Скажите, есть ли поезд на Кале около двенадцати ночи?
Нападение на промышленника на улице Мобеж произошло около половины двенадцатого.
– Есть, в ноль тринадцать.
– Экспресс?
– Да, тот самый, который в пять часов тридцать утра передает почту в Дувр. Он идет без остановок.
– Вы не помните, брал ли билет молодой человек? Он был один…
– Кассиры уже кончили работать и ушли домой.
– Благодарю вас.
Мегрэ позвонил в портовую полицию Кале и сообщил приметы Алена Лагранжа.
– Он вооружен, – добавил Мегрэ на всякий случай.
Затем допил кофе и, не долго раздумывая, сказал:
– Я поднимусь к Жоржетте. Предупредите ее.
На это консьержка ответила с лукавой улыбкой:
– Берегитесь! Она красивая девушка! – И добавила: – И любит красивых мужчин.
Глава пятая,
в которой горничная очень довольна собой, а Мегрэ к шести часам утра – страшно недоволен
У нее были румяные щеки и тяжелые груди, обтянутые розовой креповой пижамой, столько раз стиранной, что она стала почти прозрачной. В ее кругленькой со всех сторон фигурке было что-то незаконченное и непривычно яркий для Парижа румянец делал ее похожей на еще неоперившегося птенца. Когда она открыла дверь, он почувствовал запах постели и подмышек.
Мегрэ просил консьержку позвонить горничной и предупредить, что он придет. По-видимому, она спала, потому что, поднимаясь на четвертый этаж, он услышал, как в квартире пронзительно звонил телефон.
Ему пришлось ждать. Он не слышал разговора, аппарат был слишком далеко от входа. Потом раздались шаги, и она открыла дверь, ничуть не смущаясь и не потрудившись накинуть на себя халат. А может быть, у нее не было халата? Утром она вставала и сразу принималась за работу, а вечером, раздевшись, сразу ложилась спать. Она была белокурая, с растрепанными волосами, со следами помады на губах.
– Садитесь сюда.
Жоржетта провела его через холл, зажгла в гостиной высокий торшер и уселась на широкий диван нежно-зеленого цвета. Легкий ветер врывался в комнату через огромные окна и надувал занавески. Она разглядывала Мегрэ с тем серьезным выражением лица, которое бывает у детей, когда они смотрят на интересных взрослых, о которых им много рассказывали.
– Я вас представляла не совсем таким, – призналась она.
– А каким вы меня представляли?
– Не знаю. Вы гораздо лучше.
– Консьержка заверила меня, что вы не рассердитесь, если я поднимусь сюда и задам вам несколько вопросов.
– О моей хозяйке?
– Да.
Она не удивилась. Наверно, ее ничто не удивляло.
– Сколько вам лет?
– Двадцать два года, из них шесть я прожила в Париже. Можете начинать.
Он начал с того, что протянул ей фотографию Алена Лагранжа.
– Вы его знаете?
– Я его никогда не видела.
– Вы уверены, что он никогда не приходил к вашей хозяйке?
– Во всяком случае, с тех пор, как я живу здесь, никогда. Молодые люди не в ее вкусе, хотя, конечно, многие думают иначе.
– Почему думают иначе?
– Из-за ее возраста.
– Вы давно у нее служите?
– С тех пор, как она обосновалась здесь, значит, около двух лет.
– Вы не работали у нее, когда она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт?
– Нет. Я пришла к ней в тот день, когда она переезжала.
– Вы застали ее прежнюю горничную?
– Нет, я ее даже не встретила. Как будто хозяйка начинала жить заново. Мебель, вещи – все было новое.
Она вложила в эти слова особый смысл, Мегрэ понял.
– Вы ее не любите?
– Она не из тех женщин, которых можно любить. А потом, ей на это наплевать.
– Что вы имеете в виду?
– Она любит только себя. Даже не старается казаться милой и разговаривает с вами только тогда, когда ей хочется поговорить.
– Вы не знаете, кто ей звонил, когда она внезапно решила уехать в Лондон?
– Нет. Она сама сняла трубку и не называла имени.
– Была удивлена, расстроена?
– Она никогда не показывает своих чувств.
– Вам совершенно неизвестно ее прошлое?
– Ничего, кроме того, что она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, что со мной не церемонится и что копается в счетах, выискивая ошибки.
Для горничной этот ответ был исчерпывающим.
– Короче, вы считаете, что она не настоящая дама?
– Конечно, нет. Я служила у настоящей светской дамы и понимаю разницу. И еще я работала неподалеку от площади Сен-Жорж у одной женщины, которая была на содержании.
– Жанна Дебюль тоже была на содержании?
– Если была, то раньше, не теперь. Она очень богатая женщина.
– У нее бывают мужчины?
– Ее массажист, он приходит через день, она с ним фамильярничает и называет его Эрнест.
– Между ними ничего нет?
– Это ее не интересует.
Пижамная кофточка Жоржетты была из тех, которые надеваются через голову, и, когда девушка откинулась на подушки, над поясом стала видна широкая полоса голого тела.
– Вам не помешает, если я закурю?
– Простите, – сказал он, – но у меня нет сигарет.
– Они там, на столике…
Она сочла вполне естественным, что он встал и подал ей пачку египетских сигарет, принадлежащих Жанне Дебюль. Пока он держал спичку, девушка неловко пыталась закурить, втягивая в себя дым, как это делают только начинающие. Она была очень довольна собой, ее разбудил такой знаменитый человек, как Мегрэ, и так внимательно ее слушает.
– У хозяйки много подруг и друзей, но они очень редко бывают здесь. Она им звонит и называет их большей частью по имени. Встречается с ними по вечерам на коктейлях, в ресторанах или ночных кабаре. Я часто думаю, что, наверно, раньше она содержала такой дом. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– А какие люди приходят сюда?
– В основном ее поверенный в делах. Она принимает его всегда в своем кабинете. Он адвокат. Мэтр Жибон живет не в нашем районе, а в девятом округе. Она его знала раньше, когда сама жила там. Потом ходит еще один мужчина, помоложе, из банка, с ним она обсуждает помещение капитала. Это ему она звонит, когда надо дать приказ на биржу.
– А у вас бывает некий Франсуа Лагранж?
– Старый колпак? – Она смутилась и засмеялась. – Это не я его так зову. Это хозяйка. Когда я ей докладываю, что он пришел, она ворчит: «Опять этот старый колпак!» Это тоже показывает, какова она, правда? А он, когда приходит, всегда говорит: «Спросите мадам Дебюль, сможет ли она принять барона Лагранжа».
– И она его принимает?
– Почти всегда.
– Значит, часто?
– Скажем, раз в неделю. Бывают недели, когда он совсем не приходит, а бывает, что и два раза зайдет. На прошлой неделе приходил как-то два раза в один и тот же день.
– В котором часу?
– Всегда утром, около одинадцати часов. Кроме массажиста Эрнеста, он единственный, кого она принимает в постели. – И, заметив, какое это впечатление произвело на Мегрэ, горничная добавила: – Нет, это совсем не то, что вы думаете. Она даже для адвоката одевается. Я признаю, что она очень хорошо одевается, очень строго. Именно это меня так поразило с самого начала: то, как она себя ведет в постели, в спальне, и совсем по-другому, когда одета. Два совершенно разных человека. Совсем разная манера разговаривать, даже голос у нее меняется.
– Она гораздо вульгарнее в постели?
– Да. Не только вульгарнее. Не могу подобрать слова.
– И только одного Франсуа Лагранжа она так принимает?
– Да. Она кричит ему, в каком бы виде не находилась: «Входи уж». Как будто бы они старые друзья…
– …или старые сообщники?
– Возможно, и так. Пока я не уйду, они говорят только о пустяках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Нападение на промышленника на улице Мобеж произошло около половины двенадцатого.
– Есть, в ноль тринадцать.
– Экспресс?
– Да, тот самый, который в пять часов тридцать утра передает почту в Дувр. Он идет без остановок.
– Вы не помните, брал ли билет молодой человек? Он был один…
– Кассиры уже кончили работать и ушли домой.
– Благодарю вас.
Мегрэ позвонил в портовую полицию Кале и сообщил приметы Алена Лагранжа.
– Он вооружен, – добавил Мегрэ на всякий случай.
Затем допил кофе и, не долго раздумывая, сказал:
– Я поднимусь к Жоржетте. Предупредите ее.
На это консьержка ответила с лукавой улыбкой:
– Берегитесь! Она красивая девушка! – И добавила: – И любит красивых мужчин.
Глава пятая,
в которой горничная очень довольна собой, а Мегрэ к шести часам утра – страшно недоволен
У нее были румяные щеки и тяжелые груди, обтянутые розовой креповой пижамой, столько раз стиранной, что она стала почти прозрачной. В ее кругленькой со всех сторон фигурке было что-то незаконченное и непривычно яркий для Парижа румянец делал ее похожей на еще неоперившегося птенца. Когда она открыла дверь, он почувствовал запах постели и подмышек.
Мегрэ просил консьержку позвонить горничной и предупредить, что он придет. По-видимому, она спала, потому что, поднимаясь на четвертый этаж, он услышал, как в квартире пронзительно звонил телефон.
Ему пришлось ждать. Он не слышал разговора, аппарат был слишком далеко от входа. Потом раздались шаги, и она открыла дверь, ничуть не смущаясь и не потрудившись накинуть на себя халат. А может быть, у нее не было халата? Утром она вставала и сразу принималась за работу, а вечером, раздевшись, сразу ложилась спать. Она была белокурая, с растрепанными волосами, со следами помады на губах.
– Садитесь сюда.
Жоржетта провела его через холл, зажгла в гостиной высокий торшер и уселась на широкий диван нежно-зеленого цвета. Легкий ветер врывался в комнату через огромные окна и надувал занавески. Она разглядывала Мегрэ с тем серьезным выражением лица, которое бывает у детей, когда они смотрят на интересных взрослых, о которых им много рассказывали.
– Я вас представляла не совсем таким, – призналась она.
– А каким вы меня представляли?
– Не знаю. Вы гораздо лучше.
– Консьержка заверила меня, что вы не рассердитесь, если я поднимусь сюда и задам вам несколько вопросов.
– О моей хозяйке?
– Да.
Она не удивилась. Наверно, ее ничто не удивляло.
– Сколько вам лет?
– Двадцать два года, из них шесть я прожила в Париже. Можете начинать.
Он начал с того, что протянул ей фотографию Алена Лагранжа.
– Вы его знаете?
– Я его никогда не видела.
– Вы уверены, что он никогда не приходил к вашей хозяйке?
– Во всяком случае, с тех пор, как я живу здесь, никогда. Молодые люди не в ее вкусе, хотя, конечно, многие думают иначе.
– Почему думают иначе?
– Из-за ее возраста.
– Вы давно у нее служите?
– С тех пор, как она обосновалась здесь, значит, около двух лет.
– Вы не работали у нее, когда она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт?
– Нет. Я пришла к ней в тот день, когда она переезжала.
– Вы застали ее прежнюю горничную?
– Нет, я ее даже не встретила. Как будто хозяйка начинала жить заново. Мебель, вещи – все было новое.
Она вложила в эти слова особый смысл, Мегрэ понял.
– Вы ее не любите?
– Она не из тех женщин, которых можно любить. А потом, ей на это наплевать.
– Что вы имеете в виду?
– Она любит только себя. Даже не старается казаться милой и разговаривает с вами только тогда, когда ей хочется поговорить.
– Вы не знаете, кто ей звонил, когда она внезапно решила уехать в Лондон?
– Нет. Она сама сняла трубку и не называла имени.
– Была удивлена, расстроена?
– Она никогда не показывает своих чувств.
– Вам совершенно неизвестно ее прошлое?
– Ничего, кроме того, что она жила на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, что со мной не церемонится и что копается в счетах, выискивая ошибки.
Для горничной этот ответ был исчерпывающим.
– Короче, вы считаете, что она не настоящая дама?
– Конечно, нет. Я служила у настоящей светской дамы и понимаю разницу. И еще я работала неподалеку от площади Сен-Жорж у одной женщины, которая была на содержании.
– Жанна Дебюль тоже была на содержании?
– Если была, то раньше, не теперь. Она очень богатая женщина.
– У нее бывают мужчины?
– Ее массажист, он приходит через день, она с ним фамильярничает и называет его Эрнест.
– Между ними ничего нет?
– Это ее не интересует.
Пижамная кофточка Жоржетты была из тех, которые надеваются через голову, и, когда девушка откинулась на подушки, над поясом стала видна широкая полоса голого тела.
– Вам не помешает, если я закурю?
– Простите, – сказал он, – но у меня нет сигарет.
– Они там, на столике…
Она сочла вполне естественным, что он встал и подал ей пачку египетских сигарет, принадлежащих Жанне Дебюль. Пока он держал спичку, девушка неловко пыталась закурить, втягивая в себя дым, как это делают только начинающие. Она была очень довольна собой, ее разбудил такой знаменитый человек, как Мегрэ, и так внимательно ее слушает.
– У хозяйки много подруг и друзей, но они очень редко бывают здесь. Она им звонит и называет их большей частью по имени. Встречается с ними по вечерам на коктейлях, в ресторанах или ночных кабаре. Я часто думаю, что, наверно, раньше она содержала такой дом. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– А какие люди приходят сюда?
– В основном ее поверенный в делах. Она принимает его всегда в своем кабинете. Он адвокат. Мэтр Жибон живет не в нашем районе, а в девятом округе. Она его знала раньше, когда сама жила там. Потом ходит еще один мужчина, помоложе, из банка, с ним она обсуждает помещение капитала. Это ему она звонит, когда надо дать приказ на биржу.
– А у вас бывает некий Франсуа Лагранж?
– Старый колпак? – Она смутилась и засмеялась. – Это не я его так зову. Это хозяйка. Когда я ей докладываю, что он пришел, она ворчит: «Опять этот старый колпак!» Это тоже показывает, какова она, правда? А он, когда приходит, всегда говорит: «Спросите мадам Дебюль, сможет ли она принять барона Лагранжа».
– И она его принимает?
– Почти всегда.
– Значит, часто?
– Скажем, раз в неделю. Бывают недели, когда он совсем не приходит, а бывает, что и два раза зайдет. На прошлой неделе приходил как-то два раза в один и тот же день.
– В котором часу?
– Всегда утром, около одинадцати часов. Кроме массажиста Эрнеста, он единственный, кого она принимает в постели. – И, заметив, какое это впечатление произвело на Мегрэ, горничная добавила: – Нет, это совсем не то, что вы думаете. Она даже для адвоката одевается. Я признаю, что она очень хорошо одевается, очень строго. Именно это меня так поразило с самого начала: то, как она себя ведет в постели, в спальне, и совсем по-другому, когда одета. Два совершенно разных человека. Совсем разная манера разговаривать, даже голос у нее меняется.
– Она гораздо вульгарнее в постели?
– Да. Не только вульгарнее. Не могу подобрать слова.
– И только одного Франсуа Лагранжа она так принимает?
– Да. Она кричит ему, в каком бы виде не находилась: «Входи уж». Как будто бы они старые друзья…
– …или старые сообщники?
– Возможно, и так. Пока я не уйду, они говорят только о пустяках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29