– Я настаивал?
– Вы хотели мне что-то сообщить. Не так ли?
– Мне было любопытно увидеть вас.
– И только?
– Простите.
Он извинялся по крайней мере в пятый раз.
– Я болен, очень болен. Все дело в этом.
– Однако ваш сын исчез.
Лагранж забеспокоился.
– Может быть, он поступил, как его сестра?
– А что сделала его сестра?
– Когда ей исполнилось двадцать один год, в самый день рождения, она ушла, не сказав ни слова, со всеми вещами.
– Мужчина?
– Нет. Она работает в бельевом магазине, в пассаже на Елисейских полях, и живет с подругой.
– Почему?
– Не знаю.
– У вас есть старший сын?
– Да, Филипп. Он женат.
– А вы не думаете, что Ален у него?
– Они не встречаются. Ничего не случилось, уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.
– У вас нет прислуги?
– Она не пришла.
Было ясно, что Лагранж лжет.
Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.
– Не открыть ли окно?
– Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.
– Может быть, лучше отправить вас в больницу? Это его испугало.
– Только не это! Я хочу остаться здесь.
– Чтобы дождаться сына?
– Сам не знаю.
Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.
– Скажите, Лагранж…
Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.
– Что?
– Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?
– Клянусь, я его просил просто так…
Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.
– Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?
В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.
– Все же я попрошу у вас его фотографию. Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.
Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.
– Здесь?
В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие-то бумаги, счета за газ и электричество.
– Дайте мне…
– Что вам дать?
– Бумажник.
Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.
– Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.
Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.
– Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.
– Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра. Он снова испугался.
– Это не к спеху.
– А что вы будете есть?
– Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.
– А сегодня вечером?
– Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.
– А если вам не станет лучше?
Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.
– Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?
– Я не знаю названия… В какой-то конторе на улице Реомюр.
– Какая контора?
– Рекламная… Да… Должно быть, рекламная. Он сделал вид, что поднимается проводить гостя.
– Не беспокойтесь. До свидания, господин Лагранж.
– До свидания, господин комиссар, не сердитесь на меня.
Мегрэ чуть не спросил: «За что?» Но зачем было спрашивать? Он остановился на минуту на площадке, чтобы разжечь трубку, и услышал шлепанье босых ног по паркету, щелканье ключа в замке, скрип задвижки и, конечно, вздох облегчения. Проходя мимо швейцарской, он увидел голову консьержки в раме окошка и, поколебавшись, остановился.
– Будет лучше, если вы, как просил доктор Пардон, будете время от времени подыматься и узнавать, не нужно ли ему чего-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Я комиссар Мегрэ.
Человек кивнул, показав, что он его узнал.
– Входите! Прошу простить…
Он не уточнил за что.
Они вошли прямо в большую неприбранную комнату, где Лагранж остановился в нерешительности, а Мегрэ, указывая на открытую дверь в спальню, произнес:
– Ложитесь снова.
– Спасибо. Охотно.
Солнце заливало ярким светом это помещение, непохожее на квартиру. Скорее оно почему-то напоминало цыганский табор.
– Простите, – повторял мужчина, ложась в неприбранную постель.
Он тяжело дышал. Его лицо блестело от пота, а круглые большие глаза бегали по сторонам. В сущности, Мегрэ чувствовал себя тоже неловко.
– Садитесь сюда…
И, увидев, что на этом стуле лежат брюки, Лагранж снова повторил:
– Простите…
Комиссар не знал, куда переложить брюки, и в конце концов повесил их на спинку кровати, сказав решительно:
– Вчера доктор Пардон сообщил нам, что мы будем иметь удовольствие познакомиться с вами…
– Я тоже предполагал…
– Вы были уже больны?
Он заметил, что его собеседник замялся.
– Да, я лежал в постели.
– А когда вы почувствовали себя больным?
– Не знаю… Вчера.
– Вчера утром?
– Кажется…
– Сердце?
– Все… Меня уже давно лечит доктор Пардон… И сердце… тоже…
– Вы волнуетесь за сына?
Он смотрел на Мегрэ, как некогда толстый школьник Лагранж смотрел на учителя, когда не знал урока.
– Ваш сын еще не вернулся?
Снова колебание.
– Нет… Пока нет…
– Вы хотели меня видеть?
Мегрэ старался говорить спокойно, как человек, пришедший в гости. Лагранж, со своей стороны, попытался изобразить на лице слабую вежливую улыбку.
– Да. Я говорил доктору…
– Из-за вашего сына?
Он, казалось, удивился и повторил:
– Из-за сына?
И сразу же отрицательно покачал головой.
– Нет… Я еще не знал…
– Вы не знали, что он уйдет?
Лагранж поправил его, как бы считая это выражение слишком категоричным:
– Он не возвращался.
– С каких пор? Несколько дней?
– Нет
– Со вчерашнего утра?
– Да.
– Вы поссорились?
Лагранж страдал от этих вопросов, но Мегрэ хотел добиться своего.
– С Аленом мы никогда не ссорились. Он произнес это с гордостью, которая не ускользнула от внимания комиссара.
– А с другими детьми?
– Они больше не живут со мной.
– А раньше, пока они были с вами?
– С ними было совсем иначе…
– Я думаю, вы обрадуетесь, если мы найдем вашего сына?
Лагранж с ужасом посмотрел на него.
– Что вы собираетесь сделать? – спросил он. Он резко поднялся, как здоровый человек, и вдруг снова упал на подушки, сразу обессилев.
– Нет… не надо. Я думаю, лучше не надо…
– Вы волнуетесь?
– Не знаю.
– Вы боитесь смерти?
– Я болен. У меня больше нет сил. Я… – Он положил руку на грудь, как будто бы с беспокойством прислушиваясь к биению своего сердца.
– Вы знаете, где работает ваш сын?
– В последнее время-нет. Я не хотел, чтобы доктор рассказывал вам.
– Однако два дня тому назад вы настаивали, чтобы доктор познакомил нас.
– Я настаивал?
– Вы хотели мне что-то сообщить. Не так ли?
– Мне было любопытно увидеть вас.
– И только?
– Простите.
Он извинялся по крайней мере в пятый раз.
– Я болен, очень болен. Все дело в этом.
– Однако ваш сын исчез.
Лагранж забеспокоился.
– Может быть, он поступил, как его сестра?
– А что сделала его сестра?
– Когда ей исполнилось двадцать один год, в самый день рождения, она ушла, не сказав ни слова, со всеми вещами.
– Мужчина?
– Нет. Она работает в бельевом магазине, в пассаже на Елисейских полях, и живет с подругой.
– Почему?
– Не знаю.
– У вас есть старший сын?
– Да, Филипп. Он женат.
– А вы не думаете, что Ален у него?
– Они не встречаются. Ничего не случилось, уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.
– У вас нет прислуги?
– Она не пришла.
Было ясно, что Лагранж лжет.
Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.
– Не открыть ли окно?
– Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.
– Может быть, лучше отправить вас в больницу? Это его испугало.
– Только не это! Я хочу остаться здесь.
– Чтобы дождаться сына?
– Сам не знаю.
Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.
– Скажите, Лагранж…
Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.
– Что?
– Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?
– Клянусь, я его просил просто так…
Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.
– Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?
В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.
– Все же я попрошу у вас его фотографию. Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.
Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.
– Здесь?
В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие-то бумаги, счета за газ и электричество.
– Дайте мне…
– Что вам дать?
– Бумажник.
Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.
– Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.
Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.
– Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.
– Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра. Он снова испугался.
– Это не к спеху.
– А что вы будете есть?
– Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.
– А сегодня вечером?
– Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.
– А если вам не станет лучше?
Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.
– Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?
– Я не знаю названия… В какой-то конторе на улице Реомюр.
– Какая контора?
– Рекламная… Да… Должно быть, рекламная. Он сделал вид, что поднимается проводить гостя.
– Не беспокойтесь. До свидания, господин Лагранж.
– До свидания, господин комиссар, не сердитесь на меня.
Мегрэ чуть не спросил: «За что?» Но зачем было спрашивать? Он остановился на минуту на площадке, чтобы разжечь трубку, и услышал шлепанье босых ног по паркету, щелканье ключа в замке, скрип задвижки и, конечно, вздох облегчения. Проходя мимо швейцарской, он увидел голову консьержки в раме окошка и, поколебавшись, остановился.
– Будет лучше, если вы, как просил доктор Пардон, будете время от времени подыматься и узнавать, не нужно ли ему чего-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29